История России с древнейших времен. Книга V. 1613-1657 - Сергей Соловьев

Что касается до внешних сношений, которыми должен был заняться Филарет Никитич по возвращении из плена, то прежде всего надобно было задарить крымского хана, хотя сделать это было очень трудно по истощению казны после войны польской. Московский посланник Амвросий Ладыженский писал государю: «Велел я толмачам проведывать у татар, жидов и бусурман, которые к царю ходят на двор, а у меня прикормлены: что царь говорил с ближними людьми, когда прочел твою государеву грамоту, и пойдет ли царь или калга в Литву? Татары, жиды и бусурманы толмачам сказывали, что царь, прочтя грамоту, говорил: поминки государь московский отложил до зимы, с королем помирился, а ко мне о том не пишет, он нас обманывает, для того и поминки отложил до зимы, что нам зимой к Москве нельзя воевать идти. И если он теперь летом поминков не даст, то зимою и подавно ничего не даст, а отдохнувши, станет стоять на нас, сложась с королем. И приговорил царь послать калгу к Москве войною, а сказать, что идет калга в Литву через Московское государство. И я, — продолжает Ладыженский, — сведав, что царь хочет калгу послать в Московское государство, говорил ближним людям, что великий государь посланника по синему льду с поминками пришлет и, высвободи отца своего и бояр, с королем велит опять войну начать; поминки государь отложил до осени потому, что собрать было нельзя: Москва была в осаде да и за Москвою польские и литовские люди во многих местах и многие города разорили и запустошили, откуда государева казна собиралась, и проезду ко мне, посланнику, во всю зиму не было, а посадские и пашенные тяглые люди многие стали в стрельцы и в козаки, сами жалованья просят. Но ближние люди говорили: „Можно было государю и в одной Москве поминки собрать: татары, которые были в Москве, сказывают, что нынче там люди богаче прежнего, и если калга пойдет сам под Москву, то государь скорее поминки даст“. И отговорить у царя походу, чтоб ему не посылать калги в твою государеву землю, я никак не умел. Ибрагим паша мне говорил: „Если государь нынче летом поминки и деньги пришлет, то я царя удержу, к Москве царь и калга не пойдут, а пойдут в Литву; если же государь теперь поминков не пришлет, то мне царя не удержать; царю за смертную досаду стало, что государь с королем помирился и поминки отложил до зимы, насилу я теперь его удержал“». Получив такое донесение от своего посланника, государь приказал: «Деньги в крымскую кладь сбирать и казенные расходы давать изо всех приказов, чтоб ни за чем не стало, и отпустить гонцов поскорее, дня в два или много в три». И после характер отношений к Крыму не изменился: хан за недосылку поминков позволял себе чинить московским послам бесчестье, тесноту и мученье, вымогать у послов записи в платеже денег угрозами, что всех их людей велит продать за море: но послам этим из Москвы присылали наказ: «Говорить гладко и пословно, а не торопко, и где надобно жестоко молвить, то покрыть гладостью, чтоб в раздор не войти».

Нужно было уладить и отношения к ногаям, которые в Смутное время отстали от Москвы, перенесли свои кочевья с Ногайской стороны на Крымскую и воевали московские украинские города. Воевода князь Алексей Михайлович Львов и дьяк Иван Грязев, отправленные в Астрахань еще в 1616 году, действовали удачно, ногайских мурз и всех улусных людей привели под царскую руку в прямое холопство, перевели их опять с Крымской стороны на Ногайскую, взяли в заложники в Астрахань мурз, их братьев, детей и лучших улусных людей; из дальнего кочевья, из-под Хивы и Бухары, перезвали в Астрахань Албу-мурзу с братьями и племянниками, а с ними улусных людей тысяч до пятнадцати, укрепили их шертью и велели кочевать с астраханскими мурзами и юртовскими татарами; наконец, Львов и Грязев успели выручить у ногаев русского полону тысяч с пятнадцать человек. С Швециею сначала шли долгие споры о проведении границ. Между Московским государством и областями, уступленными Швеции, существовала твердая связь — единоверие, и правительство московское старалось поддержать ее: в 1619 году преемник Исидора, новгородский митрополит Макарий, по царскому указу, разослал по этим волостям грамоты, которых образец писан был в Москве; в грамотах говорилось: «Так как вы прежде были чада церковные и служители Христовой веры, то я не хочу вас отвергать, но более хочу присоединять; хотя вы теперь под державою другого владетеля, однако не должно вам отлучаться духовного порождения. Поэтому напоминаю вам, как прежде вы были чада нашей паствы и сыны церкви, так и теперь, ни в чем не отступая от нашего благословения, крепко стойте, мужайтесь, утверждайтесь, не будьте ничем преткновенны, не умаляя нисколько прежних преданий, держитесь святой апостольской веры, от отцов вам преданной, а по повелению великого государя нашего приезд и отъезд вам в Великий Новгород по духовным делам будет вольный». Шведы смотрели подозрительно на переписку новгородского митрополита с русским духовенством в уступленных им волостях и потому требовали, чтоб митрополит о духовных делах переписывался с шведскими правителями, а не прямо с русскими священниками. Новгородский воевода донес об этом требовании государю, и тот отвечал: «По нашему указу новгородскому митрополиту Макарию велено о попах писать и делать по указу и грамоте отца нашего великого государя святейшего Филарета Никитича; а если о чем-нибудь по этому указу случится писать к шведскому маршалку, то к маршалку писать тебе, боярину нашему, по совету с митрополитом; а митрополиту с маршалком не ссылаться, потому что он человек духовный и чину великого, ему с иноземцами ссылаться непригоже». Впрочем, шведы более всего опасались, чтоб новгородский митрополит вовсе не прервал духовных сношений с православным народонаселением уступленных областей, что заставило бы последнее бежать толпами в русские пределы: вот почему шведское правительство усердно домогалось у московского, чтоб новгородский митрополит посылал священников и освящал церкви в Кореле и других уступленных волостях. Несмотря, однако, на это, русское духовенство плохо уживалось с лютеранами, монахи и священники перебегали в Новгород; шведские державцы в силу договора требовали их выдачи; царь писал по этому случаю к новгородскому воеводе: «Вы бы тех черных и мирских попов и чернецов, которые теперь в нашей стороне живут, да и тех попов и чернецов, которые вперед с шведской стороны перебегут и в нашей стороне объявятся, без нашего указа в шведскую сторону не отдавали; а если шведские державцы станут к тебе писать и их просить, то отвечай, что их до сих пор в нашей стороне не отыскали, а как отыщут, то дадут им знать; да отпиши, чтоб они нашим людям в вере тесноты не чинили и не гнали, а станут в вере теснить и гоненье чинить, то им поневоле будет бегать». При этом царь приказывал воеводе не держать беглецов в порубежных местах, но отсылать их во внутренние области или в Москву. Любопытна также царская грамота к новгородскому воеводе о перебежчиках не из духовенства: «Вы бы с державцами шведских городов ссылались и размен перебежчикам делали, смотря по их ссылке и отдаче, потому что с нашей стороны в шведскую сторону перебежчиков дано много, а с их стороны в нашу сторону — мало, многие не отданы, и держат их, мимо мирного договора, неволею. А которые люди объявились по вашему сыску в нашей стороне, а в шведских росписях имен их нет, то вы этих людей сажайте за нами в дворцовых селах, в волостях, которые от рубежей подальше, подмогу им и льготу давайте, как пригоже, смотря по них и по пашне, а близ рубежей жить им не велеть для того, чтоб про них в шведских городах не ведали и к вам не писали: сажайте их за нами волею и к нашей милости приучайте ласкою, подмогою и льготою, чтоб им за нами на пашнях садиться было охотно: а если их сажать в неволю, то они станут бегать назад и сказывать в шведских городах про других своих товарищей, пойдет ссора и утаить перебежчиков будет уже нельзя». Надобно было распорядиться также относительно русских людей, которые для торговли приезжали из уступленных Швеции городов в Новгород. На этот счет воевода новгородский получил такую царскую грамоту: «Писали вы к нам, что приезжают в Великий Новгород с шведской стороны для торгу русские люди и бьют челом, чтоб позволять им ходить в Каменный город к соборной церкви св. Софии и к новгородским чудотворцам молиться, а у вас о том нашего указа нет. Так вы бы про тех людей велели разведывать, не пошатнулись ли они в вере, не пристали ли к лютеранской вере? Если они в православной вере тверды, то вы б велели их пускать к церквам, которые на посаде, а в Каменный город в соборную церковь их не пускать: если же про которых разведаете, что они в православной вере пошатнулись, таких и на посаде к церквам не пускайте, пуще всего берегитесь, чтоб нашей православной вере поруганья не было». Позволено было русским людям ездить на обе стороны для свидания с родственниками: «Только смотреть, чтоб русские люди для лазутчества в Новгород не приезжали». Насчет шведов, приезжавших в Новгород учиться русской грамоте, воеводе было наказано: «Таких принимать и велеть их учить русской грамоте на посаде церковным дьячкам; а в церковь некрещеных немцев не пускать, о чем дьячкам приказывать накрепко; а кто из немцев захочет креститься в нашу православную веру, таких крестить, а как крестить, то их во свою землю не отпускать (и сказать им еще до крещения, что им отпуску с нашей стороны не будет), присылать их к нам в Москву или велеть им быть в Новгороде, кто к кому пойдет по своей воле: а по тех людях, которые крещеных немцев станут к себе принимать, брать поруки с записями. А которые немцы теперь учатся в Новгороде и захотят ехать в свою землю, таких отпускать с прежними грамотами; принимать иноземцев грамоте учить таких только, которых привезут отцы, братья и дядья, а не таких, которые сбежат бегом».