Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
бантиками. Прикинь, за какой кончик бантика удобней дёрнуть, чтобы распустить. Главная
слабость всех её запретов в неосмысленности своих запретов. Соблазняя женщину, сделай малое:
замедлись в точке, где она уже сама чует, куда ты клонишь, заставь ждать, и скоро нетерпеливый
предатель на её крепостной стене махнёт тебе белым флажком. Самые же мощные и оттого
наиболее хрупкие запоры, напротив, лучше всего сбиваются прямо и открыто – ломовым,
кувалдным приёмом.
47
– Ох, ох, какая вы принципиальная, – говорит Роман девушке, которая сходу попытается его
отшить. – Да только что толку от ваших принципов, если все они шиты гнилыми нитками.
– Ну, уж не вам об этом судить! – пренебрежительно отвечает она, кажется, угадывая, кто к ней
пытается подкатить.
– Это легко доказывается. Я могу развратить вас за считанные минуты… Причём самым
примитивным способом.
– Ну! – почти взбешенно восклицает она. – Развратите! Может быть, прямо здесь, на улице?
Она уже понимает, что перед ней один из циников, которых она ненавидит больше всего на
свете и, даже рада случаю дать ему хороший отпор – пусть знает, какой бывает настоящая
девушка!
– Что ж, – спокойно соглашается Роман, – можно и здесь… Только, может быть, присядем куда-
нибудь. Ну, хотя бы на эту скамеечку.
Она, словно споткнувшись, с опаской смотрит на реечную скамейку и вдруг, принимая его
условия, садится, туго стиснув колени. Роман опускается на безопасном для девушки расстоянии,
тщательно вымеренном ещё при общении с Пугливой Птицей, и молча рассматривает её
симпатичное личико. Признаться, он и сам не представляет ещё, как будет выполнять своё
обещание. Ну, да всё определится по ходу. А пока – та же самая пауза. Паузы в этом деле вообще
полезны – они всегда ведут в нужном направлении.
– Ну, что же вы? – нервно напоминает она. – Ваше время идёт. . Вы уже потеряли целую минуту
или две…
– О, да вам и самой уже не терпится… – усмехнувшись, говорит Роман. – Не беспокойтесь, я
уже развращаю вас…
– Что?! – испуганно восклицает она и замирает, прислушиваясь к себе, чтобы проверить, не
происходит ли в ней и впрямь чего-то неконтролируемого. Так и слышится, как боязливо, с визгом
кричит она внутри себя: «Ой, мамочки-и-и!»
Роман смеётся.
– Да успокойтесь вы. Я, конечно, порядочный злодей, но чтобы так сразу… Давайте
дискутировать. Для начала назовите какое-нибудь своё моральное правило.
Она теряется, не находя, что сказать.
– Ну, вот видите, – всё так же спокойно и насмешливо замечает Роман, – вы так любите свои
моральные правила, что даже не можете сразу вспомнить ни одного из них.
– Причем здесь любите… – обиженно говорит она. – Ну хорошо, вот вам такое правило: человек
должен быть правдив.
– О-о! Да вы серьёзный противник! Что ж, тут я сразу проиграл. Один-ноль в вашу пользу. Вы
правы – человек должен быть правдив. И, проиграв, хочу попросить вас только об одном:
пожалуйста, будьте правдивы во всём нашем дальнейшем диспуте… То же самое обещаю и я.
Никаких фокусов и обмана. Давайте дальше. Ну, вот если взять такое представление (можно
теперь я предложу?): считаете ли вы, что девушка до замужества не должна иметь мужчины?
– Разумеется. Именно так я и считаю, – твёрдо отвечает она.
– О, как много я уже знаю о вас! Вы меня этим мнением, а так же фактом, даже интригуете
слегка. Что ж, и тут я почти согласен с вами. Но только ответьте, пожалуйста, чётко и ясно –
почему именно нельзя? Вы отвечайте, а я буду перебивать вас только двумя вопросами (я ведь
обещал простоту способа): зачем? и почему?
Девушка сбивчиво объясняет, но после нескольких «зачем?» и «почему?» оказывается в тупике.
Её принцип – упругий, ещё скрипящий новизной, но никогда до этого не попадавший в такой излом
– уже в трещинах, как старая штукатурка, скрывающая дранку истинной основы. А белокурый
злодей, сидящий на расстоянии вытянутой руки, задумчив, спокоен и, кажется, не только не
радуется своей победе, а больше грустит о ней, медленно произнося слова завораживающим
мягким басом.
– А вот стыд, стыдливость, – продолжает он, даже и глядя-то куда-то в сторону, чтобы быть
непричастным к этому почти что саморазрушению, – это всегда хорошо?
– Ну, а как же без стыда?! – снова с какой-то надеждой вскидывается девушка.
– Он нужен всегда?
– Ну, а как же? – уже не с той убеждённостью произносит она.
– Конечно, стыд необходим, – как с чем-то, к сожалению, неизбежным, соглашается Роман. – Но
даже и эта истина не абсолютна. Одна моя дальняя родственница умерла от стыда…
– Вы обманываете! Как это можно?! – испуганно удивляется девушка, глядя широко открытыми
глазами. От её недавней воинственности нет и следа.
– Давно это было. Тогда от села до села ещё на телегах ездили. Моя родственница (ей было
около двадцати лет) шла со станции, а это было, поверишь ли, около ста километров. Её догнал на
телеге один мужик, односельчанин и, конечно, подсадил. Хороший, в общем-то, умный мужик. А
вся дорога – сплошная степь. Ну, и что, дело житейское, захотелось ей по-маленькому… А стыдно.
Ехала она и всё терпела, не знала, как сказать, и дотерпела, в конце концов, до того, что у неё
48
лопнул мочевой пузырь. Ты только представь! Кругом степь на сотни километров, куда ни глянь, а
они в одной этой точке, на телеге. Рядом с ней мужик, который в жизни уже всё видел-перевидел. У
него и собственные взрослые дочери были. Да он бы даже не оглянулся, если бы она спрыгнула с
телеги да присела пописать. А ей стыдно! И она от этого умерла! Вот тебе и стыд! Вобьют в голову
молодым дурочкам какие-то принципы, а они потом даже не догадываются хотя бы просто
задуматься о них!
Прервавшись, Роман тяжело вздыхает. Уже не раз рассказывает он эту, слышанную от матери
историю, которая давным-давно произошла с одной из девушек по материной родове, и всякий
раз, рассказывая, всерьёз расстраивается от глупости той молодой родственницы.
– Сейчас-то, конечно, ни одна бы двадцатилетняя от такого не умерла, – продолжает он. –
Однако всякой нелепости у нас в головах и сейчас не меньше. Вот хочешь услышать моё
откровенное признание, как мужчины?
Она слушает его, почти испуганная таким неожиданным и для самого Романа напором, и лишь
согласно кивает головой.
– Всякий раз, видя обнажённую женщину, уже после близости с ней, я чувствую себя чуть-чуть
одураченным. Да-да, именно так. Почему? Да потому что не ощущаю уже к ней прежней сильной
тяги, «дури», как говорит мой деревенский отец. И
