Однажды на берегу океана - Крис Клив

Я смотрела на торт, лежавший на решетке на кухонном рабочем столе. Зазвонил телефон.

Лоренс спросил:

— Мне приехать?

— Что, сейчас? Ко мне домой?

— Ты же сказала, что Эндрю в отъезде.

Я поежилась:

— О боже. То есть… Ты ведь даже не знаешь, где я живу.

— Ну и где же ты живешь?

— В Кингстоне.

— Я буду через сорок минут.

— Нет, Лоренс… нет.

— Но почему? Никто не узнает, Сара.

— Понимаю, но… погоди минутку, пожалуйста, дай мне подумать.

Он ждал. По радио сообщили, что следующая программа сулит кучу всего жутко интересного. Похоже, многие слушатели плохо разбирались в тонкостях кредитно-налоговой системы, и в программе намеревались ответить на ряд вопросов по этому поводу. Я вонзила ногти правой руки в ладонь левой руки и принялась отчаянно сопротивляться той части меня, которая твердила, что вечер в постели с Лоренсом и бутылка белого французского вина будет интереснее «Радио-4».

— Нет. Извини. Я не позволю тебе приехать ко мне домой.

— Но почему?

— Потому что мой дом — это я, Лоренс. Твой дом — это твоя семья, а мой дом — моя семья, и в тот день, когда ты войдешь в мой дом, в нашей жизни все перепутается еще сильнее. Я к такому не готова.

Я повесила трубку. Несколько минут я стояла и смотрела на телефон. Я так поступила, чтобы защитить Чарли, чтобы сохранить дистанцию между собой и Лоренсом. Это был правильный поступок. Все и так уже слишком осложнилось. Наверное, я никогда не смогла бы этого объяснить своей матери — того, что бывают обстоятельства, при которых мы позволяем мужчинам входить в наше тело, но не в наш дом. Мое тело еще испытывало томление от звука голоса Лоренса, и меня охватило отчаяние. В конце концов я схватила телефонную трубку и стала колотить ей по моему красивому торту. Когда торт превратился в кашу, я сделала глубокий вдох, включила духовку и начала готовить новый торт.

На следующий день — день первого похода Чарли в детский сад — мой поезд отменили, поэтому с работы я вернулась позже. Когда я забирала Чарли из детского сада, он плакал. Он был последним ребенком в группе, кого еще не забрали. Он сидел совсем один на блестящем паркетном полу и бил маленькими кулачками по ногам инструктора по играм. Я подошла к Чарли, но он не хотел на меня смотреть. Я довезла его до дома на прогулочной коляске, усадила за стол, включила приглушенный свет и внесла банановый торт с двадцатью горящими свечками. Чарли забыл про свои капризы и улыбнулся. Я поцеловала его и помогла задуть свечки.

— Загадай желание! — сказала я.

Чарли стал грустным.

— Хочу папочку, — проговорил он.

— Правда, Чарли? Правда?

Чарли кивнул. Его нижняя губа дрожала, и мое сердце затрепетало. Поев торта, Чарли слез со своего высокого стульчика и пошел играть с машинками. Он шел странной, осторожной походкой — словно каждый шаг был импровизацией, словно он то и дело мог упасть, но избегал этого, в чем ему помогала не только удача, но и правильный расчет.

Позже, уложив Чарли спать, я позвонила мужу:

— Чарли хочет, чтобы ты вернулся, Эндрю.

Молчание.

— Эндрю?

— Чарли этого хочет, вот как?

— Да.

— А ты? Ты хочешь, чтобы я вернулся?

— Я хочу того, чего хочет Чарли, — ответила я и услышала в трубке смех Эндрю — горький, разочарованный.

— А ты вправду знаешь, как вызвать у мужчины особенные чувства.

— Пожалуйста… Я понимаю, как больно я тебе сделала. Но теперь все будет по-другому.

— Вот тут ты чертовски права — насчет того, что все будет по-другому.

— Я не смогу воспитывать нашего сына одна, Эндрю.

— Ну а я не смогу воспитывать моего сына с матерью-шлюхой.

Я судорожно сжала в руке телефонную трубку. Меня охватило чувство ужаса. Эндрю даже не повысил голос. «С матерью-шлюхой». Это было сказано холодно, без запинки, как будто он также рассмотрел такие варианты, как «изменница», «кукушка» и «нарциссистка», а потом остановился на самом подходящем существительном. Я попыталась сдержаться, но все же голос у меня дрогнул.

— Пожалуйста, Эндрю. Мы говорим о тебе, обо мне и Чарли. Ты даже представить себе не можешь, как вы оба мне дороги. О том, что у меня было с Лоренсом, я очень сожалею. Прости меня.

— Почему ты это сделала?

— Это не должно было ничего означать. Это был просто секс.

Я соврала настолько легко, что сразу поняла, почему люди так часто лгут.

— Просто секс? Как удобно, правда? В наши дни слово «секс» стало одним из тех, перед которыми так легко поставить слово «просто». Что-нибудь еще ты хочешь свести к минимуму, Сара? Просто измена? Просто неверность? Ты просто разбила мое долбаное сердце!

— Перестань, пожалуйста, перестань! Что мне делать? Что я могу сделать, чтобы все исправить?

Эндрю сказал, что не знает. Он заплакал. Этого никогда раньше не случалось. Он не говорил, что чего-либо не знает, и не плакал. Слыша плач Эндрю, сопровождаемый потрескиваниями в телефонной трубке, я тоже расплакалась. Когда мы оба выплакались, наступило молчание. И у этого молчания было новое качество — понимание, что осталось еще что-то, о чем можно будет плакать. Осознание этого пронизывало пространство, разделявшее нас. Робкое, нерешительное, как жизнь, которая ждет, чтобы о ней написали.

— Пожалуйста, Эндрю. Может быть, нам нужна перемена мест. Новое начало.

Пауза. Эндрю кашлянул.

— Да. Хорошо.

— Нам нужно уехать подальше от наших дел. Из Лондона, от работы и даже от Чарли. На некоторое время его можно отвезти к моим родителям. Нам нужен отпуск.

Эндрю застонал:

— О боже… Отпуск?

— Да, Эндрю. Пожалуйста.

— Господи. Ладно. И куда мы поедем?

На следующий день я ему позвонила:

— Мне достался бесплатный тур, Эндрю. Ибено-Бич в Нигерии, билеты с открытой датой вылета. Мы можем лететь в пятницу.

— В ближайшую пятницу?

— Ты ведь можешь отправить текст для своей колонки электронной почтой до отъезда, а к выпуску следующего номера вернешься.

— Но… в Африку?

— Там пляж, там океан, Эндрю. Здесь дожди, а там сухой сезон. Ну, давай погреемся немножко на солнышке.

— Но почему Нигерия? Почему не Ибица, не Канары?

— Не занудствуй, Эндрю. Как бы то ни было, это просто отпуск на берегу моря. Ну что в этом плохого?..

Серьезные времена. Стоит им наступить, и они нависают над вами как низкие грозовые тучи. Вот так получилось со мной и Эндрю, когда мы вернулись из Африки. Шок, потом взаимные обвинения, а потом два ужасных года углубляющейся депрессии Эндрю и мой роман с Лоренсом, которому я никак не могла положить конец.

Пожалуй, я тоже все время пребывала в подавленном состоянии. Можно уехать в одно место, в другое, пытаясь уйти из-под грозовой тучи, но ничего не получается, и в один прекрасный день ты понимаешь, что повсюду возишь погоду с собой. Вот это я и объясняла Пчелке вечером того дня, когда она пошла со мной, чтобы забрать Бэтмена из детского сада. Я сидела с ней в кухне, мы пили чай.

— Знаешь, Пчелка, я подумала о том, что ты сказала. Насчет того, чтобы ты осталась. Насчет того, чтобы мы помогли друг другу. Думаю, ты права. Думаю, нам обеим нужно двигаться вперед.

Пчелка кивнула. Бэтмен под столом играл с фигуркой Бэтмена. Похоже, маленький Бэтмен вел отчаянный бой с недоеденной порцией кукурузных хлопьев. Я начала объяснять Пчелке, как я собираюсь ей помочь.

— Прежде всего, я попробую разыскать того, кто работает с твоим делом… о, Чарли, еда — не игрушка!.. Так вот, попробую разыскать того, кто работает с твоим делом, и узнать, где находятся твои документы. Потом мы сможем… пожалуйста, Чарли, не разбрасывай хлопья по полу, я не хочу это снова повторять… потом мы сможем добиться, чтобы ты получила статус легальной иммигрантки, потом узнаем, можно ли подать прошение, и так далее. Я посмотрела в Интернете, и похоже… Чарли! Ну, пожалуйста! Если мне еще раз придется поднимать эту ложку, я заберу у тебя игрушечного Бэтмена!.. и похоже, если мы сумеем раздобыть для тебя временный вид на жительство, я сумею договориться, чтобы ты сдала экзамен на получение британского гражданства. А это совсем простой экзамен… Чарли! Ради бога! Да, вот так. Вылезай. Немедленно! Уходи из кухни и возвращайся, когда решишь, что будешь хорошо себя вести!.. это очень простой экзамен — насчет королей и королев, насчет английской гражданской войны и так далее, и я помогу тебе, сама все проверю, а потом… О, Чарли, ну прости, я не хотела, чтобы ты плакал. Прости, Бэтмен. Ну, прости меня, пожалуйста. Иди ко мне.

Бэтмен попятился от меня. Он покраснел, нижняя губа у него дрожала. Он заплакал навзрыд, охваченный горем, знакомым только маленьким детям и супергероям, — безмерным, неутешным, острым и живым горем. Пчелка стала гладить Бэтмена по голове, и он прижался лицом, закрытым маской, к ее ноге. Я видела, как от его рыданий дрожит бэтменский плащ.