Европейцы - Генри Джеймс

– Мистер Брэнд теперь не так уж стремится к этому браку, – не замедлил сказать Феликс. – Ваша сестра пугает его; она кажется ему слишком легкомысленной.

Шарлотта смотрела на него умоляюще своими прекрасными глазами, в которых, казалось, вот-вот появятся слезы.

– Феликс, Феликс! – воскликнула она. – Что вы с ней сделали?

– Думаю, она спала, а я ее разбудил!

Судя по всему, Шарлотта не смогла удержать слез; она тут же вышла из комнаты. И Феликс, который о чем-то размышлял, глядя ей вслед, был, очевидно, так жесток, что испытал от ее слез удовлетворение.

В ту-же ночь Гертруда, молчаливая и серьезная, вышла к нему в сад; это было что-то вроде свидания. Гертруде, как оказалось, свидания нравились. Сорвав веточку гелиотропа, она воткнула ее в корсаж; но она не произнесла ни слова. Они шли по садовой дорожке, и Феликс смотрел на этот едва обозначавшийся при свете звезд прямоугольный гостеприимный дом, где во всех окнах было темно.

– Меня немного мучит совесть, – сказал он. – Я не должен был так с вами встречаться – до того, как получил согласие вашего отца.

Гертруда несколько секунд на него смотрела.

– Я вас не понимаю.

– Вы очень часто это говорите, – сказал Феликс. – При том, что мы так плохо друг друга понимаем, надо только удивляться, что мы так хорошо ладим.

– Но с тех пор как вы приехали, мы только и делаем, что встречаемся встречаемся без всех, одни. Когда я в первый раз вас увидела, мы были с вами одни, – продолжала Гертруда. – В чем же разница? В том, что сейчас ночь?

– Разница в том, Гертруда, – сказал, преграждая ей путь, Феликс, – что я люблю вас… люблю больше, чем раньше.

И они стояли в напоенной теплом тишине в двух шагах от темного дома и говорили.

– Я обратился к Шарлотте, пытался до разговора с вашим отцом заручиться ее поддержкой. Но она полна какого-то благородного упрямства; виданное ли дело, чтобы женщина во что бы то ни стало хотела действовать себе во вред?

– Вы слишком осторожны, – сказала Гертруда, – слишком дипломатичны.

– Не затем я приехал сюда, – вскричал молодой человек, – чтобы кто-то из-за меня стал несчастным!

Гертруда постояла несколько секунд, озираясь в благоухающем ночном мраке.

– Я сделаю все, что вы пожелаете, – сказала она.

– Например? – спросил, улыбаясь, Феликс.

– Уеду отсюда. Я сделаю все, что вы пожелаете.

Феликс смотрел на нее с благоговейным восторгом.

– Да, мы уедем, – сказал он. – Но сначала мы восстановим согласие.

Гертруда снова стояла, озираясь по сторонам, и вдруг у нее вырвалось из глубины души:

– Почему из-за них всегда чувствуешь себя виноватой? Почему все должно даваться с таким трудом? Почему они не могут понять?

– Я заставлю их понять! – сказал Феликс. Он продел ее руку в свою, и они еще с полчаса бродили по саду и говорили.

Глава 12

Феликс подождал два дня, предоставляя Шарлотте возможность просить за него, а на третий день стал искать встречи с дядей. Дело было утром, мистер Уэнтуорт сидел у себя в конторе, и Феликс, войдя к нему, застал там и Шарлотту, о чем-то совещавшуюся с отцом. После разговора с Феликсом Шарлотта не отходила от мистера Уэнтуорта ни на шаг. Твердо решив, что ее долг передать ему слово в слово страстную просьбу кузена, она следовала за отцом словно тень, чтобы он оказался поблизости в ту минуту, как она соберется с духом и сможет приступить к разговору. У бедняжки Шарлотты, естественно, не хватало духу заговорить с ним на эту тему, особенно когда ей приходили на память кое-какие предположения Феликса. День за днем все крепче заколачивать гроб, где лежит приготовленное для погребения непризнанное, но милое вам дитя вашего заблудшего сердца, – занятие во всех случаях не из приятных, и оно не становится легче оттого, что дерзкие непонятные слова разговорчивого иностранца вызвали из царства теней призрак удушенной вами былой мечты. Что имел в виду Феликс, заявив, будто мистер Брэнд не так уж теперь стремится к этому браку? Приунывший на самом законном основании поклонник ее сестры ничем перед ней не обнаруживал, что он дрогнул. Шарлотта трепетала с головы до ног, когда нет-нет да и позволяла себе на миг поверить, что, быть может, мистер Брэнд втайне дрогнул; а поскольку ей казалось, что слова Феликса обретут большую силу, если она повторит их отцу, то она дожидалась только минуты, когда к ней возвратится наконец спокойствие. Однако сейчас она сетовала мистеру Уэнтуорту на то, как она обеспокоена, и даже принялась перечислять все, что ее беспокоит, когда вошел Феликс.

Оторвавшись от чтения бостонских «Известий», мистер Уэнтуорт сидел, положив нога на ногу, обратив к дочери праведное бесстрастное лицо. Феликс вошел в комнату, улыбаясь, как бы всем своим видом говоря, что ему надо сообщить что-то важное, и дядя смотрел на него так, словно он ожидал этого и вместе с тем хотел бы предотвратить. Феликс с его необыкновенным даром красноречия стал постепенно внушать опасения своему дяде, который все еще не мог прийти к твердому мнению насчет того, как держаться с племянником. Впервые в жизни мистер Уэнтуорт стремился уклониться от ответственности; он всей душой желал, чтобы ему не пришлось решать, как следует относиться к легкомысленному витийству Феликса. Он жил в вечном страхе, что племянник выманит у него согласие на одно из своих сомнительных предложений; и внутренний голос подсказывал старому джентльмену, что самый надежный путь – не пускаться с Феликсом в рассуждения. Мистер Уэнтуорт надеялся, что приятный эпизод, каковым являлся визит племянника, благополучно минует, не заставив его проявить еще большую непоследовательность.

Феликс посмотрел с понимающим видом на Шарлотту, потом на мистера Уэнтуорта и снова на Шарлотту. Мистер Уэнтуорт обратил к племяннику свое благородное с нахмуренными бровями чело и разгладил верхний лист «Известий».

– Мне полагалось бы явиться с букетом, – сказал, смеясь, Феликс. – Во Франции так принято.

– Мы не во Франции, – ответил мистер Уэнтуорт сдержанно, между тем как Шарлотта смотрела на Феликса не отрывая глаз.

– Да, по счастью, мы не во Франции. Боюсь, мне пришлось бы там во много раз хуже. Шарлотта, голубушка, вы оказали мне милую услугу, о которой я вас просил? – И Феликс склонился перед ней в легком поклоне, как будто кто-то его ей представлял. Шарлотта смотрела на него чуть ли не с испугом, а мистер Уэнтуорт подумал: вот оно начинается, сейчас Феликс пустится с ним в рассуждения.

– А для чего букет? – спросил он, желая отвлечь внимание собеседника.

Феликс смотрел на него улыбаясь.

– Pour la demande! [89] – Придвинув стул, Феликс с какой-то нарочитой торжественностью сел, держа в руке шляпу. Он снова повернулся к Шарлотте. – Шарлотта, душа моя, голубушка, – пробормотал он, – вы не предали меня? Не перекинулись на другую сторону?

Шарлотта поднялась, и, хоть по ней это было не видно; у нее все внутри дрожало.

– Вы сами должны говорить с отцом, – сказала она. – Вы достаточно для этого умны.

Феликс тоже поднялся, он попросил ее остаться.

– Мне легче говорить, обращаясь к публике, – заявил он.

– Надеюсь, речь пойдет не о чем-нибудь неприятном? – сказал мистер Уэнтуорт.

– Речь пойдет о моем счастье! – Феликс положил шляпу и снова сел, зажав коленями стиснутые руки. – Мой дорогой дядя, – сказал он, – я жажду всей душой жениться на вашей дочери Гертруде. – Шарлотта медленно опустилась на стул, а мистер Уэнтуорт сидел и смотрел прямо перед собой застывшим от изумления взглядом, и свет, который сквозил в его лице, могла бы испускать глыба льда. Он все смотрел и смотрел и не произносил ни слова. Феликс, по-прежнему стиснув руки, откинулся назад. – А! Вам это не по душе. Этого я и боялся. – Он густо покраснел, и, заметив это, Шарлотта сказала себе, что первый раз видит, как Феликс краснеет. Она и сама, глядя на него, покраснела, подумав, что, должно быть, он ужасно влюблен.

– Это очень неожиданно, – сказал наконец мистер Уэнтуорт.

– Разве вы ни о чем не догадывались, дорогой дядя? – спросил Феликс. – Это только доказывает, что я вел себя крайне благоразумно. Да, так я и знал, что вам это будет не по душе.

– Это очень серьезно, Феликс, – сказал мистер Уэнтуорт.

– Вы считаете, что я нарушил законы гостеприимства! – воскликнул, снова улыбаясь, Феликс.

– Нарушили законы гостеприимства? – медленно повторил его дядя.

– Феликс и мне это говорил, – добросовестно подтвердила Шарлотта.

– Ну конечно же, вы так считаете. Не отрицайте! – продолжал Феликс. – И я, безусловно, их нарушил. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание: грех это, пожалуй, простительный. Я просто совершенно потерял голову; тут уж ничего не поделаешь. Хоть вы и отец Гертруды, не думаю, дорогой дядя, что вы представляете себе, до какой степени она обворожительна. У нее все задатки необычайно, я бы даже сказал, неповторимо обворожительной женщины.