Введение в святоотеческое богословие - Иоанн Мейендорф

Обсуждая значение первого дня творения, Василий пользуется привычным для греков числовым символизмом. Число семь в Библии символизирует «этот мир», наш реальный тварный мир, сотворенный Богом в семь дней. Число восемь символизирует будущий мир, вечность. Восемь ― это семь плюс один, поэтому первый и восьмой день как бы совпадают по своему значению: так, воскресенье ― это последний, восьмой день, день конца ветхого мира и в то же время первый день нового творения. Такой же числовой символизм мы находим и в книге «Откровения святого Иоанна Богослова»: семь Церквей (Откр. 1, 20), семь ангелов (Откр. 2, 1), семь печатей (Откр. 5, 1) и т. д.; с другой стороны, восьмой день, воскресенье, ― день Господень, день суда (Откр. 1, 9). Этот день ― не что иное, как конец старого и начало нового мира, знаменуемый катастрофой и судом. Христос воскрес из мертвых в воскресенье ― в день, следующий за субботой, и потому и в первый день недели, первый день обновленного, спасенного бытия. Старославянское слово «неделя», обозначавшее воскресный день, утратило связь с эсхатологическим смыслом воскресной Литургии и отражает мирское понимание воскресенья как дня отдыха (от «не делать»). Другой пример числовой символики в «Откровении» ― число три с половиной, обозначающее Антихриста, то есть зверя, убившего свидетелей Христа (Откр. И, 9, 11). Три с половиной ― это половина от семи, а семь ― число «этого мира». Сатана разрушает «этот мир», вносит в него разделение и смерть, поэтому его число ― три с половиной.

Использование числового символизма позволяет святому Василию истолковать понятие вечности языком, близким греческим философам. Греческой мысли была совершенно чужда идея «начала времени». В то время как евреи довольствовались простым утверждением факта: «В начале сотворил Бог...», греки любили задавать вопросы вроде: «А что делал Бог до того, как Он начал творить?» Василий в ответ на это объяснял, что начало во времени было также и началом в философском смысле слова, что в первый день Бог сотворил весь мир «в принципе». Он как бы дал творению первоначальный толчок. Все последующее развитие, «эволюция», разворачивание событий происходит само по себе, и первые главы книги «Бытия» символически повествуют о том, как это происходило.

В библейском рассказе о сотворении мира Василий видит много символов и недосказанности: так, в его понимании «шесть дней» не надо понимать буквально. В области физики и естествознания Василий пользуется Аристотелевой физикой и комментариями на нее неоплатоников. Его «Шестоднев» ― серьезная попытка продемонстрировать, что научная мысль вполне совместима с библейским откровением, что между ними нет никакого противоречия. Такая попытка была бы как нельзя более своевременна в наше время, когда многие искусственно возрождают конфликт между Библией и наукой. Библейское откровение и христианская мысль объявляются мракобесием на том основании, что изложенное в них учение «ненаучно». Те, кто так рассуждает·, забывают о том, что Библия не есть источник научной информации: она рассказывает о том, Кто сотворил мир (наука на этот вопрос ответить не может), и о том, что мир действительно был сотворен. А как это сотворение фактически произошло, Библия не сообщает. Василий отвечает на этот вопрос по «Физике» Аристотеля, а мы в наше время неизбежно прибегаем к теории относительности Эйнштейна, к достижениям ядерной физики, генетики и другим новейшим открытиям. Библия же не говорит на языке науки, а символически сообщает о Том, Кто «в начале» Своей премудрой волей сказал «да будет».

В «Шестодневе» святой Василий также обсуждает вопрос о сотворении человека. Он подробно развивает свое учение об образе Божием в человеке. В этом учении человек предстает как теоцентрическое существо, все бытие которого призвано отражать божественную жизнь и который сотворен по образу и подобию Божию. В то же время человек есть «микрокосм», он как бы собирает, обобщает (в святоотеческой терминологии ― рекапитулирует) в себе весь тварный мир, центром и венцом которого он призван быть. Подробно антропологическое учение отцов-каппалокийцев будет обсуждаться в главе о святом Григории Нисском.

Учение о богопознании

Проблема богопознания, то есть возможности знания Бога и общения с Ним, обсуждается в полемической книге «Против Евномия». Евномий был арианином, и в богословии его чувствуется сильное влияние греческой философии, которое он не сумел должным образом превозмочь и примирить с христианским откровением. Основные моменты его учения сводятся к следующему: во-первых, богопознание возможно на уровне тварного бытия путем познания Бога через Его проявления в этом мире. Полученное таким образом знание имеет косвенный, символический характер, так как мы познаем не самого Бога, а узнаем о Боге, как если бы мы читали написанную о Нем книгу. Во-вторых, согласно Евномию, нам доступно также и непосредственное знание Бога. Поскольку человеческий разум имеет божественное происхождение, он может, очистившись и возвысившись, достигнуть созерцания божественной сущности. Именно из этого убеждения вытекали арианские заблуждения Евномия, ибо он утверждал, что через созерцание Бога нам открывается возможность определения Бога с помощью одного лишь слова «нерожденный», άγέννητος (агеннитос). Бог ― и при этом Евномий имел в виду Бога Отца ― отличается от созданного Им мира лишь тем, что у Него нет источника: Он не рожден, в отличие от всего остального творения, включая Его Сына, Который, согласно Евномию, есть тварь.

Святой Василий расходился с Евномием по всем пунктам. Во-первых, при сотворении мира Бог пользовался Своей реальной властью, Своим Словом. В творении присутствует реальная божественная жизнь. Поэтому в созерцании тварного мира нам доступно истинное знание Бога, а не только символы, или, как называл их Евномий, «нереальные образы» (φάντασμα, фантаста).

Во-вторых, святой Василий был убежден, что, несмотря на свою сотворенность Богом, человеческий разум не может постичь божественной сущности, разум «пресыщается», его ограниченность не позволяет ему постичь трансцендентное. Для Евномия Бог представлялся как «простая сущность». Человеческий разум познает либо лишь образы и символы, либо проникает в сущность и овладевает ею. Согласно святому Василию, одни лишь божественные проявления (или «энергии») в тварном мире доступны человеку, но сущность Бога трансцендентна и превосходит всяческий человеческий помысел.

В-третьих, святой Василий протестовал против употребления Евномием термина «нерожденный», которое предполагало, что Сын Божий ― тварь. «Рожденность» или сыновство именно не есть тварность. Василий обращал внимание на различие двух похожих причастий: άγέννητος (агеннитос) и άγένητος (агёнитос). Первое означает «нерожденный», а второе ― «неставший». Сын рожден от Отца, но о Нем нельзя сказать, что Он стал, то есть пришел в бытие из небытия, как весь остальной тварный мир. Он вечно рожден Отцом.

Вопрос о божественной сущности непосредственно влечет за собой обсуждение троичной природы Бога как единства трех Лиц. В системе Евномия Бог равняется Своей сущности, из чего вытекает Его простота, неделимость. Для Василия опыт божественного начинался с личной встречи со Христом. Христианское откровение утверждало божественную природу Христа, провозглашало Его божественной личностью, Лицом, но Лицом, отличным от божественного Лица Отца и от божественного Лица Духа. Таким образом, в полемике с Евномием возникла и стала ясна необходимость объяснить троичную природу Бога. Каким образом возможно утверждение, что Бог одновременно одна Сущность и три Лица?

На Первом Вселенском Соборе в Никее (325 г.) было принято вероопределение, в котором отношение между Сыном и Отцом определялось как единосущие. («Верую... во единого Господа Иисуса Христа... единосущного Отцу...»). Нужно заметить, что на Никейском соборе эта формулировка была принята без особых раздумий и обсуждений, почти что между делом. Позднее некоторые епископы спохватились, что, пожалуй, совершили ошибку. Слово единосущие вызывало сомнение по двум основным причинам. Оно вводило в соблазн простых верующих, так как было единственным небиблейским словом в Символе веры. Более образованным христианам единосущие не нравилось потому, что этот термин был осужден на Антиохийском соборе (268 год) как модалистский. Тогда, в III веке, следуя Оригену, говорили, что Бог существует в трех ипостасях. Но греческое слово «ипостась» в Аристотелевой терминологии означает примерно то же самое, что и «сущность», поэтому единосущие для многих предполагало, что три божественные ипостаси имеют относительное значение и представляют собой всего лишь различные способы выражения (модусы) одной и той же сущности. Такое понимание, при котором не существует реального различия между Лицами или ипостасями Святой Троицы, было осуждено как модалшм. С другой же стороны, на латынь слово «ипостась» переводилось как «субстанция» ― слово, которое по-латыни мало отличается от слова «эссенция», которым переводилась греческая у сия, « сущность». Поэтому для западных богословов учение о трех ипостасях было равносильно учению о трех сущностях, что звучало как недвусмысленное троебожие, и этим объясняется, почему западное духовенство всегда стояло за единосущие. Вопрос о трех ипостасях и одной сущности явно был вопросом терминологии: необходимо было внести ясность в определение «ипостаси» и «сущности» таким образом, чтобы стало возможным проповедовать богословие и по-гречески, и по-латыни и в то же время избежать как модализма, так и «троебожия».