Долгая воскресная помолвка - Жапризо Себастьян

Я не говорю о командировочных расходах, разумеется. Но я мало ем, снимаю недорогие номера, пью лишь воду, а в качестве милостыни подаю одну монетку.

Подумайте.

Даже если не согласитесь, прошу вас поверить в искренность моего уважения к вашему таланту. Отныне я буду внимательно следить за вашей карьерой.

Я долго буду сожалеть, что мне не придется жить рядом с маковым полем.

Жермен Пир".

Это невысокий, кипучей энергии человек, с живыми глазами, густыми усами и редкими, но тщательно причесанными волосами. Одет старомодно, в разгар лета - пиджак с изображением мангусты на лацкане и рубашку с твердым воротником, галстук в виде банта, котелок и белые гетры. Вероятнее всего ему хочется казаться художником. В дни молодости - признается он с некоторой ностальгической ноткой в голосе - мсье Пир и сам "баловался красками". Естественно, как любитель.

Он усаживается напротив Матильды в глубине галереи, так что их колени почти соприкасаются. В свою старенькую записную книжку он записывает имя, фамилию и дату рождения Тины Ломбарди и название мест, где ее могли бы видеть за последние три года, - Марсель, Тулон, Ла Сиота и дом свиданий на дороге в Гарданн. И с игривым видом говорит: "Хе-хе, наконец-то подвертывается расследование, непохожее на печальные военные истории". И тотчас добавляет: "Но я не выйду из сметы, можете не сомневаться. Я никогда не смешиваю работу с развлечениями".

В уплату за оказанные услуги он получит, согласно достигнутой договоренности, одну из картин Матильды, но только не с мимозами, она тут висит просто для обозрения, ее Матильда оставляет себе. Он встает, снова обходит галерею, нацепив на нос пенсне, вздыхает перед каждым полотном. Затем, победив сомнения, выбирает клумбу с бледно-розовыми гортензиями и елями в глубине.

Командировочные в придачу.

Расставаясь, он говорит Матильде: "Возможно, вы станете мне больше доверять, когда я разыщу эту легкомысленную особу. Почему вы не желаете откровенно описать суть дела?" Матильда отвечает, что как раз это ей хочется оставить для себя. Уже на тротуаре набережной он говорит ей: "В доказательство моей доброты, без дополнительного гонорара, используя ваше объявление в газете, я найду солдата Селестена Пу".

Тут Матильда может ему помочь: "Насколько мне известно, если он жив, ему около двадцати пяти лет, блондин, голубоглазый, родился на острове Олерон. Служил во взводе Бенжамена Горда".

Занеся и эти сведения в свою книжку, которую он прижимает к витрине галереи, мсье Пир оставляет в ней карандаш и перетягивает резинкой: "Считайте, что ваши гортензии цветут уже у меня, мадемуазель".

И решительно постучав по котелку, нахлобучивает его до бровей.

Как-то раз Матильда знакомится в маленьком салоне на улице Лафонтена с Вероникой Пассаван. Возлюбленная Эскимоса действительно хорошенькая. В шляпке из тонкой соломки, украшенной голубым тюлем в тон платью, она застенчиво пьет портвейн, видимо, смущенная окружающей обстановкой, а может, потому, что перед ней сидит калека, хотя это ей было известно и раньше, но тогда казалось чем-то абстрактным. Однако молчание длится недолго.

Женщина, приходившая в бутик, где она работала в марте 1917 года, не сообщила своего имени. Она молода, красива, хотя и слегка вульгарна, темноглазая брюнетка, в короткой, до икр, юбке, пальто и шляпе с широченными полями победительницы. Говорила с южным акцентом, очень быстро, сдерживая волнение.

Из пятерых осужденных ее интересовали двое: ее парень и Клебер Буке. О других она не упомянула ни разу. И все повторяла: "Умоляю вас, не лгите мне. Если что-то знаете, скажите. Они где-то прячутся вместе. Я вытащу их обоих". Была уверена, что человек по прозвищу Эскимос выжил. Вероника спросила ее: "У вас есть доказательства?" И та ответила: "Считайте, что да". О втором сказала: "По тому, как мне его описали, это мой парень. Но ему было совсем худо. Я боюсь думать о том, что с ним стало".

И заплакала, не вытирая слезы, с мукой на лице и не отрывая глаз от пола склада, куда ее завела Вероника. Наконец, в отчаянии, что ничего не узнала, она бросила: "Если вы что-то знаете и не доверяете мне, то вы неудачница и дрянь и стоите не больше тех подонков, которые с ними так поступили". И ушла.

А теперь в этом маленьком салоне, так красиво украшенном Мамой, плачет Вероника Пассаван: "Я уверена, что, если бы Клебер остался жив, он дал бы мне знать. В 1917 году после посещения этой ненормальной я Бог знает что подумала и все ждала, ждала, но ждать три с половиной года невозможно, она забила мне голову явной чепухой".

Вынув из сумочки белый платочек, она вытирает слезы и говорит: "Будь ваш жених жив, разве он бы не дал знать о себе за три с половиной года?"

Матильда жестом показывает, что не знает.

Ей больно вспоминать, что Манеш, когда его привели в Угрюмый Бинго, был не в своем уме. Но это не может помешать ей вести поиски, напротив. После того, что она услышала от Эсперанцы, она первым долгом запросила военные и гражданские больницы, обнаружив тридцать солдат, чьи имена так и остались неустановленными и которыми после перемирия никто не интересовался, все они потеряли память или разум. Десять из них были одних лет с Манешем, семь брюнетов и только трое голубоглазых. Но ни у кого из этих троих не была ампутирована рука. Сильвен все же съездил в Шатоден, Мо и Дижон, чтобы посмотреть на них. Он печально называл действия Матильды "Операцией Шагреневая кожа", так что однажды вечером, вконец измученная, она смела на пол тарелки и стаканы.

Впрочем, розыски в больницах не исчерпали всех ее глупых надежд. А вдруг, захваченный в плен, ничего не помнящий Манеш получил приют у сочувствующих ему людей в Германии? А вдруг Манеш, с присущим ему здравым смыслом, просто боялся дать о себе знать из страха, что, если его схватят, неприятности будут у его близких и у Матильды. А что, если Манеш, потеряв память, но не здравый смысл, побродив по дорогам, голодный и бездомный, нашел где-то приют и другую Матильду?

Она говорит Веронике Пассаван, что, даже если ей не суждено больше увидеть жениха, она хочет знать обстоятельства, при которых он пропал. Снежный воскресный день и расстояние между двумя вражескими траншеями вот и все, что имеет для нее какой-то смысл. С остальным она смирилась, ей кажется, что это не так уж важно, а может быть, и не было в действительности.