Трудовые будни барышни-попаданки 3 - Ива Лебедева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так что будем делать? — спросила я.
— Сейчас — доедим десерт. Завтра я сопровожу тебя в Опекунский совет и буду заканчивать работу над досье. Мало его собрать, надо еще сообразить, кому преподнести. Нужно очень высокое начальство, которому статские советники по зубам.
— Значит, будем его искать, — вздохнула я.
* * *
Пожалуй, я никогда прежде не относилась столь критично к веку, в который попала, как в этот вечер. Любимый мужчина, законный муж — пусть законный в прежнем мире — спас мне жизнь. Кстати, рассказал как: отправился в никитинскую контору, к счастью, о нем были осведомлены и указали маршрут моего путешествия, и он прибыл почти вовремя.
Спас жизнь… И я могу с ним только поужинать в ресторане! Да, Миша, конечно же, сказал, что прекрасно устроился в гостинице, что в его номере удобный стол, столь сейчас необходимый для чтения-письма. Все равно неправильно!
Понимаю, что, пригласив супруга к гостеприимной Наталье Григорьевне, убью свою с таким трудом приобретенную репутацию. Не может у молодой вдовушки быть друга-мужчины, тем более такого неопределенного общественного положения. И все равно…
Эти эмоции пришлось не просто подавить — забыть, измельчить мысленным компостером и приготовиться к вечернему разговору с болтливой тетушкой. Приехала к ней не с пустыми руками: прямо в ресторане купила арбуз и корзину винограда. Оказалось, не так и дорого.
— Не Питер-с у нас, — улыбнулся официант. — Не заморское, наше — астраханское да донское.
Наталья Григорьевна фруктам обрадовалась, и мы впервые поговорили о различных вкусных произрастаниях, грунтовых и оранжерейных. К счастью, тетушка сама утомилась и отпустила меня спать, умилившись Зефирке, спавшей на диване в окружении четырех кошек.
Чуть сложнее оказалось с Лизонькой. Без вечерней сказки она не осталась — бесконтрольная Павловна рассказала ей про Кобылью голову. Добрая дочка не столько обрадовалась, сколько опечалилась за съеденную мачехину дочку. Я обещала на завтрашний вечер продолжение, в котором мерзавку воплотят и оживят.
* * *
Утро обещало ясный день — солнышко играло на куполах. Я поцеловала Лизоньку, пообещала вернуться раньше, чем вчера, и скоро была у здания Совета.
Там уже ждал Миша.
— Мушка, — вздохнул он, — этот мир коррумпирован, и, каюсь, я даже модернизировал этот порок — ввел конверты. Отдай его секретарю, чтобы не дожидаться вечера и узнать, что лучше прийти завтра. Красненькой хватит.
Конверт с визитной карточкой и красненькой подействовал. Не прошло и десяти минут, как секретарь пригласил меня в отдельный кабинет.
Чиновник непонятного класса взглянул на мою карточку. Оглянулся по сторонам и сделал какое-то дыхательное упражнение, способное унять сильное волнение.
— Сударыня… Дело в том, что Эмма Марковна Шторм вчера соизволила посетить наше присутствие для вступления в наследственные права.
— Я… я желала бы лицезреть эту особу, — растерянно произнесла я.
— Это вряд ли возможно. Согласно предъявленной доверенности, дальнейшие действия будет осуществлять ее законный супруг — статский советник Михаил Федорович Соколов.
Глава 44
Интерлюдия 8
— Еще по одной, Степаныч, за мое здоровье да поправление.
— Благодарствую. Я, Федорыч, хоть ведро выпью, все равно не пойму, как ты живой. Ведь на Успение прощался с нашей артелью солдатской. Говорил: хоть с дохтурами, хоть без дохтуров, один путь в могилу до Рождества.
— А дохтора, Степаныч, разные бывают. Благодетель мой, Пичугин Аркадий Пахомович, недавно в госпиталь устроился. Век за него стану бога молить, вот те крест! Сам из простых, да и по ро… по лицу видно, что любит себя возвеселить. Иль, может, прежде любил. Но строг!
Солдатики опрокинули по рюмашке, закусили салом и луком, потом разговор продолжился.
— Сразу же на отделении свои порядки навел — это мне смотритель рассказал, когда я лег. Койки велел белыми простынями стелить, как для барышень. Окуривать постоянно палаты и коридоры, протирать полы и стены с уксусом, будто чума в Москве. И руки велел всей больничной команде обтирать спиртом или вонючим рассолом. Ну а кто ленится или фордыбачится, тому в рыло своим же кулаком, тоже протертым.
— Крутенек твой лекарь Пичугин.
— Так говорю же, из простых. И со мной по-простому. Я ему: «Дозвольте помереть без ваших лекарских мучительств, не режьте». А он: «Дурак ты, Илья Федорыч. Не будет никаких мучительств, заснешь, порежем тебя во сне, ты не почувствуешь. Исповедуйся, причастись, дело правильное. Только у меня все всякий раз просыпались».
— Ну и…
— Дал подышать тряпкой с особым духом, я заснул. Потом, конечно, не радость, как швы снимали, так по моей службе двадцатилетней — мелкое страдание. Одна беда: две недели пить не дозволял. Лишь вчера дозволил, ну я воспользовался. Давай-ка разольем да за здоровье Аркадия Пахомыча. Говорят, к нему из самого Петербурху нонеча ходоки были. Из самых, слышь-ка, высших генералов бар! Чуть ли не к царской особе приближенные. Вот какой человек мне сам руку по выздоровлении жал! Глядишь, через него с каким министером поручкаюсь. А ежели дохтур царю-батюшке службу добрую сослужит — мое рукопожатие и до дворца долетит!
— Ишь, размечтался. Ты не бреши без толку, ты наливай!
* * *
— Любезная сестрица, готов тебя порадовать.
— Милый братец, если речь идет о нашей кузине Анне, то почему ты не в костюме Пер-Ноэля или иного подателя чудес? Врачи утверждают, что без скорых манипуляций хирургического оператора несчастный ребенок навсегда сохранит свое, скажем так, отличие, а на самом деле, между нами, — уродство. Не помню, как называют в народе этот порок — волчья пасть или заячья губа, но в любом случае личико выглядит устрашающе.
— Моя новость относится именно к хирургической манипуляции.
— Ах, что здесь нового⁈ Лучшие операторы Санкт-Петербурга, начиная с Арендта, не берутся за вмешательство, опасаясь, что столь нежный ребенок, как Анна, не перенесет болевых страданий. Военные врачи утверждают, что солдату перед таким долгим и кропотливым вмешательством надо дать стакан водки. С тех пор мама́ не может и слышать о хирургической манипуляции. Братец Пьер отослал письма лучшим операторам Европы. Столь высокое положение их семьи позволяет оплатить визит даже королевского лейб-медика. Но они ответили так же: вам предстоит смириться или с нынешним лицом ребенка, или с болезненной манипуляцией.
— Я нашел оператора, способного разрезать и сшить без боли.
— В какой стране?
— В нашей, любезная сестрица, в Военном госпитале Москвы.
— Братец, подозреваю, что там лечат без боли, ударив по голове обухом.
— Сестрица, меня больше всего интересовали достижения оператора. Он осуществил восемь операций, погрузив больного в непробудный сон на два-три часа. Мы уже списались, оператор сказал, что подберет необходимую дозу, подходящую для возраста. Он осведомлен, что будет лечить дочь фрейлины ее императорского величества, поэтому готов предоставить любой залог благополучного исхода, произведя такие же безболезненные манипуляции над другим пациентом.
— Но откуда этот уникум? Лекарь армии Бонапарта, оставшийся в наших краях и решивший применить университетские знания?
— Самое удивительное — наш, природный русак, с хорошей практикой, но в низком чине. Меня подкупает то, что он не склонен изображать посвященного жреца и охотно рассказывает об источнике своего метода: это некая дворянка Эмма Шторм, знаток химии.
— Симпатичная фамилия. А как представить оператора?
— Аркадий Пи… Нет, лучше герр Аркадиус Кляйнефогель. Мы должны убедить и Пьера, и его супругу, что таковая манипуляция станет наилучшим выходом и их мечта увидеть дочку при дворе осуществится.
* * *
— Ваше сиятельство, во граде, вверенном вашему попечению, за прошедшие сутки особых происшествий не имелось. Разве что в полицейскую часть, а позже в Бутырский тюремный замок доставлен Данила Трофимов, также известный как Иван Рябыка, — завзятый разбойник, беглый каторжник, со товарищи.
— Слыхивал о молодце. Квартальные отличились?
— Никак нет, Александр Петрович. Поймал его и всю шайку бывший капитан-исправник Орлов из Нижегородской губернии. Служака опытный и дельный. Лжепророка угомонил на Макарьевской ярмарке без воинской команды. Также и в своем уезде, и за пределами пресекал злоупотребления и смутьянство, никому не давал потачки. Рапорт прислал после достопамятного пожара в том же Макарьеве, что похватанные на месте мужички имеют к тамошнему пожару отношения не больше, чем к московскому.
— Я тогда сказал: с таким уникумом любое начальство намучается, но я готов мучиться и перевести его в Первопрестольную
