Пятнадцатилетний капитан - Верн Жюль Габриэль

На следующий день, 17 апреля, отряд с утра тронулся в путь. Гэррис утверждал, что не позже как через двадцать четыре часа путники будут уже под кровом гаценды Сан-Феличе.

— Там, миссис Уэлдон, — говорил он, — вам окажут сердечный прием, окружат заботами. Несколько дней отдыха восстановят ваши силы. Быть может, вы не найдете там той роскоши, к какой вы привыкли в Сан-Франциско, но все же вы убедитесь, что наши гациенды, даже в глухих уголках страны, не лишены комфорта. Мы вовсе уж не такие дикари.

— Мистер Гэррис, — ответила миссис Уэлдон, — мы бесконечно признательны вам за все, что вы для нас сделали. К сожалению, эта признательность — все, чем та можем вас отблагодарить, но, верьте, она исходит от чистого сердца! Да, пора было бы уже нам прибыть на место!..

— Вы очень устали, миссис Уэлдон?

— Не обо мне речь! — ответила миссис Уэлдон. — Но мой мальчик день ото дня хиреет. Каждый день в определенный час его лихорадит.

— Хотя климат этого плоскогорья считается здоровым, — сказал Гэррис, — но я слышал, что в марте и в апреле люди иногда заболевают здесь перемежающейся лихорадкой.

— К счастью, предусмотрительная природа поместила противоядие рядом с ядом, — заметил Дик Сэнд.

— Что вы хотите этим сказать, мой юный друг? — с недоумением спросил Гэррис.

— Разве здесь не растут хинные деревья? — ответил Дик.

— Ах да, — сказал Гэррис, — вы совершенно правы. Здесь родина хинных деревьев, кора их обладает драгоценными целебными свойствами, как противолихорадочное средство.

— Меня, по правде сказать, удивляет, что мы до сих пор не встретили ни одного хинного дерева, — добавил Дик Сэнд.

— Дело в том, мой юный друг, — сказал Гэррис, — что хинные деревья не так-то легко распознать. Это высокие деревья с крупными листьями и розовыми пахучими цветами. Но растут они обычно не группами, а поодиночке, затерянные среди других деревьев. Индейцы, занимающиеся сбором хинной коры[55], узнают их только по вечнозеленой листве.

— Если вы заметите такое дерево, укажите мне его, мистер Гэррис, — попросила миссис Уэлдон.

— Разумеется, миссис Уэлдон, но в гациенде Сан-Феличе вы найдете запас сернокислого хинина — это средство еще лучше прекращает лихорадку, чем простая кора хинного дерева.

Последний день путешествия прошел без всяких приключений. Наступил вечер, и, по обыкновению, отряд остановился на ночлег. Все время погода стояла сухая и ясная; но сейчас, видимо, собирался дождь. Теплые испарения поднялись от земли и окутали лес непроницаемым туманом.

В этом не было ничего неожиданного, так как близилось начало дождливого периода. К счастью для маленького отряда, гациенда, гостеприимно предложенное убежище, была уже совсем недалеко. Оставалось потерпеть только несколько часов.

По приблизительным расчетам Гэрриса, в которых он исходил из количества времени, проведенного в пути, отряд находился не дальше как в шести милях от гациенды. Тем не менее на ночь были приняты все обычные меры предосторожности: Том и его товарищи должны были поочередно нести караул. Дик Сэнд настаивал на этом со всей решительностью. Больше чем когда-либо юноша хотел соблюдать осторожность. Страшное подозрение сверлило его ум, но, пока оно не перешло в уверенность, Дик ни с кем не хотел об этом говорить.

Привал устроили в роще, у подножия гигантского дерева. Устав от долгого перехода, миссис Уэлдон и ее спутники скоро уснули, но вдруг их разбудил громкий крик.

— Кто кричит? — спросил Дик Сэнд, первым вскочивший на ноги.

— Это я… Это я крикнул! — ответил кузен Бенедикт.

— Что с вами?

— Меня кто-то укусил…

— Змея? — с ужасом спросила миссис Уэлдон.

— Нет, нет, не змея, а какое-то насекомое, — ответил кузен Бенедикт. — Подождите, вот оно, я его поймал.

— Так раздавите же его и не мешайте нам спать! — раздраженно сказал Гэррис.

— Раздавить насекомое? — вскричалкузен Бенедикт. — Как бы не так! Нет, я должен его рассмотреть!

— Какой-нибудь москит, — сказал Гэррис, пожимая плечами.

— Нет, — возразил кузен Бенедикт, — это муха… и весьма любопытная муха.

Дик Сэнд зажег свой ручной фонарик и подошел к кузену Бенедикту.

— Бог мой, что я вижу! — вскричал энтомолог. — Наконец-то я вознагражден за все невзгоды и разочарования! Ура! Я сделал великое открытие!

Кузен Бенедикт захлебывался от счастья. Он глядел на пойманную муху взглядом триумфатора. Казалось, он готов был ее расцеловать.

— Но что это такое? — спросила миссис Уэлдон.

— Двукрылое насекомое, кузина, и какое замечательное!..

Кузен Бенедикт показал всем бурую муху, размером меньше пчелы, с длинным хоботком и желтыми полосками на брюшке.

— Она не ядовитая? — спросила миссис Уэлдон.

— Нет, кузина, человеку она не страшна. Но для животных, для антилоп, буйволов, даже для слонов это страшный враг! Ах, какая прелестная, восхитительная мушка!..

— Да скажите же нам, наконец, что это за муха? — воскликнул Дик Сэнд.

— Эта муха, — ответил энтомолог, — эта милая мушка, которую я держу в руке, называется цеце[56]. Этой мухой до сих пор по праву гордился только один континент! Ни один ученый не находил еще цеце в Америке.

Дик Сэнд не решился спросить кузена Бенедикта, в какой же части света до сих пор встречалась эта проклятая муха.

Все путешественники снова погрузились в сон, прерванный этим происшествием, но Дик Сэнд до самого утра не сомкнул глаз, несмотря на сильную усталость.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. Страшное слово

Пора бы уже прибыть на место! Миссис Уэлдон изнемогала от усталости. Она не могла больше продолжать путешествие. Жалко было смотреть и на ее маленького сына. Личико Джека пылало во время приступов лихорадки и было белее мела, когда приступы кончались. Мать страшно тревожилась и, не доверяя ухода за ним даже старой Нан, не спускала теперь ребенка с рук.

Да, давно пора было прибыть на место! Если верить американцу, то в этот день 18 апреля маленький отряд к вечеру вступит за ограду гациенды Сан-Феличе.

Двенадцать дней странствований по тропическому лесу, двенадцать ночей, проведенных под открытым небом, — этого было достаточно, чтобы подорвать силы даже такой энергичной женщины, как миссис Уэлдон. А тут еще болезнь маленького Джека, лишенного необходимого ухода, отсутствие лекарства. Всякая мать на ее месте пришла бы в отчаяние.

Дик Сэнд, Нан, Том и его сотоварищи лучше переносили трудности и усталость. Запасы продовольствия, правда, подходили к концу, но до сих пор отряд не испытывал ни в чем нужды. Поэтому состояние их здоровья было удовлетворительно.

Что касается Гэрриса, то казалось, этот человек был создан для долгих путешествий по непроходимым дебрям и усталость не имела над ним власти.

Однако Дик заметил, что по мере приближения к гациенде Гэррис становился озабоченным и не таким разговорчивым, как раньше. Казалось, должно бы быть наоборот. Так по крайней мере думал юноша — он день ото дня все меньше доверял американцу. Одного не мог понять Дик: с какой целью стал бы их обманывать Гэррис? На этот вопрос юноша не находил ответа. Но он очень бдительно присматривал за своим проводником.

Очевидно, тот чувствовал, что Дик в чем-то подозревает его. Эта подозрительность «юного друга», быть можете была одной из причин угрюмой озабоченности американца.

Отряд двинулся в путь. Лес поредел. Непроходимые чащи сменились небольшими рощами, между которыми лежали широкие поляны. Было ли это преддверием настоящей пампы, о которой говорил Гэррис?

Первые часы похода не дали Дику новых поводов для беспокойства. Но два обстоятельства поразили его. Сами по себе они не имели особого значения, но в тех условиях в каких находились путешественники, нельзя было пренебрегать даже мелочами.

Дик Сэнд обратил внимание на странное поведение Динго. Все эти дни собака бежала, опустив нос к земле, обнюхивая траву и кусты, как будто шла по следу. Она либо угрюмо молчала, либо оглашала воздух жалобным воем, в котором слышались не то боль, не то сожаление. Но в этот день лай собаки вдруг стал звонким, сердитым, временами даже яростным. Динго лаял теперь так же как на палубе «Пилигрима», когда там появлялся Негоро.