Тайна Высокого Замка - Златослава Каменкович

Первый день войны застал семью Стебленко в солнечной Ялте, где само слово «война!» прозвучало дико и неправдоподобно.

Военком — седоватый, подтянутый человек с орденом Красного Знамени на груди в ответ на заявление Стебленко немедленно направить его добровольцем в действующую армию мягко сказал, что в этом пока нет необходимости. Пусть он заканчивает своё лечение.

Между тем, в это утро, когда Тарас Стебленко, огорчённый отказом военкома, нервно шагал по набережной к себе в санаторий, в далёком Львове появились первые подводы и машины беженцев из местечек и сёл, где с рассвета бушевала война.

«Война»! Тот, кто не пережил всех ужасов, какие таит в себе это короткое и жуткое слово, может произносить его спокойно.

— Война! Петрик, война! — крикнул Йоська, взбегая на террасу через сад.

— Не ори, знаю без тебя, — хмуро встретил его Петрик.

— Чтоб я так жил — это нечестно! — заявил Йоська. — Зачем вы не позвали меня вчера?.. Зачем вы холили без меня?.. — Нижняя губа Йоськи так и осталась выпяченной, что означало сильную обиду.

В коридор, как угорелый, влетел Василько.

— Хлопцы, бежим в детский дом! Будем Олеся провожать.

— Пошли, — охотно согласился Петрик. — Только надо и Медведя позвать. Чтобы после без обид…

Но план их внезапно осложнился. Вошла Петрика мама и сказала:

— Смотри мне — из дома никуда, пока я с рынка не вернусь.

— А где Ганка? Пусть она дома сидит, — скривился Петрик.

— Тоже коза хорошая! Побежала до Стефы! — заворчала мать.

— Так, она бегает, а я сиди тут, я всегда сижу… Ей всё можно, а я сиди… — жаловался Петрик.

— Не помрёшь, сиди! — сказала Дарина и ушла, замкнув Петрика одного в квартире.

Друзья тоскливо переглянулись и присели во дворе, у окна кухни.

Но тосковать им в одиночестве долго не пришлось. Петрик открыл окно и выпрыгнул во двор.

Послышались далёкие взрывы.

— Глянь, глянь, хлопцы! Это там, около почты! — вскочил с бревна Василько.

— Бежим, глянем! — предложил Петрик.

— Страшно, — зажмурился Йоська. — Зачем бросают бомбы на дома? Моя мама боится, плачет…

— Бежим! — настаивал Петрик.

— А если воротится твоя мама? — заметил Йоська, — сразу охладив пыл Петрика.

«А что? Ганка так может, а я нет, а я сиди, как арестант?» — с тоской подумал Петрик.

Прошёл ещё час, а мать не возвращалась.

— Сбегаем, глянем — и назад! А? — искушал Василько.

Будь-что-будет, Петрик отважился.

И вот уже, громко разговаривая, мальчики бегут по Курковой улице. Они приближались к воротам детского дома, когда неожиданно большая тень самолёта метнулась из-за Песчаной горы.

Что-то близко ухнуло и отшвырнуло Петрика на середину улицы.

— Чёрные кресты на самолёте! — крикнул Василько.

Петрик взглянул на Йоську. У того даже веснушки побелели, так он испугался.

Мальчики бросились в калитку. Навстречу им бежали заплаканные дети. У девочки с белыми косичками половина головы была в крови. Она сделала несколько шагов и упала.

Дом, где ещё вчера Олесь показывал им мастерские, почернел и дымился. Мальчики побежали к развалинам.

— Ганя!

И Петрик весь задрожал, увидев свою сестру, которая несла на руках ту самую девочку, которая вчера так хорошо пела кукле колыбельную песенку.

Лоб маленькой певицы был в крови, глаза закрыты, а из слипшихся ресниц выкатились две слезы.

И Стефа была здесь. Она помогала той женщине, которая вчера объявляла на сцене, выкапывать кого-то из развалин.

Мальчики подбежали к ним. Стефа и воспитательница подняли на руки Ивасика с обезображенным лицом.

— Всё, — тихо промолвила женщина.

А солнце ярко светило через разбитую крышу, как будто ничего не случилось.

Петрику стало плохо. Ему показалось, что он сейчас упадёт.

— Петрик! Петрик, уйдём отсюда, — узнал он голос Стефы.

Так в их город пришла война…

Глава восьмая. Присяга трёх

Михайло Ковальчук двое суток не приходил домой.

Встревоженная Дарина ещё с утра ушла к мужу на работу в железнодорожное депо. Мало ли что могло случиться с Михайлом?

Петрик терпеливо прождал мать около трёх часов, а потом вдруг его охватила такая тревога, что он решил сейчас же бежать в мастерские к отцу и узнать, почему мама так долго не возвращается.

Василько отговаривал. Он был свидетелем того, как Дарина ругала Петрика за самовольный уход из дому и не забыл её угрозу. «Ещё раз выскочи на улицу без спросу, ни один твой дружок порога сюда не переступит!»

— Ну, пойдёшь?

— Уйдём, а Ганя нагрянет, — нашёл отговорку Василько.

— Нагрянет! Не видал, что ли, сколько опять раненых в госпиталь привезли?

— Видал, — вздохнул Василько.

— Всех раненых отсюда вакуируют.

— Знаю.

— И Стефа хочет с госпиталем вакуироваться, — помимо воли дрогнул голос Петрика.

— Скажешь! Так её дедушка и пустит. Это она только хвастает… перед Юрой, для форсу…

— Не смей про Стефу так говорить! — по-детски упрямо и гордо крикнул Петрик.

— Гляньте на него… Тоже мне граф Монте-Кристо выискался!

Петрик сильно покраснел. Стиснув зубы, молчал, боясь выдать свою тайну.

— Я маме записку оставлю, — стараясь скрыть смущение, наклонился Петрик над тетрадкой.

И он написал: «Мама! Ты не волновайся. Я с Васильком пошли тебя искать.

Петрик».

— Ошибка, — заметил Василько.

— Где? Где ошибка?

— А вот, «не волновайся». Надо писать — не волнуйся.

Петрик густо зачеркнул ошибку и написал правильно.

Запирая дверь, Петрик не забыл поглядеть по сторонам, чтобы никто не видел, куда он прячет ключ, затем быстро нагнулся и положил ключ в условленное место — под вторую ступеньку каменного порожка.

В эти тревожные дни друзья были неразлучны. И не удивительно, что стоило Петрику и Васильку выйти за ворота, а Олесь тут как тут!

— В пещеру? — спросил он.

— На вокзал до татка. Гайда с нами! — предложил Петрик.

— Наш детдом завтра эвакуируют куда-то, — таинственно сообщил Олесь. — А я убежал… Хочу к деду на Майданские Ставки…

Они спускались безлюдным Стрелецким парком. Ветер лениво колыхал листву клёнов. Отсюда в просветах серебристых яворов и лип хорошо был виден Львов, казалось, тихо дремавший в котловине. Петрик даже подумал: «Может, и войны уже нет…»

Друзья сворачивали на Кармелитскую улицу, когда из-за чугунной ограды костёла францисканов вышел монах. Он метнул враждебный взгляд на Петрика, который впился в него глазами, и быстро пошёл по направлению к Курковой улице.

— Глянь, глянь, — схватил Олесь Петрика за руку, — монах, а сапоги на нём чисто военные.

— О, видишь… — прошептал Василько.

В это мгновение монах оглянулся. В его руке блеснул пистолет. Он целился в Петрика.

— Парашютист! — крикнул Юра, каким-то чудом оказавшийся возле мальчиков. И от этого крика их, как пушинки, разметало в разные стороны.

«Монах» выстрелил. Пуля просвистела над головой упавшего навзничь Петрика.

Из парадного выскочили двое с винтовками в руках.

— Стой! Руки вверх! — приказал человек с орденом. — Стой!

«Монах» ещё раз выстрелил в Петрика и опять не попал.

Мальчики приникли к стволам каштанов и замерли ни живы ни мертвы.

Из уст «монаха» сорвалось проклятье на немецком языке. Он метнулся за угол, пересёк дорогу и скрылся за воротами Стрелецкого парка.

— В кого стрелял? — тяжело дыша, спросил Юру подбежавший человек с орденом.

— Вот… В этого хлопчика.

— Ты того мерзавца прежде когда-нибудь видел?

Как Петрик мог так долго, так непростительно долго не вспомнить, кто этот человек…

— Ох, дядя… Так это же бывший узник из Берёзы Картузской! Монтёр…

— С ума ты спятил! — рассердился Юра.

— А сапоги на нём чисто военные, святой истинный крест, — закрестился Василько.

— Может уйти, гад, через Высокий Замок! — досадно крикнул парень в гимнастёрке. — Я буду его преследовать, а вы — бегите в обход по Театинской…

Он забежал в парк, а человек с орденом повернул в другую сторону, причём теперь уже к нему присоединился ещё один милиционер.

— С чего ты взял, Петрик, что этот монах и Мартын Ткачук…

— Это дядька из бара «Тибор»! — в смятении заговорил Петрик. — Я тогда позабыл… Бежим до моего татка…

— И что ты такое плетёшь? — растерянно развёл руками Юра.

— Я вспомнил…

— Что ты вспомнил?

— Тогда он был… ну, поляк, такой… с усиками… Выспрашивал: «где отец?» А когда уже до нас с татком пришёл… так он был украинец! Вот через это я его и не признал… И Владека он хотел там… в баре «Тибор» застрелить!..

— Ясно… боится, что ты его разоблачишь!