Иду на вы… - Ким Николаевич Балков

пробивалась через рамени. Но Мирослав медлил не только поэтому. Великий князь просил его обождать подхода летголи, дивное время простоявшей у Самватаса.

Мирослав светел и прекрасен в ярко блещущем воинском облачении. Вороной конь нервно пританцовывал, гордясь статью, все ж не особенно увлекаясь, охотно подчинялся хозяйской воле, и в этом подчинении отыскивая приятное для своего естества.

Мирослав, отдав надобные распоряжения, напряженно вглядывался в синюю, с белесым окоемом, даль. Он высматривал дозоры, засланные им накануне. Когда же увидел наездников в расшитых серебром кафтанах, облегченно вздохнул. Впрочем, скоро в нем все напряглось. Это когда он разглядел тяжело и угрюмовато нависающую над землей пыль, о происхождении которой догадался сразу же. Значит, сторожа наткнулась на чье-то войско и повернула обратно. Знал Мирослав, много гулямов бродит по здешним местам, сея смерть и унижение в родах, не способных защитить себя.

Не мешкая, он выстроил конные сотни встречь противнику. Пропустив воинов, вернувшихся из поиска, он лицом к лицу столкнулся с пайнилами. Он узнал их по желто-зеленым кафтанам, по тому, как ловко те вскидывались в седлах, обшитых костяными пластинами, как прижимали круглые стремена к бокам взмыленных скакунов. Понял, встречь им неслась не одуревшая от сладкого ветряного хмеля орда степных разбойников, а воины, четко подчиняющиеся приказу бека. А вот и он, скачущий впереди, взмахивая тонкой и гибкой саблей, за храбрость и удаль награжденный лентой канг-ёра, крест на крест перепоясавшей окольчуженную грудь.

В последний момент Мирослав рассмотрел и небольшой отряд барсилов, скачущий чуть в стороне от пайнилов. Он помедлил, сдерживая вдруг все в груди растолкавшую ярость, оглядел отроков, плотно сдвинувших свои ряды, сказал негромко, подняв над головой меч:

— Вперед!..

Странно, что он поступил несвычно с воинсками повадками россов, привыкших встречать противника, насаживая его на копья, а уж потом берясь за мечи. Мирослав и сам не понял, отчего поступил так. Может статься, подчинился чему-то в себе, четко сказавшему, что по-другому нельзя: первое сражение, выигранное в открытом соперничестве, важно не только ему и его дружине, а и всему росскому войску, покинувшему отчие пределы.

— С нами Боги! За нами — мать Скуфь! — вскричал Мирослав, врубаясь во вражеские ряды.

Состояние духа, владевшее Мирославом, передалось отрокам. Те ощутила на сердце чувство сопричастности к чему-то далекому, а вместе близкому, к вездесущему Небу, к которому привыкли обращаться во дни радости, но чаще во дни печали. Их, родившихся в дреговических землях, называли детьми Солнца. Они и впрямь были сиятельны и светлы ликом и не хотели бы никому чинить зла, даже если от них этого требовали властные свычаи, закрепленные в Уставах россов. «Да, да, — говорили они. — Мы понимаем, что надо наказывать за провинность. — Но лишь выпадал удобный момент, с великой охотой добавляли: — А лучше бы, если б про все земное судили Боги, а также Небо, которое есть от ясного и чистого разума рожденное вместилище всесветного блага. Иль не про это сказано в Ведах?».

Упорны дреговичи в мыслях и в деяниях. Влекомые к свету, они умело отвращались от несущего пагубу отчим родам, почему и в тягостные дни меж них не возникало ссор. Обиды, порой и немалые, быстро забывались, утрачивали остроту, коль скоро родовичи сходились у капища и творили молитвы, упиваясь златотканными словами.

Про это хорошо знали на Руси, как и про то, что крепки дреговичи телом и не переменчивы в слове. Однажды дав обещание стоять твердо, не поменяют в себе, даже если судьбе будет угодно подвести их к пределу жизни и ощутить смертный хлад ее угасания. Вот и Святослав, провидящий в человеках (Про него сказывали, что не упустит тайной дурной мысли, забредшей в чью-либо голову, увидит ее и взыщет сурово), едва ль не первым зазвал в Невогород светлого князя дреговичей и поведал ему про свою думку.

Да, есть в дреговичах что-то от вечного синего Неба отколовшееся и сделавшееся частью души их. Есть и великое приятие Руси как матери Скуфи, отчего в кой-то миг меняется в них и они делаются беспощадны к тем, кто вознамерился унизить ее. И не дрогнет рука, поднявшая меч, и узрится Божья кара в сверкании его.

Смел и открыт миру взгляд пронзительно синих глаз Мирослава, нет страха на сердце, нет даже малой опаски. Он полностью отдался воле Богов и уж не думал ни о чем, как только о том, чтобы пробиться к беку и сразиться с ним. Невесть отчего вдруг возникло это желание. Он был спокойным и рассудительным человеком, редко поддавался чувству, больше уповая на разум. И это в его-то совсем младые леты!.. Но ныне что-то сдвинулось в нем, когда он в темноволосом беке в длинном желтом халате, наброшенном на щирокие сильные плечи, закованные в железа, узнал князца пайнилов прозваньем Кури. Не однажды встречался с ним в прежние леты: то нагонял его, топча голую степь копытами остервеневшего от погони скакуна, то сам уходил от печенежской лавы, нахлестывая взмыленного коня. Раза два сталкивался с ним лицом к лицу, но не пришло тогда одоленье ни на чью сторону: выдержала гибкая аравийская кольчужка тяжелые удары длинного росского меча.

Ах, молодость, молодость!.. Хотя и удерживаемая жесткими цепами разума, в кой-то миг вдруг выхлестнется, распрямится, совладай тогда с нею!.. Мирослав про все запамятовал, видел в рядах сражающихся лишь смуглое, широкоскулое, с тонкими, плотно сжатыми губами лицо, которое порой искривлялось в самодовольной ухмылке. Мирослав почти пробился к беку, когда случилось что-то, поломавшее ход сражения. Вдруг растерянность пробежала по рядам барсилов, те, видать, не желая смешиваться с гулямами Кури, еще в начале сражения отдалились от них и дрались едва ли не под кронами нависающих над ними высокорослых дерев. Растерянность была столь сильна и так удивительно соединилась с упорством россов, что в какой-то момент барсилы, больше полагавшиеся на резвость коней, чем на силу сабельного удара, не выдержали напора и попятились, а потом и вовсе повернули коней и поскакали в степь. Это когда из лесу вымахнула на маленьких длинногривых лошадях люто гомонящая летголь. Тогда сломалось и в рядах пайнилов, и уж не углядеть было, куда подевался бек, его заслонили хрипатые морды боевых коней. Мирослав, чуть отойдя от боя, горько усмехнулся, как если бы потерял что-то потребное душе, а потом стал со вниманием наблюдать за отходом вражеской конницы. Он запретил преследовать ее и сурово говорил с князцами от летголи, которые не желали отрываться от ухоящего противника, нанося ему урон, но и сами теряя людей. Он успокоился, когда воины