Серые земли-2 (СИ) - Карина Демина

— Что?!

Признаться, характер Эржбета имела сдержанный, но вот… и любой сдержанности край имеется. И как‑то сразу вдруг навалилось, что женитьба эта по маменькиному хотению, что кризис, что просто жизнь, которая была неплохой, нет, много лучше прежней, но вот…

— Я не уйду, — терпеливо повторил Гавриил. — Я буду вас охранять…

Договорить ему не позволили.

Как в руках Эржбеты оказалась чудовищного вида ваза, он не понял. И увернуться не успел, и только подумал, что двигалась Эржбета, пожалуй, быстрей волкодлака… и будь тут волкодлак, справилась бы, небось, сама…

А потом стало больно.

И темно.

Эржбету ваза раздражала давно, почитай, с первого дня, когда панна Арцумейко, желая устроить новой жиличке уют и создать отношения доверительные, притащила ее, полупудовую да водрузила на столик. Ваза была огромною, пузатой, винно — красного колеру.

И мешала.

И Эржбета переставляла ее, что на подоконник, что в угол комнаты, но всякий раз ваза возвращалась, а панна Арцумейко принималась рассказывать о том, как важно для женщины умение украшать жилище…

Ваза эта, которую прежде Эржбета и поднимала‑то с трудом, вдруг перелетела через половину комнаты, чтобы столкнуться со лбом предполагаемого жениха. При том лоб издал громкий престранный звук, будто бы по пустой бочке саданули, а ваза раскололась.

— Ой, — сказала Эржбета, холодея. — Я не хотела…

Жених ее лежал, ровненько так лежал, красиво… осталось только руки на груди сложить… главное, бледненький. И дышит ли — не понять.

— Я не хотела… — Эржбета подходила осторожно, на цыпочках, осознавая, что ее нежелание совершать убийство навряд ли послужит веским аргументом в суде. — Вы… слышите там… открывайте глаза!

Призыв ее остался безответен.

— Пожалуйста, — пролепетала Эржбета…

…и в дверь постучали.

Панна Арцумейко, к преогромному своему сожалению, была лишена возможности услышать, что же происходило в покоях жилички, поелику как раз тогда, когда она с удобством устроилась у стены — еще в том месяце креслице подвинула — да взяла в руки слуховую трубку, как заявилась соседка.

И не просто заявилась, но с претензией.

Дескать, невестка панны Арцумейко минулого дня изволила пройтись по улице, с соседкою встретиться да ее не поприветствовать с должным уважением. Головою кивнула и пошла себе королевною… невесток панна Арцумейко несколько недолюбливала, здраво полагая, что сыновья ее достойны большего, однако же это не повод позволять всяким на семью клеветать!

О том панна Арцумейко и сказала дорогой соседушке, припомнивши ей заодно и кота, повадившегося гадить в палисаднике панны… слово за слово… в общем, пропустила она самое интересное. И в покои свои вернулась в весьма воинственном настроении, которое требовало немедленного выхода.

Вот только где его сыскать?

И тут раздался грохот.

Оглушительный.

Первым делом панна Арцумейко схватилась за сердце, потом вспомнила, что в комнате ныне одна — одинешенько, а потому справиться о ее здоровье, несомненно, подорванном сим грохотом, некому, как и некому окружить ее, умирающую, заботой и вниманием. Руку от сердца она оторвала, юбки расправила и решительно направилась к жиличке, ежели не разобраться в причинах столь странного шума — приличные женщины днем не грохочут без веского повода — то высказать свое, несомненно, праведное негодование.

В дверь она, скрепя сердце, постучалась.

Будь там невестка, вошла бы и так, но вот жиличка…

Открыли не сразу.

— З… здравствуйте, — слегка заикаясь, произнесла Эржбета.

Она попыталась тело оттянуть, но жених оказался на удивление тяжел. Тогда она набросила на него покрывало, лоскутное, сшитое самолично панной Арцумейко в молодые ея годы. Об этом факте, как и об исключительной ценности покрывала, панна Арцумейко не забывала регулярно напоминать.

— Доброго дня, — произнесла хозяйка и губы поджала, всем своим видом показывая, что сие — не только оборот речи, но на дворе и вправду день.

Приличные девушки работают в поте за — ради семейного блага.

— Что у вас произошло?

— Ничего, — не слишком уверенно произнесла Эржбета, холодея всем сердцем. Если панна Арцумейко найдет в комнате труп…

— Что‑то произошло! — панна Арцумейко, оттеснив тощенькую жиличку — это все из‑за кофеев, завтракала б нормально, глядишь, и набрала бы в теле — вошла.

Она окинула комнату цепким взглядом, подмечая обычный для Эржбеты беспорядок, который тоже весьма и весьма панну нервировал. Это ж что за хозяйка, которая то чашку на столик лакированный поставит, да там и забудет, то чулок на спинке кровати повесит…

Впрочем, сии мысли мигом исчезли, когда взгляд панны Арцумейко остановился на давешнем госте. Ныне гость подрастерял прыти, но лежал на полу, прикрытый дорогим сердцу панны покрывалом. А под голову его заботливо сунули подушечку.

— Это… — от возмущения у панны Арцумейко горло перехватило. — Это… что такое?

— Жених, — скромно потупилась Эржбета, надеясь, что воспитание не позволит квартирной хозяйке жениха упомянутого щупать на предмет его жизнеспособности.

— Чей?

— Мой. Родители прислали…

Панна Арцумейко растерялась. С одной стороны, происходившее в комнатах жилички явно было недозволительно, если не сказать — возмутительно. С другой… наличие жениха кардинально меняло ситуацию. Жених — это не просто так… это очень и очень серьезно для женщины.

— А… чего он на полу лежит?

— Сомлел, — Эржбета наклонилась и поправила покрывало. — От радости… он мне предложение сделал, а я согласилась…

Панна Арцумейко покачала головой, здраво рассудив, что жених должен быть совсем уж болезным, ежели решился связать свою судьбу с такой от неряхою… а ведь он о невесте своей мало знает.

И долг панны Арцумейко рассказать правду.

— И я вот… решила… пусть себе полежит немного… накрыла, а то еще замерзнет.

За окном горел червень и замерзнуть было сложно при всем желании, однако и сем факте панна Арцумейко не стала заострять внимания.

— Жених… — проговорила она, разглядывая лежащего едва ли не с жалостью.

Надо будет дождаться, когда назад пойдет… и правду, всю правду как есть… и про посиделки полуночные, и про пагубное пристрастие к кофею, и про книженции, которые панна Арцумейко читала все до одной. Исключительно из желания понять, что ныне печатают.

Читала и осуждала.

Негодовала даже.

Про себя.

И оттого как было упустить столь удивительную возможность негодованием поделиться.