460 дней в Четвертой Советской антарктической экспедиции - Игорь Зотиков

Именно эти события и были положены в основу фильма «Антарктическая повесть».

Появились и рецензии на этот фильм. Одна из них называлась так: «Картинки из марсианской жизни». Название этой рецензии показалось удачным. События, случающиеся иногда в Антарктиде, действительно можно сравнить с приключениями научной фантастики, происходящими где-нибудь в космосе, на Луне или на Марсе.

Я вспомнил, как часто у нас в Антарктиде возникали такие ассоциации. Возникали и умирали незаписанными, когда мы, грязные, на коленях, чинили какую-нибудь «мелочь», которая вырастала иногда до размеров «быть или не быть». Вокруг стояли, поблёскивая, умные, современные приборы, где-то, выполняя наши научные задания, летали тяжёлые самолёты, пищала, спрашивая нас о чём-то, морзянка, а мы никак не могли справиться с какой-нибудь пустяковиной, такой на первый взгляд простой, что мозг отказывался понять, что она достаточно важна, чтобы разрушить все хитроумные планы и результаты совместных действий людей, самолётов и судов. И кто-нибудь вдруг говорил, что хорошо было бы, чтобы какой-нибудь писатель написал научно-фантастические истории в таком ключе, в котором развиваются события здесь, в Антарктиде.

Но автора рецензии удивляло, почему почти всё, что может сломаться, было на станции сломано, всё, что можно было испортить, испорчено, почему «то пурга в Мирном, то связи нет, то у дизель-электрохода „Обь“ топливо кончается»? Критик не поверил, что такое может быть в реальной жизни, особенно в Антарктиде, где, по его мнению, всё должно идти гладко.

Но мы-то, полярники, знали, что в реальной Антарктиде жизнь гладко не идёт.

«Конечно же это действует какой-то неизвестный ещё нам закон», — шутя говорили мы. Этот «закон» действовал и на Большой земле, в нашей предшествующей жизни, и назывался многими «законом бутерброда», «законом наибольшей подлости», «визит-эффектом». Он срабатывает всегда в самый неподходящий момент. Например когда начальство придёт наконец посмотреть, как работает твой прибор, о котором ты ему столько говорил, он конечно же тут же выйдет из строя.

Мы, естественно, нашли всему этому научное обоснование. Это же работает второй закон термодинамики, согласно которому все в природе стремится от упорядоченности и отличия друг от друга к хаосу и монотонности, стоящее упадёт, яркие и тёмные краски сольются, став чем-то серым, горячее остынет, а холодное, нагревшись, примет общую температуру.

Физика учит: действие этого закона можно остановить только подводом энергии извне, причём, чем сильнее контраст, тем больше требуется энергии. Поэтому понятно, почему все наши хитроумные планы и машины рушатся больше всего именно в таких местах, как Антарктида, космос и тому подобное, то есть там, где контраст между тонкими хрупкими вещами, планами людей и слепой природой максимален. И противостоять этому мы можем только «подводом энергии извне» — энергией наших сердец, тёплых, мягких рук и тел и самого сильного и ранимого, что имеем, — мозга и воли.

Но может быть, такие условия существуют и работают лишь в наших экспедициях? Нет. Я много лет работал с американцами, и у них все идёт точно так же. Так же, как и у нас, их ребята с трудом продираются вперёд через все проделки коварного закона, иначе нельзя в работе стать первыми. Это как в спорте: чтобы побить рекорд, хотя бы личный, ты должен напрячься так, что никакой врач не сможет гарантировать тебе, что ты не надорвёшься. Надо из последних сил заставлять тело напрячься ещё сильнее. Именно этим так ценно занятие спортом. Именно там учишься понимать, что если сейчас тебе так трудно, что уже нет сил бежать дальше, то и соперник, по всей вероятности, чувствует себя в этот момент так же. Но кто-то из вас должен перейти через не могу.

Но я отвлёкся от своего дневника. Вернёмся к записям, к тому дню, когда мы должны были лететь на купол, в самое «марсианское» из «марсианских» мест Земли.

На вершине ледяного купола

День триста десятый. Сегодня наконец мы вылетели из Мирного на Комсомольскую. На борту я, Сергей Ухов и Николай Дмитриевич Медведев.

Скоро после взлёта каждый из нас нашёл себе местечко в самолёте: кто на стёганых мягких чехлах моторов, кто на куче спальных мешков. Через несколько минут мы уже спали крепким сном. Уже давно минуло то время, когда во время всего полёта мы жадно смотрели в иллюминатор. Разбудил меня механик, попросил ухватиться за что-нибудь:

— Самолёт, не делая круга, через минуту идёт на посадку, — объяснил он.

Мы летели на высоте метров двести над ровной как стол поверхностью верхушки ледникового каравая. Это и был купол. В страшно холодном и очень сухом здешнем воздухе за самолётом от каждого из моторов тянулись сначала тонкие, а потом все разраставшиеся белые шлейфы. Лётчики знали: чем больше кругов сделаешь над взлётной полосой или станцией, тем больше тумана сам себе напустишь, потому-то старались, если можно, садиться сразу, «с прямой». Раздался удар о твёрдую снежную поверхность, ещё удар — и машина запрыгала, останавливаясь.

Винты ещё крутились, когда механики открыли грузовую дверь и в салон ворвалась масса ослепительного света и ледяного, без запахов, воздуха. Перед нами расстилалась безбрежная, залитая сиянием, чуть подёрнутая морозным туманом абсолютно безжизненная снежная пустыня. Сначала откуда-то донёсся треск, а потом появился трактор с прицепом — самодельной волокушей. Дверь трактора открылась, из неё выскочил краснощёкий здоровяк в куртке нараспашку и бросился к самолёту. Подхватил на вытянутые руки тяжёлый аккумулятор и радостно крикнул всем: «Привет!» Мы узнали его. Это был механик станции, эксперт по любой гусеничной технике Борис Шафорук. Чтобы не застудить моторы, начали быстро, в темпе разгружать самолёт. Я спрыгнул с высокого порожка люка, схватил ящик с деталями моего оборудования и потащил его к волокуше.

— Эй, новенькие, отойдите от груза, я сам все перекидаю, вы отдыхайте пока! — крикнул, пробегая мимо, Борис. Но как будешь стоять в стороне, когда кто-то, надрываясь, таскает твой груз? Я и мой товарищи начали помогать. Сперва только сердце забилось немножко сильнее обычного. А потом вдруг наступил момент, когда я почувствовал, будто кто-то внезапно зажал мне рот. Попытался вдохнуть изо всех сил, но воздух не шёл в лёгкие, не накачивал кислород в кровь. В этот момент я забыл о всех советах, забыл о том, что здесь страшно холодно и резкий глубокий вдох открытым ртом может быть опасным. Бросив на полдороге мешок, который тянул, и уткнувшись лбом в холодный, шершавый от изморози фюзеляж самолёта, я делал глубокие, сильные вдохи, думал, сейчас все пройдёт. Но нет, не проходило. Я старался как бы вывернуть самого себя наизнанку, да так, чтобы лёгкие оказались снаружи. Но лёгкие отвечали страшным кашлем, от которого темнело в глазах и который душил ещё больше. Я пытался сорвать с себя шарф, рвануть вниз «молнию» тёплой куртки. Казалось, что если сейчас обнажу грудь, освобожу её от ненужных одежд, то открою настежь всё, что внутри, и сделаю всем телом вдох, захвачу воздух, которого так не хватало.