Так задумано свыше - Джулия Тиммон

Как я жила целых три года без этого парня и его ласк? Почему не догадывалась с самого начала, что мой мужчина на свете всего один, зачем тратила время и душевные силы на других?

Эдвин медленно отстраняется, и я, чувствуя, что этого мне катастрофически мало, смущенно опускаю взгляд. Ничего! Впереди у нас море времени и без счета поцелуев. Впрочем… Мне становится чуть тревожно. Отворачиваюсь к окну, стараясь, насколько это сейчас возможно, казаться спокойной, и негромко спрашиваю:

— Надеюсь, ты меня простил?

Эдвин тихо смеется.

— Простил ли я тебя? Знаешь, на следующий день после того, как ты позвонила там, в Лос-Анджелесе, а я заявил, что больше не желаю тебя знать, я проснулся и ясно почувствовал: жизнь кончена.

Поворачиваю голову.

— Правда?

Эдвин криво улыбается.

— Да.

— Почему же ты… не позвонил?

— Потому что, как последний кретин, накануне не только переселился в другой отель, но и в сердцах удалил из телефона твой номер.

— Серьезно? — спрашиваю я.

Эдвин кивает.

— Представляешь, — взволнованно признаюсь я, — сегодня, когда я там, в баре, подумала, что ты по-прежнему сердишься и не окликнешь меня, тоже твердо решила: как только сяду в такси, тут же удалю твой номер. На всякий случай сменю и свой.

Какое-то время смотрим друг на друга и вдруг разом покатываемся со смеху. Эдвин обнимает меня за плечи, но не приятельски небрежно, а так, будто я драгоценность, залог его вечного счастья и процветания.

— Какие же мы оба дураки, — говорит он. — Судьба сто раз доказала, что мы созданы для того, чтобы быть вместе, а мы все придумываем непонятные препятствия и усердно их преодолеваем. — Он вздыхает. — За три года я столько раз проклинал себя!

— За что? — спрашиваю я. У него под боком мне настолько уютно и спокойно, будто я окруженный вниманием и заботой младенец и лежу в колыбели на мягкой постельке, а внешний мир отделен от меня полупрозрачным пологом.

— За то, что стал выдумывать глупые правила игры вместо того, чтобы сразу же взять твой телефон и больше никогда не выпускать тебя из виду, — с нотками раздражения на самого себя говорит Эдвин.

— А мне не следовало морочить тебе голову в Лос-Анджелесе, — виновато признаю я.

Эдвин целует меня в голову.

— Ничего. Впредь будем умнее. Теперь повсюду станем ездить только вдвоем.

Смеюсь. Вообще-то мы еще ни недели не жили вместе и, конечно, не имеем понятия, поладим ли в быту, сможем ли сосуществовать. Но, наученная горьким опытом, я теперь знаю, что сомнения и страхи отнюдь не лучшие помощники в чем бы то ни было. Надо верить, что у нас с Эдвином… все должно сложиться.

— Сначала следует решить, где нам поселиться. — В моем голосе нет ни отзвука неуверенности в том, что отныне у нас все будет пополам. — Ты из Нью-Йорка, а я из Лос-Анджелеса.

Эдвин взмахивает рукой.

— Это не проблема.

С готовностью киваю.

— Устроимся, заживем такой удивительной жизнью, какой не увидишь даже в голливудских фильмах. И будем много путешествовать.

— Первым делом съездим в Сахару и покатаемся на верблюде, — многозначительно говорю я.

Эдвин медленно поворачивает голову и смотрит на меня в счастливом ошеломлении.

— Неужели помнишь?

— Конечно, — говорю я, весьма довольная собой.

Эдвин наклоняется ко мне так близко, что наши губы почти соприкасаются.

— Да, непременно. Мы непременно поедем кататься на верблюдах. Неспроста я до сих пор не осуществил свою глупую детскую мечту. Ждал тебя.

Мы снова целуемся, и мне кажется, что нам не нужна ни Сахара, ни Нью-Йорк или Лос-Анджелес, ни гостиница. Лучшее место на земле там, где мы сейчас, в эту минуту, — обыкновенное нью-йоркское такси.