Экономика чувств. Русская литература эпохи Николая I (Политическая экономия и литература) - Джиллиан Портер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так что если 6 взять да поставить их рядом, то никто, решительно никто не взял бы на себя определить, который именно настоящий Голядкин, а который поддельный, кто старенький и кто новенький, кто оригинал и кто копия» [Достоевский 19726: 147].
Как, должно быть, было сложно отличить разные виды настоящих и поддельных, старых и новых денег в ходе денежных реформ 1839–1843 годов, так и в «Двойнике» невозможно сказать, какой Голядкин «настоящий», «поддельный», «новый», «старый», «оригинал» или «копия». Отчаянно пытаясь доказать, что он настоящий Голядкин, а двойник – подделка, герой постоянно использует деньги и слова, чтобы исказить свой финансовый и личный статус. Он тоже виновен в фальсификациях. Этот момент очень важен: вместо того, чтобы закрепить за двойником постоянный аллегорический статус подделки, а за Голядкиным – оригинала, Достоевский придает этим категориям постоянную подвижность.
«Двойник» предполагает, что любые траты связаны с появлением двойников и с фальшивомонетничеством. Несколько эпизодов потенциальных или реальных платежей включают в себя обыгрывание темы двойников. В сцене в лавке золотых и серебряных изделий предложение Голядкиным всего 1500 рублей с лишком за целый набор предметов, в общем, дублирует (удваивает) сумму его изначальных сбережений (750 рублей); далее он дублирует это удвоенное предложение другим – заплатить столько же за сигарочницу и прибор для бритья. Он также обещает отдать Вахрамееву два рубля. Но если все это представляет собой примеры употребления Голядкиным слов и бумаг как пустых, фальшивых обещаний (заплатить бумажными деньгами за предметы из металла в лавке или бумажное письмо, в котором он обещает вернуть Вахрамееву долг серебром), то самый яркий пример ассоциативной связи между двойничеством и тратами – это ситуация, когда герой действительно расплачивается серебром.
Голядкин съедает в кафе всего один пирожок, а ему выставляют счет за одиннадцать. Хотя количество, которое Голядкин должен оплатить, обозначено словом одиннадцать, графическое удвоение (1-11) нависает над сценой обмена. Не понимая, почему ему выставили счет за 11 пирожков, Голядкин думает: «Что ж это, колдовство, что ль, какое надо мной совершается?» Затем, увидев жующего двойника в дверях, которые он принимал за зеркало, Голядкин понимает, что действительно был обманут неким сортом «колдовства», и заключает: «Подменил, подлец!» Здесь герой называет двойника фальшивомонетчиком, поскольку глагол подменить используется для описания незаконной подмены настоящих денег фальшивыми. Когда Голядкин пытается утвердить свою целостность, заплатив за лишних десять пирожков серебряным рублем – новым единым денежным стандартом империи, – монета излучает как будто инфернальный жар: «Голядкин бросил рубль серебром так, как будто бы об него все пальцы обжег» [Достоевский 19726: 173–174]. Хотя ценность серебра как сырьевого товара могла придать этому жесту признак «реальной» стоимости, монеты – это тоже условные знаки. Они содержат различное (чаще всего неизвестное) количество ценных металлов, которые определяют названия монет, а ценность этих металлов обеспечена политическими указами и общественными традициями. Далеко не утверждая естественное, «настоящее» превосходство металлических денег над бумажными, Достоевский изображает ценность серебряного рубля (ср. рис. 10а и 1 Об) самой дьявольской магией из всех.
Заменяя то, чем они не являются, монеты, кредитные билеты и слова становятся двойниками абстрактных или концептуальных ценностей. Как универсальный эквивалент, деньги – это эрзац и двойник обменной стоимости; они дублируют предметы, назначая им цены, дублируют людей, материализуя их потенциальные Я. Язык тоже дублирует вещи, людей и понятия, называя их. Хотя тенденция дублирования у денег и языка не присущи какому-то одному времени или месту, я считаю, что изменчивая история российских денег в 1830-40-е годы вдохновила Достоевского на написание фантастической истории о тратах и двойниках.
Тема долговых обязательств и фальшивых денег, впервые раскрытая Достоевским в «Двойнике», вновь возникает в его поздних произведениях, давая возможность утверждать, что знакомство молодого писателя с колебаниями курса национальной валюты в России оказало серьезное воздействие на все его творчество. Валентино указывал, что Достоевский использует долговые расписки как «катализатор» повествования в «Преступлении и наказании» и «Братьях Карамазовых», а также в «Двойнике» [Valentino 2003: 206–207]. Свидетельствуя об увлечении Достоевского недостоверностью языка и денег, настоящие и поддельные долговые обязательства, а также скандальные обвинения в неуплате постоянно всплывают в «Идиоте» и «Подростке» (1875), а связь между фальшивомонетничеством и «самозванством», которую Достоевский изначально усматривает в «Двойнике», вновь возникает в «Бесах»[94].
Несомненно, финансовые реформы 1839–1843 годов и их последствия составляют всего лишь один этап обширной истории российских денег, которая требует дальнейшего изучения в свете творчества Достоевского. Как отмечал Л. Гроссман в очерке о «Преступлении и наказании», 1860-е годы стали свидетелями еще одного острого финансового кризиса, в течение которого цены взлетели, рынок заполонили «бумажные талоны», а казна стонала под бременем дефицита [Гроссман 1935: 10]. Как бы ни был интересен вопрос о том, в какой степени финансовый кризис 1860-х годов повлиял на зрелое творчество Достоевского, он выходит за рамки данного исследования[95]. На основе анализа «Двойника», однако, можно с уверенностью сказать, что материальная история российских денег способна предоставить дополнительные, хотя и недостаточно изученные ключи к фантастическому реализму Достоевского и «искаженной и искривлённой модернистки» Петербурга, выражением которого этот реализм является [Берман 2020: 230]. Крах и модернизация денежной системы на заре реализма в России способствовали исследованию Достоевским границ и возможностей лингвистической репрезентации. В «Двойнике» хождение денег и их двойников подчеркивает произвольность и близость к искусству всех знаков ценности, подрывая доверие к любым претензиям на объективную картину мира с помощью языка. Миметический идеал реализма теряет свой авторитет из-за призраков подозрительных денежных знаков, и «Двойник» бросает фантастический вызов новому эстетическому стандарту.
Рис. 10а. Серебряный рубль 1846 года. Аверс: двуглавый орел (символ российской государственности). Текст: «4 золотника 21 доля чистого серебра». Фотография любезно предоставлена Национальной коллекцией нумизматики Национального музея американской истории, Смитсоновский институт. Воспроизведено с разрешения Смитсоновского института
Рис. 1 Об. Серебряный рубль 1846 года. Реверс: «Монета Рубль 1846». Фотография любезно предоставлена Национальной коллекцией нумизматики Национального музея американской истории, Смитсоновский институт. Воспроизведено с разрешения Смитсоновского института
Рис. 11. Ж.-Ж. Гранвиль. Скупой, потерявший свое сокровище (L’Avare qui a perdu son tresor). Иллюстрация. Воспроизводится по изданию: Лафонтен Ж. Басни Лафонтена (Paris: Н. Fournier Aine, 1838).
