Молния Господня - Ольга Михайлова

…Они с синьорой Лаурой познакомились почти год назад, ещё при жизни его жены. Это была не первая его измена. Он и до этого позволял себе интрижки с трактирщицами да молоденькими служанками….

— Не за эти ли похождения тебя прозвали Лунатиком?

Элиа судорожно вздохнул. Разумеется. Но это были мелочи. Шалости. Monellerìe di bambini…divertimenti… детские забавы, пустяки.

— Понятно, — кивнул инквизитор. Тон его был насмешливо-сдержан и чуть ироничен.

…Но вот почти год назад… тогда он только что был назначен прокурором, стал вхож в общество, до этого закрытое для него… Там и увидел Лауру. Она аристократка, а он… — Элиа махнул рукой, — его прадед был суконщиком в Вероне. Он бы никогда и не осмелился, но… Она сама… Ему польстило её внимание. Голова закружилась, он увлёкся. Ему казалось… его любят. Элиа не знал, кто сказал его жене о Лауре, но вскоре понял, что Паола всё знает. Она осунулась, потом слегла и не встала. Перед смертью сказала, что прощает его…

Глаза Элиа на минуту поблекли. Инквизитор молчал.

…Когда он овдовел, их отношения с донной Лаурой на время прекратились, но потом… он не монах…

— Не монах… — Слова Джеронимо прозвучали как эхо, но хлестнули Элиа почище самой жесткой оплеухи. Он на несколько секунд умолк, перемолчав душевную боль. В тоне инквизитора не было глумления, не проступало издевки, не слышалось оскорбления. Империали чуть улыбался, смотрел мягко и ласково, но Элиа с лихвой прочувствовал всё непроизнесённое. Впившись ногтями в ладони, продолжил…

…И вот однажды, вскоре после гибели Гоццано, он пришёл к ней в неурочный час. Служанки не было, о нём не доложили, Элиа просто прошёл в гостиную, но, не дойдя, услышал голоса. Донна Лаура сидела с Амандой Леони, своей подругой, и слова «Giocoso lupetto» не сходили с их языка. «Я… это получилось само. Привычка денунцианта». Джеронимо понимающе кивнул. «Шмыгнул за вещевой ларь?»«Нет… за занавес дверного полога».

Инквизитор снова кивнул.

Элиа умолк. Джеронимо, безмолвствуя, ждал. Чуткий ко лжи, он понимал, что Элиа, сколь ни тошно ему это, выворачивая душу наизнанку, говорит чистую правду. Из дальнейшей беседы подруг фискал понял, что донна Аманда побывала там уже дважды. Она рассказывала такое, отчего у него спёрло дыхание и подкосились ноги. «Есть вещи, требующие какой-то сугубой тайны. И как можно было просто даже мысленно допустить то, о чём эта бесстыдница рассказывала с восторгом…» Чтобы одновременно отдаваться троим, когда остальные стоят рядом и ждут своей очереди — нужно быть даже не… А, собственно говоря, он и не знает, кем нужно быть. Но ведь она — подруга Лауры! И то, что его донна восклицала, слушая её рассказ, заставило его посмотреть на неё другими глазами. Он понял, что блудница сама мечтала о подобном разгуле, и это пришлось бы ей по душе… «Господи, на кого он променял…»

— Важна концентрация… — задумчиво пробормотал Джеронимо. — В Болонье мне один парфюмер показывал удивительное вещество. В чистом виде смердящее, как выгребная яма. Но сильно разбавленное, оно пахло белым жасмином… Ну, и что ты сделал?

Желваки заходили на впалых скулах Элиа, словно он перемолчал нечто непереносимое. Он тогда просто тихо ушёл. Его всегда тянуло к этой женщине, но теперь он въявь избегал её. Несмотря на приглашения, не приходил. Даже видеть её не хотел, но порой всё же думал, что… может быть… А что может быть? Элиа обречённо махнул рукой. После она, ничего не понимая, предприняла попытку объясниться. Это было уже после смерти Леони и Толиди. Он бросил ей в лицо обвинение. Она отрицала всё начисто, говорила, что вообще не слышала ни о каком «Giocoso lupetto»! Это же надо…

Он в ярости хлопнул дверью.

Джеронимо хотел было спросить, почему Элиа, излагая ему обстоятельства дела, скрыл факт доноса, пришедшего к Гоццано, но, не успев открыть рот, понял всё сам. Где кончается благородство — и начинается укрывательство мерзости и потворство греху? — это вопрос Духа. Но фактически самому подставить свою, пусть и бывшую любовницу под расследование инквизиции? Джеронимо понял Элиа. Леваро — умён, но греховные помыслы и блудные деяния привели его к бездне отчаяния. Самые развесёлые шуты и остроумные фигляры теряют в таких провалах свои бубенцы… Элиа выбрался — с ободранной до крови душой и саднящим от боли сердцем. И — молчал, уже не столько покрывая свой грех, в коем каялся до воя, сколько желая просто забыть всё…

Вианданте тяжело вздохнул. Элиа полушёпотом спросил:

— Ты… веришь мне?

Джеронимо поспешно кивнул, оценив не столько искренность, сколько истинность рассказа, открывшую разверзшуюся под ногами несчастного Элиа бездну отчаяния. Аллоро был прав. Но то, что Леваро сам понял и осознал, освобождало Вианданте от необходимости подбирать анаграммы и прикрывать суть смешными эвфемизмами.

— Да, она, и вправду, там побывала, — безмятежно заметил он, — иначе была бы жива. Правда, есть нечто, чего я всё же не понимаю, просвети меня, — инквизитор откинулся на тахте и уставился в потолок. На колени к нему прыгнул Схоластик и замурлыкал. Джеронимо почесал у того за ухом. — Вполне допускаю, что телесные достоинства твоей донны Лауры были прекрасны. Обоснованное сомнение в красоте её души высказал ты сам. Но… прости меня… — Империали захлопал длинными ресницами, — что у неё было с мозгами? После смерти её подруги Аманды она ещё могла предполагать, что смерть той никак не связана с «Giocoso lupetto», но после убийства второй, как там её, Джиневры, эта мысль пришла бы в любую голову, а, когда погибла Лотиано, она должна была перепугаться до дрожи и ни за что не соваться в упомянутый подвал. Почему этого не произошло? — Он обернулся к Элиа.

На лице Леваро застыла странная, немного перекошенная улыбка. Джеронимо снова понимающе улыбнулся.

— Стало быть, донна думала не головой?

Элиа отвернулся и махнул рукой.

— Понятно. Донна дура. Но почему ты не сопоставил столь очевидные факты? Донос, подслушанный тобою разговор подружек-потаскушек и два, а потом и три трупа Ликантропа — разве связь была не очевидна? «Giocoso lupetto» и Lupo mannaro! Одно клеймо на задницах блудниц могло прояснить всё! О чём и, прости, чем ты думал, чёрт возьми?!

Глаза инквизитора искрились недоумённой насмешкой. Джеронимо подлинно не гневался — просто смеялся.

Элиа болезненно поморщился. Он не отрицал своего скудоумия в этом вопросе, но объяснял его причины личными неурядицами. «Нас извещали о непотребстве, а не об убийствах. Убийства начались позже, и вначале о связи ничего не говорило. Мало ли кто мог изувечить эту развратную Аманду! Незадолго до того погиб Гоццано. Серьёзного расследования не проводилось». Сам Элиа чувствовал, что почва уходит из-под ног. Жена умерла, дети осиротели, при позорных обстоятельствах погиб благодетель, в Трибунале заговорили, что они с Гоццано, наверняка, вместе шлялись по одним лупанарам, чего в помине не было, Гоццано и не знал, как выглядит блудилище, а он сам всегда терпеть не мог шлюх, а попробуй, докажи это! Ну, а потом, поняв, что променял мать своих детей, преданную и любящую жену на какую-то похотливую распутницу, и вовсе перестал — и спать по ночам, и соображать, и думал лишь о том, что предпочесть: омут петле, или петлю омуту… Davanti l'abisso, e dietro i denti di lupо, впереди пропасть, а сзади — волчья пасть.

Элиа долго молчал, но потом вновь обернулся к Вианданте.

— Это всё зола. Что толку? Перегорело. Но я и сейчас не понимаю. Объясни мне, зачем, пусть даже ты и правильно определил этих баб, жаждущих отдаться десятку распутников, но зачем — убивать их? Это понимаешь?

Лицо Джеронимо расплылось в язвительной, высокомерной улыбке. Он кивнул.

— Понимаю. Слишком много женщин… Сама идея подобного кутежа могла придти только в пресыщенную развратом голову, когда интенсивность блуда притупляет обычные ощущения, и требует новых, более сильных возбуждающих. Отсюда и необходимость сборища — возбуждение усиливается созерцанием блуда соседа. Но и это ненадолго. Меняется жертва страсти, но и она надоедает, на второй, третий или какой-то там раз. Возбуждает и наложение клейма. Ну, а убийство… должно возбудить ещё больше — ужас жертвы, её вопли, необычность и новизна ощущений… Не удивлюсь, если они все вместе начинали рвать женщин на куски и…

— Джеронимо!!! — Элиа был бледен как смерть.

Вианданте вскочил и кинулся к другу.

— Да, тебе плохо, Элиа? Вина?

— Нет… Но откуда монах, чёрт возьми, может понимать такое?

— А… ты об этом. — Джеронимо пренебрежительно махнул рукой, и снова плюхнулся на тахту, едва не задев хвост Схоластика. Тот тут же убрал хвост и с упрёком взглянул на хозяина. — Я бы скорее спросил, как можно не понимать такое. Блуд, дорогой Элиа, одно из первых и самых примитивных монашеских искушений, так сказать, для новициев, послушников. В нём нет, и не может быть ничего запредельного, это высоты тех, кто Духом вообще не обладает. Это счёт в пределах десяти. Людям Духа вся эта, с позволения сказать, глубина — по щиколотку. Эти глупцы-гуманисты полагают нас не знающими жизни наивными глупцами, на деле же путь аскетизма идёт через такие бездны страсти и пропасти искусов, кои для этих жалких риторов просто не существуют… Они вымеряют женские отверстия своими членами, и мнят себя знатоками, а я промерял бездны похоти умом, опускался сердцем в глубины самых яростных вожделений, анализировал, играл ими и давил их, как вшей, — кому же они понятнее-то?