Зеленая креветка (Сборник с иллюстрациями) - Михаил Емцев

— Свидетель, я попрошу повторить это место в ваших показаниях. Надеюсь, вы помните, что давали присягу и она обязывает вас говорить правду, и только правду?

— Я говорю только правду, господин судья. Я не один видел, как это произошло. Нас была целая рота охранников. Впереди в «опель-адмирале» ехал господин фон Штеке с тремя офицерами войск СС, а сзади — мы, на машинах. Когда мы съезжали с моста у этой проклятой деревушки Денвиту, «опель» свалился в воду. Я не знаю, кто был виноват. Офицеры были выпивши. Господин фон Штеке говорил, что это сделал шофер, и он прикончил предателя ударом кулака. У господина фон Штеке был смертельный удар, господин судья. В лагере он никогда не пользовался пистолетом. Если ему не нравился неариец, он ударом кулака расшибал ему черепушку, он колол их, как грецкие орехи. Это был настоящий немец.

— Свидетель, не отвлекайтесь. — Судья беспокойно ёрзал, ему явно не нравились эти экскурсы в прошлое фон Штеке.

— Так я и говорю, господин судья… Когда «опель» свалился в реку, мы бросились выручать начальство. Но машина уже ушла под воду, а там было глубоко, метра четыре—пять. Возились мы минут пятнадцать, а за это время господин фон Штеке по дну сам выбрался на берег. Только мы подняли машину на поверхность и стали доставать оттуда трупы офицеров и шофера, как видим: господин фон Штеке весь в водорослях, чисто подводный царь, вылезает на берег и грозит нам кулаком. Ну и струхнули мы. Это был настоящий немец, господин судья.

— Вы хотите сказать, что ныне покойный господин фон Штеке находился пятнадцать минут под водой? — бросил реплику Макс.

— Я не говорю — точно пятнадцать. Может, двадцать, а может, и двадцать пять. Это вещь нелегкая — доставать машину из воды, когда нет ни крана, ни тягача. Но уж, во всяком случае, не меньше пятнадцати.

— Вы тогда не заметили: на нем не было какой-нибудь маски вроде современного акваланга?

— Я отвожу этот вопрос, — сказал прокурор впервые за все время. — Он совершенно лишний.

— Простите, но я настаиваю на нем в качестве собственного защитника, — холодно и спокойно произнес Штаубе.

В зале зашумели. Судья взмахом руки разрешил свидетелю ответить.

— Дело давнее, я не помню. Думаю, что нет. Да и когда тут успеешь надеть акваланг? Машина ушла под воду, как грузило. Другое дело: скажите, когда он успел шофера по голове стукнуть? Для этого тоже время-то надо.

Макс ухмыльнулся. Вот оно что! Оказывается, кое-какие необыкновенные свойства Нигеля все же обнаруживались. Макс стал более внимательно следить за ходом следствия. Все свидетели, как один, подтвердили, что Нигель был настоящим немцем.

Но вот опять проскользнуло нечто, заставившее насторожиться публику. Свидетельские показания давал Фриц Бауэр, огромный светловолосый детина, подтянутый и щеголеватый, как на параде.

— Его повесили заключенные лагеря, как только пришли русские. Я видел это собственными глазами. Правда, мне некогда было разглядывать, но все же я готов поручиться своей головой, что фон Штеке висел на плацу в концлагере Туненвальде. Я видел его еще часа через два после повешения, когда выходил со склада.

— Что вы делали на складе? — спросил Макс.

— О, я там пережидал опасный момент, а потом, переодевшись в арестантский халат, воспользовался помощью русских и перебрался на Запад. Года через полтора я встретился с фон Штеке в Аргентине. Он рассказал мне, что его вынули из петли ночью неизвестные друзья. Но проболтаться столько времени в петле! Нужно обладать большим мужеством…

— Вам не кажется, что это физически невозможно? — спросил удивленный судья.

— Почему? Настоящий немец все может.

Макс почувствовал глухой прилив злости. Видит бог, он не хотел ни во что вмешиваться. Ему было наплевать на решение суда, они могли делать с ним все, что хотели. Но эти дураки вывели его из равновесия. Слушая, как Юлиус неумело и робко дает показания, Макс думал о том, что все оказалось страшно глупо. Он предусматривал трагедию, по не фарс. Тихая ярость сдавила его горло.

— Прошу слова.

Опять после долгих пререканий и сомнений подсудимому предоставили возможность высказаться.

— Я протестую, — сказал Макс, обводя глазами ряды, — против обвинения в убийстве человека. Франц Штеке никогда человеком не был…

— Подсудимый, я прошу выбирать выражения и не оскорблять память покойного. Вы превышаете даже свои полномочия собственного защитника.

— Это был автомат, построенный мной в тридцать седьмом году из металлов, пластмасс и разных органических веществ.

Зал взорвался. С большим трудом, под угрозой приостановить суд, присутствующие утихли.

— Доказательства! — вскричал судья.

— Вы ведь не нашли трупа, а обнаружили какие-то радиодетали и рычаги, не правда ли? Так вот, найденные вами детали и рычаги — это куски бывшего фон Штеке. Кроме того, у меня есть свидетель.

Заседание суда пришлось отложить на вечер. Судья и прокурор испытывали явное замешательство. Случай был из ряда вон выходящий.

В зале ожидания на Макса обрушилась небольшая, но необыкновенно назойливая группка репортеров. Макс отбивался от них как мог.

В это время в комнату, где совещались судейские власти, кто-то властно постучал.

— Господин Зоммергеймер, — доложил полицейский.

Господин Зоммергеймер был багров и зол.

— Вы понимаете, — сказал он, — что на карту поставлена честь немецкой нации? Один из лучших ее представителей, всеми уважаемая личность, член множества патриотических организаций, достойный пример для подражания нашей молодежи, оказывается каким-то станком, машиной. Что скажут в Бонне? Что подумают на Западе? Что скажет весь мир, когда узнает, что какой-то ходячий патефон, восприняв господствующий образ мышления, в течение десятков лет командовал и распоряжался судьбой сотен живых людей? Вы, надеюсь, понимаете, что это подрыв самых главных принципов существования нашего общества? Я уважаю свободу вашего мнения, господа судьи, но я настаиваю, чтобы делу была придана окраска, реабилитирующая наш образ жизни и действий. Любой ценой избавьтесь от этого сумасшедшего Штаубе. Дело нужно прекратить. Я постараюсь, чтобы ничего не просочилось в печать.

Господин Зоммергеймер удалился, оставив судей, повергнутых в смятение. Но у них уже забрезжила надежда, появилась неясная мысль, подсказывающая выход.

Вечернее заседание, которое слушалось при закрытых дверях, началось с показаний Крюге. Художник держался уверенно. Правда, где-то в глубине его души жило тяжелое, давящее чувство страха. Оно возникло от разговора с одним из дальних родственников Зоммергеймера. Перед самым заседанием этот молодой человек подошел к художнику и пообещал, что ни одна картина Крюге никогда нигде не будет продана, если тот не станет держать язык за зубами.