Навои - Айбек

Писцы не могли удержаться от смеха, Алишах тоже рассмеялся.

Навои поднялся с места и положил руку на плечо Алишаха.

— Что делать? — мягко сказал он. — У вас большой талант… Из уважения к нему мы согласны исполнить, вашу просьбу.

Навои написал записку управляющему вакфами. Музыкант поблагодарил и ушел.

Поэт вышел, собираясь идти домой, но у порога столкнулся с Саидом Пехлеваном Мухаммедом.

— Зачем пожаловали? — спросил Навои, здороваясь.

— В Белом саду собрание поэтов. Все взгляды устремились на дорогу в ожидании вас. Если вы ничем не заняты, зайдите туда.

— Раз уж вы пришли, возражениям нет места.

У ворот слуги помогли поэту и Пехлевану сесть на коней. Миновав Чорсу, где, как всегда, сновала шумная толпа, и базар Мульк, они проехали с версту по вымощенной кирпичом дороге и увидели за высокими стенами огромные деревья Белого сада. Группа поэтов ожидала Навои у ворот. Они пошли по аллее между зелеными стенами громадных деревьев, сплетавшихся между собой макушками; по пути то и дело встречались поэты, которые почтительно здоровались с Навои. Усевшись на широкую супу, Навои попросил собравшихся почитать свои произведения.

В тени высоких деревьев собралось больше ста человек поэтов. Среди них были и крупные чиновники, и бедные студенты, и немало представителей разных профессий — медники, портные, мастера по шитью кошельков, гончары, вроде уважаемого Тахири. Тут были великие самохвалы, ни во что не ставившие даже таких знаменитых поэтов, как Низами или Фирдоуси. Были и рифмоплеты, вроде Самии, который с удивительной быстротой и легкостью сочинял тысячу стихов в день да еще успевал их красиво переписать. Были поэты, у которых от слишком усиленного чтения зашел ум за разум, или люди, вроде почтенного Мухаммеда, расстроившие свое здоровье чрезмерным пьянством и скитавшиеся по улицам босиком, с непокрытой головой.

На таких собраниях поэты читали и обсуждали касыды, газели, муамма. Некоторые, счастливцы удостаивались высоких похвал, другие позорно проваливались. Здесь друзья расхваливали друзей, враги не жалели яда, высмеивая друг друга. Здесь поэты подносили друг другу газели или даже целые диваны. Хорошая газель, искусно составленное муамма, строка, заключавшая в себе новый образ или мысль, переходили из рук в руки, заучивались наизусть, переписывались и прятались в складки чалмы.

Поэты, уверенные, что их произведения понравятся Навои, читали смело, с нескрываемой гордостью, отчеканивая ритм стихов. Большинство газелей, словно поддельные драгоценности, ослепляли внешним блеском.

Так много поэтов, но если бы хоть один саз зазвучал на родном языке! Жемчуга и перлы, нанизанные на нить стихов, казались Навои дешевыми, как стеклянные бусы, их блеск — холодным, как змеиная кожа.

«Стоило им немного потрудиться, и сколько они нашли бы в своем родном языке драгоценных жемчужин слова», — думал Навои.

Желая узнать мнение Алишера, некоторые поэты скромно подносили ему газели, точно ученики, предлагающие учителю первый опыт своего пера. Навои внимательно читал. В стихах он больше всего ценил оригинальные и глубокие мысли, оригинальные образы. Однако в том, что он теперь читал и слышал, меньше всего уделялось внимания именно этому. В одной газели Навои указал ошибку в рифме. Поэты тотчас же согласились с ним. В другой газели он отметил неестественность сравнения. Однако это замечание показалось другим не совсем справедливым. Некоторые даже нашли сравнение весьма красочным, блестящим. Навои отодвинулся в тень, подальше от лучей ослепительного солнца, и попросил подать калам и чернила. Собравшиеся с глубоким интересом устремили на него глаза. Внимательный наблюдатель мог бы заметить на лицах некоторых особенно самодовольных поэтов признаки иронии. Навои, обмакнув калам в чернильницу, пробежал им по бумаге и протянул газель автору. Поэт сначала прочитал газель про себя, потом обвел присутствующих быстрым взглядом и продекламировал ее вслух. Держа бумагу в протянутой руке, он взволнованно обратился к Навои:

— Я нахожу, — что мое сравнение можно уподобить почке. Вы, господин, своим дыханием, подобным весеннему ветерку, превратили почку в бутон и наполнили чашечку этой розы красками и светом.

Бумага переходила из рук в руки.

— А ну-ка, кто может что-нибудь возразить, — сказал престарелый поэт, сидевший на дальнем конце супы. Он близко поднес листок к глазам, потом передал его молодому человеку, сидевшему с ним рядом и слегка наклонившись к нему, промолвил:

— Алишер Навои одним росчерком своего волшебного калама создает из точки живые глаза.

— В то время, когда многие другие не могут высечь искру из камня, этот пишущий по-тюркски поэт добывает изо льда пламя, — вежливо ответил молодой человек.

Внезапно из дальней аллеи, где сидела веселая, подвыпившая компания, полились звуки музыки.

Волшебным мелодиям ная, чанга, лютни вторили певцы, исполнявшие тюркскую газель Лутфи. Навои опустил голову, прикрыл глаза. Как прекрасен Лутфи! Его газель, точно пламя, обжигала сердце, пленяя бесхитростной простотой степного языка, густыми свежими красками, оригинальностью мысли.

Последние волны музыки постепенно замирали в зелени. Навои поднял голову. Если бы он был один, то, вероятно, воскликнул бы: «Певец, приди, поиграй на тюркском сазе!»

На другой супе группа поэтов, усевшись в кружок, слушала газель Хусрави. Навои подошел и, остановившись сзади, тоже стал слушать. У Хусрави было слабое зрение. Не глядя на бумагу, он читал наизусть. И по форме, и по содержанию газель повторяла старые образцы. Подслеповатый поэт начал читать новую поэму. Первый стих оканчивался словом «гузар». При переходе ко второму стиху Навои, уловив стиль и смысл стихотворения, подсказал рифму: «хезар»; на слово «рой» он тоже угадал рифму «куной». С увлечением декламировавший свои стихи, Хусрави ничего не заметил. Слушатели, хихикая, поглядывали на Навои. Навои с улыбкой пошевелил губами, как бы говоря: «Тихо!» Для «сипохи буд» он нашел рифму «бамохи буд» и так далее. Наконец Хусрави оборвал чтение и, щуря глаза, с недоумением осмотрелся.

— Кто это? — с раздражением сказал он. Один из слушателей со смехом спросил:

— Вы не знаете этого человека? Вы раньше не видели его?

— Нет, не знаю, — ответил Хусрави. — Но мне помнится, что однажды, когда я читал газель на Пуль-и-Малан, этот человек тоже подсказывал наперед все мои рифмы.

Все расхохотались. Навои сел подле Хусрави и начал расспрашивать о его делах. Оба были довольны шуткой. Хусрави спросил мнение Навои о своих новых маснави; Алишер, желая ободрить поэта, похвалил отдельные стихи.

Несколько молодых поэтов, еще неизвестных в литературном мире, представились Навои. Алишер поинтересовался их знаниями; побранил кое-кого за невежество в области музыки. Побеседовав с поэтами — студентами медресе, — Навои обещал оказать им материальную помощь.

Под вечер из дворца пришел человек и сообщил, что государь справляется о Навои. Поэт простился с собранием и в сопровождении Мухаммеда Сайда отправился во дворец,

В ожидании государя, занятого голубями, Навои и Мухаммед Сайд Пехлеван прогуливались по широкой аллее сада. В глубине аллеи показался старший сын государя. Бади-аз-Заман. Он вел за руку, своего пятилетнего сына Мумина-мирзу. Как всегда изысканно одетый, красивый, вежливый, Бади-аз-Заман выпустил руку сына и поклонился Навои. Пехлевану он также оказал внимание. Навои погладил по голове Мумина-мирзу — хорошенького мальчика с умными глазами, одетого столь же щеголевато, как и его молодой отец, — спросил Бади-аз-Замана, хорошо ли он себя чувствует, осведомился о его занятиях. Они медленно пошли по аллее. Мумин-мирза, семеня ножками, обутыми в цветные сапожки, бежал впереди. Вот он быстро вынул из-под зеленого шелкового халата отделанный серебром игрушечный лук и, точно настоящий стрелок прицелился в голубей своего деда, которые то опускались до макушек деревьев, то, резко взмахнув крылом, взвивались в небо.

— Книги, которые вы мне послали, я получил, — заговорил Бади-аз-Заман. — Благодарю вас за внимание. Чтение ваших стихов и произведений господина Джами наполнило мое сердце радостью..

— Чтение — истинное наслаждение для души, — горячо заговорил Навои. — Но читать только стихи — недостаточно. А история? Вы не заглядывали в исторические сочинения?

— Мое сердце более склонно к стихам. Если будет время, примусь также и за историю, — ответил Бади-аз-Заман.

— Я умышленно прислал вам много книг по истории. Может быть, вы знаете, что и вашему отцу я тоже постоянно рекомендую читать летописи. Вся ответственность за народ и государство лежит на вас. Процветание или упадок страны зависят от ваших действий и поступков. Поэтому вы должны заглядывать в зеркало истории. Вам следует знать, в какое время и по каким причинам страны процветали и народы наслаждались радостью; в какие периоды истории и почему царства гибли и разрушались. Никакая наука не позволяет увидеть светлый день разума и справедливости и темную ночь невежества столь ясно, как история. Хотя ваш великий предок. Тимур-хан и был лишен дара грамотности, он все же прекрасно знал историю. Есть достоверные сведения, что лучшие летописцы Тимура дивились его знаниям.