Возмездие - Николай Кузьмин

Есенин не выдержал и вскочил из-за стола.

— Вот что, други мои. Или вы дураки, или… даже не знаю, как вас назвать. Правительство! Кто это тебя подбил, Алексей? Твой князь?

— А хотя бы! — обиделся Ганин.

— Ладно, оставайтесь. А я пошёл! — заявил Есенин и не удержался, фыркнул: — Правительство в пивной!

После его ухода Иван Приблудный иронически произнёс:

— Зазнался хлопец.

— Ничего, всё равно он наш, — примирительно заметил Ганин. — Наркомом просвещения придётся быть тебе, Иван…

Обострённая нервозность помогла Есенину без всяких колебаний уловить смрадный дух грубой и подлейшей провокации. Наивный Ганин сам сунул голову в петлю, доверчиво «клюнув» на князя Вяземского. Провокатор-Рюрикович добился главного: у лубянских палачей на руках оказались «Тезисы», главное доказательство преступных намерений целой группы русских людей. В те времена в Республике Советов расстреливали и не за такие страшные грехи.

Вскоре, 13 марта, начались аресты. В подвалах Лубянки оказалось 13 человек.

Есенин заметался. Он был уверен, что его имя фигурирует в затеваемом деле (за ним и без того тянулся пышный хвост 12 арестов). Почему страшное ведомство оставляет его на свободе? Появилось ощущение, что он стал козырной картой (учитывая его громадную известность) в каких-то тёмных и глубоко разработанных планах лубянских палачей. На него рассчитывают, давая ему «созреть». Его непременно используют, но — в своё время. Когда же оно наступит?

Испытывая приступ самой настоящей паники, поэт оставляет Москву и бежит на Кавказ.

И здесь проявилось пристальное внимание удавьих глаз Лубянки: рядом с ним всё время будто бы случайно, возникал Янкель Блюмкин, знаменитый убийца германского посла Мирбаха. Тогда, в 1918 году, многие поплатились за участие в эсеровской авантюре, не упало волоса лишь с головы Блюмкина. Теперь он настойчиво «опекал» издёрганного поэта[6].

Есенин в Баку — и он там, Есенин в Тбилиси — Блюмкин следом. Зловещий преследователь — «чёрный человек».

Арестованным Ганиным занялся сам Янкель Агранов, заместитель Дзержинского, великий специалист по организации всевозможных политических процессов. «Тезисы» — улика сокрушительная. Ганин попытался представить свои странички обыкновенными заголовками для романа, однако многоопытный Агранов лишь усмехнулся. Он разматывал дело с большим прицелом. На официальном лубянском языке группа взятых под стражу русских парней называлась «Орденом русских фашистов» (надо постоянно помнить, что в стране действовал декрет по борьбе с антисемитизмом). Арестованным вменялось в вину полное неприятие советской власти и ожесточённая борьба с режимом вплоть до организации террористических актов против членов правительства.

В «Обвинительном заключении» Агранов записал:

«Эти лица сгруппировали вокруг себя исключительно русских людей, имевших за собой контрреволюционное прошлое».

«Рассматривать организацию, как ярко выраженную национальную с явно фашистским уклоном!»

И всячески обыгрывался дурацкий лозунг: «Дорогу русскому фашизму!»

Среди подобранных обвинительных материалов фигурировали неопубликованные стихи Есенина, которые он читал в кругу «фашистов». В этих стихах строка «Троцкий, Ленин и Бухарин» рифмовались со строкой «Их невымытые хари».

В перспективе Агранову виделся процесс более высокого уровня — с этой целью и возник рядом с Есениным неотвязный Блюмкин. Каждый шаг мятущегося поэта фиксировался, при этом особенное внимание обращалось на крепнущие связи Есенина с такими крупными фигурами антитроцкистского лагеря, как Киров и Чагин. Со своими 12 уголовными делами (и по всем проходит как злобный антисемит) Есенин бросал очень густую тень на любого, кто с ним встречался.

Так что, оставаясь на воле, известнейший поэт день за днём обрекающе пачкал не менее известные фигуры политического руководства.

Умел, умел смотреть за горизонт Янкель Агранов! Он безошибочно предвидел в самом скором будущем решительную схватку Троцкого и Сталина. Приближалась дата открытия XIV съезда партии.

Судебного процесса над «русскими фашистами» Агранов затевать не стал. Он направил во ВЦИК, Енукидзе, просьбу разрешить судьбу арестованных во внесудебном порядке. В те дни в Москве проходил V конгресс Коминтерна. Агранов указал в своём письме, что «фашисты» собирались взорвать зал заседаний вместе с делегатами конгресса. ВЦИК без всяких возражений отдал таких страшных преступников в полное распоряжение Лубянки.

В конце марта состоялось заседание коллегии ОГПУ. 7 участников «Ордена» «получили высшую меру социальной защиты», т. е. расстрел. Остальные — различные тюремные сроки. Приговор подписали трое: Менжинский, Петерс и Бокий.

В тот же день, по традиции Лубянки, приговор был приведен в исполнение.

«Чёрный человек», постоянно следующий по пятам, усугублял предчувствие неминуемой беды, сознание своей полнейшей обречённости. Есенин затылком чувствовал холодное прикосновение «товарища маузера». Горькая участь Ганина не выходила у него из головы.

Мания преследования? Повреждение ума? Нет, ощутимое прикосновение мохнатых лап, дожидающихся лишь рокового дня и часа. Он чувствовал: остались лишь какие-то мелочи в оперативной разработке, а после этого — виза на ордере и арест.

Словно нарочно, при возвращении из Баку в Москву к поэту в вагоне привязались двое напыщенных чиновников: некие Ю. Левит и А. Рога. Произошёл очередной скандал. Казалось бы, к скандалам Есенину не привыкать. Однако на этот раз чиновники подняли вагонное происшествие на недосягаемую государственную высоту: заявление в суд пошло от имени наркома иностранных дел. Дело принял Липкин, судья Краснопресненского района. Это был уже 13-й замах судьбы над головой поэта. Роковое число! Сварганят «дело» и шлёпнут, как и Ганина, без всякого суда! Есенин снова кинулся в Баку, под надёжную защиту Кирова и Чагина. Затем спрятался от преследователей в психиатрическую клинику («психов не судят»).

Затравленный, отчаявшийся поэт вспомнил о живущем в Италии Горьком, им овладело стремление припасть к этому большому человеку, словно к спасительной скале, излучающей спокойную национальную силу. Возле Горького он надеялся укрыться от всех житейских бурь. Он послал письмо в Сорренто, сообщив, что за зиму уладит все свои дела и попросит заграничный паспорт.

А заботливому Чагину, верному товарищу, признался откровенно: «…Махну за границу. Там и мёртвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки».

Тем временем заканчивался год, и в Москве начал работу очередной съезд партии. Событие, казалось бы, уже привычное, однако на этот раз обещавшее стране громадные перемены. Дело в том, что в большевистской партии ужесточилась борьба двух группировок, двух взаимоисключающих направлений: сталинское и троцкистское. Сталин подготовил для XIV съезда программу индустриализации страны, Троцкий — искусную интригу, имеющую целью свалить Сталина со всех постов. Один думал о судьбе народа и страны, другой — о своей карьере, ибо в начале года его наконец-то удалось прогнать с поста председателя Реввоенсовета.

Судьба отчаявшегося поэта роковым образом наложилась на судьбу народа и страны.

Победи на съезде Троцкий — восторжествовала бы антирусская программа и победители в полном сознании своей силы жёстоко расправились бы с проигравшими, усадив на скамью подсудимых уже не жалких членов мифического «Ордена русских фашистов», а таких руководителей, как Сталин, Киров, Ворошилов, Молотов. В этом случае Есенину предстояли великие муки: из него принялись бы выбивать показания в первую очередь на Кирова и Чагина (метания поэта в Баку и обратно вполне могли сойти за поездки доверенного связника)[7].

К счастью для народа и страны, на съезде победили сталинцы. Зиновьев, вернувшись из Москвы, подбил на бунт ленинградских комсомольцев, однако Сталин уже полностью владел ситуацией, Зиновьев был с треском снят и заменён Кировым. Вместе с Миронычем в Ленинград переехал и Чагин.

Таким образом, город на Неве представился Есенину спасительной гаванью, где его приютят и укроют до весны. «Пусть приезжает», — сказал Киров, когда узнал от Чагина о желании поэта поселиться на зиму в Ленинграде.

Есенин приехал из Москвы 24 декабря. Киров появился в Ленинграде 29-го. А накануне, 28 декабря, в гостинице «Интернационал» (бывшая «Англетер»), в № 5, изуродованного Есенина нашли висящим в петле высоко под потолком.

Споры о том, что это было — убийство или самоубийство? — не окончены до наших дней. Масса обстоятельств и деталей позволяют сделать вывод, что совершено поспешное и зверское убийство.