Дневник его любовницы, или Дети лета - Карина Тихонова

— Кто ты такая? — спросил я незнакомку. Ответа, разумеется, не дождался.

Я перебрал остальные фотографии. Увидел семейное фото прадеда и женой и ребенком. Мой дед, которому на фотографии было не больше двух лет, испуганно смотрел в объектив со спины игрушечной лошадки, позади него сидели на диване прадед с прабабкой. Да, прабабка была красивой женщиной, ничего не скажешь. Но все же, она не шла ни в какое сравнение с изысканной прелестной барышней, которую я видел на первом снимке. Красота прабабки была тяжеловесной, как и ее слегка располневшая фигура. Широкое лицо с высокими скулами, прямой, чуть приплюснутый нос, бархатные темные глаза, гладкие черные волосы, собранные в узел на затылке. Все в ней было просто, без затей, без неровных линий, без поэтического вымысла, без страсти… Вся такая, какая есть. Почтенная мать семейства, добропорядочная верная жена. Матрона, одним словом. Скучно!

Красота молодой женщины с первого снимка была красотой блоковской незнакомки. Красота женщины, случайно встреченной на улице, мелькнувшей и пропавшей перед восхищенными мужскими глазами. Красотой, которую всячески ретушируют и приукрашивают в воспоминаниях.

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука…

В общем, красотой, не имеющей ничего общего с повседневной семейной рутиной.

— Любовница? — спросил я вслух.

А что? Вполне возможно! Мужчины в нашем роду не отличались особой верностью своим женам!

Я перебрал снимки, нашел фотографию прадеда и погрозил ему пальцем.

— Шалун! — произнес я укоризненно.

«Кто бы говорил», — беззвучно ответил прадед.

— У меня наследственность плохая, — объяснил я предку. — Хочешь — не хочешь, приходится прислушиваться к твоим порочным генам.

Улыбка на губах прадеда стала чуть шире. А может, так легли коварные вечерние тени?

Я отложил фотографии, взял бокал и, не торопясь, допил вино. Собрал в стопку все бумаги, разложенные на скамейке, и пошел в дом.

Включил большой уютный торшер, стоявший рядом со столом, и еще раз полюбовался на прелестную незнакомку с фотографии. Сейчас, в переливах неяркого оранжевого света, она выглядела еще обольстительней, чем в тихих садовых сумерках. Она выглядела удивительно живой. Просто фантастика какая-то!

Я покрутил фотографию перед глазами, подумал и оставил ее на столе, прислонив к вазе с цветами. Женщина притягивала и гипнотизировала мой взгляд. Убрать снимок в ящик стола, вместе с остальными фотографиями, казалось мне святотатством.

«Гораздо правильней было бы поставить на стол фотографию прабабки», — укорил меня внутренний голос.

— Знаю, — ответил я с досадой.

«Что ж не ставишь?» — спросил голос.

Я пожал плечами.

— Скучная она какая-то, — ответил я виновато.

«Паразит!» — припечатал морализатор внутри.

— Ну и пусть, — ответил я вслух. — Эта барышня мне больше нравится!

— Пожалеешь, — отчетливо сказал голос у меня над ухом.

Я подскочил и оглянулся. В комнате было пусто.

— Мама дорогая, — произнес я. — Вот и глюки начались!

Прислушался, с некоторым страхом ожидая ответа. Но ничего не услышал, кроме ровного тиканья напольных часов.

Я засмеялся, выключил свет и отправился спать.

●●●

Спал я очень хорошо. Сам не пойму почему. Голова наполнилась призраками, и они устроили в моем сновидении дебош, напоминающий Вальпургиеву ночь.

Проснулся я довольно поздно, в половине одиннадцатого утра. Приподнялся на постели и тут же свалился назад, на подушку, застонав от боли. Дьявольски болела голова. Просто разламывалась на части, как после хорошей студенческой попойки с рекой дешевых отвратительных вин. Я немного полежал, привыкая к тяжести под черепом, потом повторил свою попытку сесть. Но уже осторожно, не делая резких движений. Получилось. Минуту я сидел на завоеванной позиции, оглядывался вокруг опухшими глазами. То, что глаза опухли, я ощущал очень хорошо. И вообще состояние мое мне не нравилось. Оно было слишком дискомфортным, чтобы я мог просто отмести его в сторону и заняться привычными делами.

«С чего бы это?» — подумал я.

Перебрал свой вчерашний день и не нашел в нем ничего предосудительного. Да, выпил бокал вина на ночь. Это, что ли, криминал? Да я почти каждый день заканчиваю бокалом вина, и до сих пор ничего подобного со мной не случалось! Тем более что дешевую дрянь, которой можно безнаказанно упиваться только в молодости, я уже давно не употребляю!

Не скажу, что пью только коллекционные вина, но стараюсь покупать их исключительно у производителя, благо производитель я меня прямо под боком. Сосед по квартире владеет небольшим заводом красных вин и охотно снабжает всех знакомых своей продукцией в надежде на бесплатную рекламу. Нужно ли уточнять, что дерьмо он мне не подсовывает?

Еще я изредка пью виски, но только изредка. Во-первых, потому что быстро пьянею. А во-вторых потому, что виски — весьма калорийный напиток. Я уже говорил, что стараюсь удержаться в границах девяноста килограммов.

Итак, с чего бы это мое утреннее недомогание?

Я поводил глазами по комнате и остановился на плотной шторе, которую не задернул на ночь.

Вот вам и объяснение.

Нет, штора тут ни при чем. Просто я увидел, что небо за окном пепельно-серого цвета. Облака наливались свинцовой тяжестью прямо на глазах. Приближается гроза.

— Понятно, — сказал я вслух. — Смена давления.

Понятно-то понятно, но когда это смена давления была для меня такой болезненной?

— Стареешь, — снова сказал я вслух и засмеялся. Потому что сам себе не поверил. Что же это за старость для сорокапятилетнего мужчины?

В общем, минут через пять мне удалось выбраться из кровати и принять душ. Я оделся, спустился на кухню и открыл холодильник. Оглядел довольно широкий ассортимент продуктов и недовольно скривился. Есть отчего-то совершенно не хотелось. Зато ужасно хотелось пить. Я включил чайник, налил себе немного апельсинового сока и решил выпить кофе. Возиться не стал, ограничился ложкой растворимого «Нескафе». Налил в чашку кипяток и уселся за стол. Не отрывая взгляда от грозового неба за окном, быстренько расправился с кофе и соком. Голову отпустило почти сразу. Настроение неожиданно поднялось, как и физический тонус. Чудеса! А я-то размышлял, не принимать ли мне цитрамон!

Я помыл посуду и отправился за свой рабочий стол, насвистывая популярный мотивчик. Черт, до чего же хорошо на свете жить! До чего хорошо устроена моя собственная жизнь! И люди вокруг меня замечательные: Глеб, например. Явился на помощь быстрей, чем Чип и Дейл, стоило только позвонить!

А Егор? Умница, пробивной мужик, да еще и благодарный человек в придачу! Уверен, что путевку Глебу организовал именно он.

А Оля? Понимаю ли я, как мне повезло с женой? «Не всегда, — признала совесть. — Не всегда». Да. Я, конечно, неважный муж. Живу, практически, отдельно, сам по себе, с женой в лучшем случае созваниваюсь, интереса к ее делам почти не проявляю… Зато я деньги зарабатываю! Вот-вот! Деньги зарабатываю! И, между прочим, не отказываю Ольге в ее дорогостоящих просьбах! Пожелала жена пятнадцать тысяч баксов на смену машины — извольте, вот вам пятнадцать тысяч баксов!

«Ты молодец», — похвалила меня совесть, ставшая сегодня необычайно покладистой. И мне сразу захотелось творить Добро и совершать Хорошие Поступки.

«Покажу Сашкину лабуду издателю, — решил я в порыве душевной доброты. — Даже не просто покажу, а поправлю там все, что можно поправить. Хотя что там можно поправить, если у человека тяжелый литературный язык… Сашке нужно писать учебники для вузов. Вот там ее мозолистый академический стиль будет вполне уместен. Значит, ее роман придется не поправлять, а переписывать заново. На это у меня уйдет примерно месяц».

Я уселся за письменный стол и тяжело вздохнул. Месяц… За месяц я могу собственный роман написать…

«Ладно, — решил я после небольших колебаний. — Обещал помочь — изволь помогать. Иди до конца. Нужно будет переписать Сашкин роман, значит перепишешь. В конце концов, издадут ее книгу, она, возможно, успокоится. Надо же сделать приятное человеку! Два года ждет! И, между прочим, пашет на меня, как савраска! Где бы я нашел такую секретаршу?»

«Ты платишь ей неплохую зарплату», — снова выступила совесть в мою защиту. Странно. Обычно мы с моей совестью находимся на противоположных баррикадах.

«Да, — признал я. — Плачу».

«Ты молодец», — повторила совесть, и я удивился еще сильней.

С чего она это сегодня такая добрая? С чего вообще я впал в такую эйфорию?

Ладно. Заканчиваем курить фимиам, приступаем к делу.

Я придвинулся поближе к столу, наклонился к вазе с розами и вдохнул упоительный запах раскрывшихся бутонов. Нужно поменять воду.