Лунный бархат - Максим Далин

– Тогда я – русалка.

– Дурак ты, – сказал Энди еще более обиженно и отвернулся.

Лешка подался вперед и посмотрел на Энди так, будто видел его впервые.

– Я не понял: ты что, серьезно?

Энди кивнул. Лешка вскочил, порылся в тряпках, отыскал кусок зеркала, перед которым отмачивал синяки, поднес к лицу Энди, заглянул через его плечо. Увидел собственные дикие глаза, черно-красно-синее припухшее пятно на скуле, колючую щеку, потолок, стену… покрутил зеркало так и сяк. Энди отстранился, рассмеялся.

– Обалдеть…

– Ну, вампир, подумаешь.

– Не, я не понял, а что ты на меня не бросился? А на них только?

– Надо было брро-ситься! Вот так прямо брро-ситься – и сожррать!

Энди хохотал и болтал ногами. Он смеялся заразительно и весело, искренне, как-то совсем по-детски – Лешкин шок слегка попрошел, но все-таки тянуло заглянуть Энди в рот. Красивые были зубы – ровные и яркие, киношная улыбочка – но без тех клыков, с которыми каждый уважающий себя вампир появляется в кино.

– Так ты почему? Пожалел меня, что ли?

– Да их много было, а ты один. Ну считай, что по жалел. А так – разозлился просто. Подумал, сволочи, все на одного, с пистолетами – на безоружного.

– Благородно.

– Просто захотелось.

– Так ты их что, загрыз там?

– Да, загрыз. Зверь, зверь! Страшно – аж жуть! Да нет, конечно. Так. Поцеловал.

– Ничего себе – поцеловал!

– Да, – Энди снизил голос до вкрадчивого шепота, встал, прошелся крадущейся упругой походкой, – подошел вот так, сзади… – тонкая рука, холодная, как жидкий азот, холодная до ожога, скользнула за Лешкин воротник, Энди наклонился, промурлыкал в самое ухо, – а потом поцеловал в шейку, нежно-нежно…

И от этих тонких длинных ледяных пальцев, от холодного дыхания, пахнущего первым снегом, которое Лешка почувствовал кожей шеи, будто электрический ток пропустили по позвоночнику. Жаркая волна ударила в пах, хлынула к щекам – и медленно накатила сладкая тягучая истома. Лешка дернулся изо всех сил, стряхнул Эндину руку, посмотрел смущенно и сердито.

– Ты не делай так больше!

– Ага! – Энди снова звонко рассмеялся и с размаху плюхнулся на диван. – Это тебе за то, что ты меня разбудил! Мне тоже было плохо! Мы квиты, Леш!

Лешка передернулся и потер шею ладонью. Пальчики Энди как будто отпечатались на коже, их следы горели огнем, и это ощущение вовсе не было неприятным.

– Ни фига себе, как ты умеешь.

– Ну, это еще пустяки. Тех-то я не так.

– И ты точно поедешь со мной?

– Хочешь посмотреть еще разок, да? Поеду, конечно. Только найди, что мне надеть, а то куртка моя – сам видишь. Я посплю до заката, ладно, Леш? Темнеет нынче рано.

Да уж, точно. Темнеет нынче рано.

– Я почищу твою куртку, малыш, – сказал Лешка. – Будет как новая.

Я сидел на подоконнике в шикарной кухне Вадика и смотрел, как идет дождь.

Все так размокло и размякло. И стало таким мерзким. И так тянуло за душу. Шел шестой час, но было уже совсем темно и капли, как мошки, кружились вокруг фонарей. Ненавижу такую погоду – ничего хорошего не бывает в такие дни.

Вадик пил пиво и жрал креветки. Сопел, пыхтел, хлюпал. Жевал креветку и ругался с кем-то по мобильнику. Смахнул на пол рукавом от кутюр креветочные шкурки.

– Когда же Сабуров, едрит его, наконец разродится, мля!

Кто-то должен ему денег. Для Вадика все люди делятся на две категории – те, кто должен ему, и кого он презирает и пинает на все тяжкие, и те, кому должен он, и кого он ненавидит и боится. Мне должен он. Самое смешное, что Лешке тоже.

В квартире толклись двое бойцов. Смотрели видик в гостиной, курили и шлялись на кухню за пивом. И я все думал – зачем они тут торчат? Неужели Вадик считает их охраной или чем-то в этом роде?

Вадик хочет, чтобы окружающие считали его очень богатым человеком и бизнесменом. Но как бы он не пыжился, всем, даже искушенным потаскухам, ясно с первого взгляда, что он бандит со случайными бабками, которые тратит на поддержание лица. Лопни, как говорится, но держи фасон.

Но нежно любимых им малолеток женского пола ему удается обманывать. Поэтому они с ним спят в смутных надеждах на будущее. А его бойцы ведут ту же глупую игру в богатство и бизнес, только обманывают мещанок постарше. Где он собирает таких махровых, выразительных, живописных дураков и дур, остается для меня загадкой.

Наблюдать за всем этим интересно и весело, как за мартышками в клетке.

Вечер был забавный, но… Перед тем, как пропиликал звонок, у меня кольнуло в сердце. Будто явилось продолжение вчерашних предчувствий. А Вадик сказал:

– Смотри-ка, пришла все-таки.

Ну-ну. Кто-то из бойцов оторвал от порнухи одухотворенный взгляд и пошел отпирать. А Вадик поправил остатки волос.

В прихожей щелкнул замок и почти тут же взвизгнул боец. Я впервые услышал, как визжат мужчины – до сих пор мне казалось, что О’Генри это придумал. Но я и не шевельнулся. Я ждал чего-то в этом роде. Я был ко всему готов.

Второй с топотом ломанулся из комнаты. Вадик взъерошился и тоже выскочил на визг. Я бы на его месте так не делал, но спросить меня ему и в голову не пришло.

В прихожей раздался глухой «пых» – будто выстрелили из пистолета с глушителем. Я встал с подоконника. И на пороге кухни появился этот мальчик.

В коридоре Лешка с Вадиком орали друг на друга, обвиняя друг друга во всех смертных грехах, а на меня напал временный столбняк. Все-таки, я, оказывается, был готов вовсе не ко всему. Быть готовым к такому нельзя, если ты не параноик. Такое видишь не каждый день.

Удивительное это было существо, как с картинок Бердслея – бесполая, но порочная особь, очень изящная, женственная и неторопливая. Красивее, чем любая живая тварь – потому что тварь мертвая. Я моментально об этом догадался, даже раньше, чем повеяло могилой и ладаном. Сухих роз и окровавленных рук я не видел – но они прекрасно домысливались, во всяком случае, я понял, откуда бойцы их взяли. И на мертвом белом личике этого существа с глазами красными, как огоньки сигареты в темноте, поигрывала похотливая такая улыбочка – и я был объектом похоти.

Меня перекорежило, больше от гадливости, чем от страха, хотя зрелище было страшненькое. Я как-то инстинктивно подался назад. Мне становилось худо при мысли, что это может дотронуться до меня. А оно и не спешило.

– Пошел на… – сказал я без малейшей надежды, что это пожелание будет выполнено.

Это усмехнулось так, будто поняло мои слова излишне буквально. От него пахло дождем и ладаном. Оно прижало меня к оконному стеклу и положило руки на мои плечи. Руки были так холодны, что меня затрясло – и сил не было освободиться.

– Отвали, – сказал я очень серьезно. Мне хотелось кричать, но даже это не вышло.

– Сию минуточку, – промурлыкало оно урчащим, нечеловеческим голоском.

Я дернулся и так устал от этого движения, будто двое суток подряд грузил кирпичи.

– Расслабься, – проурчало оно почти ласково.

Мне в тот момент ужасно хотелось, чтобы сюда вошел Лешка с пистолетом и застрелил меня… Вероятно, это желание отразилось у меня на лице, потому что оно решило закончить свое, вернее, мое изнасилование. Оно придвинулось ближе – я ощутил щекой его холодное дыхание – и поцеловало меня в шею.

Вовсе не укусило и не прокусило, никаких киношных эффектов – это неправда. Вранье, что кости хрустят и кровь хлещет. Долгий поцелуй – вот что это было на самом деле, ужасно долгий. Последнее, о чем я думал здраво – лучше бы меня накачали героином, от наркотического кайфа не было бы так… стыдно, что ли…

Я очнулся, сидя на полу у окна – как заправский наркоман. Мутилось в глазах и в мозгу, но я понял, что эти двое – Лешка и нечто – стоят в дверях кухни и смотрят. И что оно как будто смеется. Я хотел выругаться, но был совершенно не в состоянии даже рта раскрыть. Меня тошнило. Все вокруг плыло и качалось. Пожалуй, это состояние напоминало ощущения от кровопотери.

Оно нагнулось ко мне и спросило:

– У тебя есть мобильный телефон?

Я кивнул, сам не зная зачем. Оно обшарило мою одежду и вытащило «трубу» из кармана.

– Позвонишь, когда захочешь.

Оба рассмеялись и ушли, а я понял, что теперь уже можно расслабиться, прислонился головой к батарее и уснул.

Разбудил запах нашатыря и несколько оплеух, профессионально по-медицински выполненных. Передо мной на корточках сидела добрая тетенька, у нее в руках были вонючая ватка и сломанная ампула.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она встревоженно, будто ее действительно чрезвычайно интересовало, как я себя чувствую и не собираюсь ли сыграть в ящик.

– Великолепно, – сказал я сипло. Не сипло не получилось.