Откатчики. Роман о «крысах» - Алексей Колышевский

Она жалобно, по-детски всхлипнула:

– Лучше тогда йодом, он хотя бы быстро впитается.

– Дай-ка я тебя полечу, Настя. Помажем йодом здесь и здесь. Глубокая царапина, в некоторых местах почти до крови!

– Ай! Как же он жжется! Больно!!!

– Я подую. Так хорошо?

– Да, спасибо. Уже почти не щиплет.

– Теперь оторвем кусок от бинта, сложим его вот в такую подушечку и нальем на нее свинцовой примочки. Привяжем все это поверх синяков. Вот так. Отлично! Первая помощь пациентке оказана, зачет сдавал студент Кленовский!

– Вы… Ты… врач?

Герман вспомнил, что к докторам у всех женщин во все века было особенное отношение, и раньше осознания, зачем он начинает это знакомство с вранья, он в знак согласия кивнул. Здесь он не ошибся – Настя буквально просияла.

– Как здорово! А какой ты врач?

– Я… Я кардиолог. Кардиохирург. Работаю в Бакулевском институте.

Герман врал, с ужасом понимая, что возможности отыграться, если у них с этой девушкой что-то получится, у него уже не будет. Но не про «Ромашку» же ей говорить, в самом-то деле! Медицина с детства была его увлечением, биология и химия в школе любимыми предметами, но стать доктором ему суждено не было. В первом «меде» он недобрал одного балла, и пришлось довольствоваться факультетом иностранных языков в педагогическом институте.

Настя тем временем восхищалась его профессией, и было видно, что после того, как Гера для нее оказался врачом, носителем профессии благородной и безобидной, она совершенно успокоилась и повеселела.

Герман, стараясь, чтобы тема его мнимого эскулапства не поднималась более, поспешил вернуть разговор в прежнее русло:

– Так что же с тобой произошло?

– Я приехала навестить бабушку. Она неважно себя чувствует. Говорит, что это из-за магнитных бурь. Мы с ней почти весь день проговорили, она учила меня раскладывать пасьянс, потом мы пили чай с вишневым вареньем, которое я для нее сварила…

У Геры от удивления округлились глаза:

– Ты умеешь варить варенье? Ты варишь варенье?!!!!

Настя удивленно взглянула на него:

– Конечно, а что тут такого? Меня научила мама, ее научила ее мама и так далее. Почему это тебя так удивляет?

– Не знаю… Просто это так необычно… Я думал, что никто уже не варит варенье, по крайней мере, этого уж точно не делают молодые девушки. Сейчас все едят в ресторанах, а дома готовят, максимум, бутерброды и кофе.

– Ну не знаю… В нашей семье никто не питается бутербродами. Мама прекрасно готовит, ей помогает няня, и мы очень любим по вечерам поиграть в лото и попить чайку с домашним вареньем.

– Здорово… Но мы отвлеклись. Я слушаю!

– Так вот, бабушка устала и сказала, что ей надо подремать. Я взяла книгу и вышла во двор: посидеть на лавочке и почитать. И вдруг откуда ни возьмись эти… – она подыскивала, видимо, самое страшное ругательное слово в своем лексиконе, – мерзавцы! Я всех этих хулиганов, весь этот пролетариат с пивными бидонами терпеть не могу! Мне бы, глупой, уйти сразу, но я подумала, что я им ни к чему. Кто-то из них, обращаясь ко мне, выкрикнул похабщину, я поглядела на них так… Ну, ты понимаешь. Им, видать, не понравилось.

Герман усмехнулся:

– Настя, никогда нельзя дразнить собак, особенно смотря им в глаза, они могут наброситься.

Она согласно кивнула. Помолчала немного, видимо, заново переживая случившееся. Затем принялась рассказывать вновь:

– Они подбежали ко мне, окружили, отобрали книгу… Один схватил за руку и хотел затащить меня, кажется, в подвальный вход в какую-то закрытую по случаю выходного дня контору в бабушкином же доме. Господи, я так испугалась!…

Герман ощутил прилив прямо-таки классовой ненависти к этим тупым ублюдкам, судьба которых, стоящая на «трех китах» – выпивке, попсе и мордобое, – была предрешена еще до рождения. Восемь классов, ПТУ или, в лучшем случае, техникум, как говорят сейчас, «колледж», затем армия или, что вероятнее, первая ходка в тюрьму. Такая же тянущая пиво или «джин-тоник» супруга, остервенело матерящаяся на орущего в коляске умственно отсталого младенца – наследника папашиных и мамашиных генов, попойки с дружками-забулдыгами, работа каким-нибудь «приемщиком товара» или охранником, пивной живот годам к тридцати, стрижка «бокс», вера во все, что говорят с экрана телевизора…

Он скрипнул зубами и стиснул кулаки. Настя тем временем продолжала:

– Не помню как, но я вырвалась и побежала. Я всегда очень быстро бегала и опередила их почти на целый квартал. Бежала, бежала и чуть не попала к тебе под колеса. Вот… – Она мило улыбнулась.

– Вот видишь, как хорошо все закончилось. А я сперва подумал, что ты в каком-то неадекватном состоянии, даже хотел над тобой подшутить, мол, зачем так увлекаться наркотиками, но спустя мгновение понял, что все обстоит совершенно иначе. Здорово, что я решил ехать домой именно по такому маршруту. Иначе даже страшно предположить, что могло случиться…

Настя закрыла лицо руками, ее снова затрясло. Гера неосознанно в порыве сочувствия погладил ее по руке. Она тотчас успокоилась и немного настороженно взглянула на него. Он смутился и почувствовал, как краснеет. «Просто какой-то идеальный шторм, – подумал он о переживаемом внутри себя состоянии. Хоть бы она не отказалась встречаться со мной, потому что, если это произойдет, то мне жаль будет, что сегодня я так удачно отскочил от своей «девятки»-петарды».

Он отвез ее домой. Настя жила в Бобровом переулке, в том самом прекрасном, со множеством скульптур, установленных в устроенных стенных нишах доме, с башенками, причудливо изрезанной линией крыши и множеством других очаровательных и неповторимых особенностей, по которым этот дом было невозможно спутать ни с каким другим. Это вам не блочная многоэтажка серии «КОПЭ». Это дом с историей. Дом двух эпох: царской Москвы и Москвы совдепской. Дом, с ироничной улыбкой вступивший в свою третью эпоху, эпоху «дефлорации прав человека». Так про себя называл время, в которое мы живем, сам Герман. От царского узаконенного деления на сословия и советской уравниловки мы пришли к циничной дефлорации одних другими, возникшей самостоятельно и неподконтрольной никому. Именно в такой вот дефлорации и виделось Герману естественное историческое течение социальных отношений, которое за долгие тысячелетия ничуть не изменилось. Горбаться на одного дядю с утра до ночи, отрабатывай взятые у другого дяди под грабительский процент кредиты, так как тот дядя, на которого ты горбатишься, не платит тебе столько, чтобы хватало на желаемое. А не приемлешь такой расклад, тогда вместо дяди работай на себя. Бери, пока дают…

Такие вот мысли роились в голове у Геры, пока он медленно объезжал огромный дом-красавец в Бобровом переулке. Настя словно забыла о пережитом совсем недавно кошмаре и сетовала на то, что бабушка, проснувшись, хватится ее и начнет переживать, названивать родителям. Словом, поднимет переполох, какой может поднять только настоящая бабушка, воспринимающая действительность глазами ведущего программы «Чрезвычайное происшествие» и каждый раз глотающая валокордин во время просмотра «Часа суда» с ведущим Павлом Астаховым.

Гера предложил свой телефон, но она вежливо отказалась, сославшись на то, что «вот уже почти приехали, и я позвоню из дома». Этот отказ как бритвой полоснул его по сердцу. «Не хочет, чтобы я увидел номер, ведь он останется в памяти телефона. Не доверяет. Хотя, наверное, это правильно. Зачем доверять какому-то случайному герою-спасителю самое святое – телефон бабушки-сердечницы? Вдруг я ловко маскирующийся грабитель, а бабуля хранит дома коллекцию монет короля Виктора Эммануила?» Гера обиженно насупился. Он хотел, чтобы она заметила его обиду. Он достиг своей цели. Настя с виноватым видом молча взяла его телефон, мило улыбнулась. Позвонила бабушке. Оказалось, что вовремя. К той уже успели наведаться решительно все кумушки-соседки, которые наблюдали сцену под окнами через щель в прикрытых шторах, и при этом ни одна из них не поспешила вызвать милицию. А когда внучка Зинаиды Семеновны из семьдесят третьей квартиры вырвалась и побежала, то они осторожно стали выглядывать во двор, сделав свою наблюдательную щель немного пошире, и, наконец, убедившись, что никакой опасности для них нет, принялись трезвонить в дверь несчастной Настиной бабушки с причитаниями и советами «вызвать милицию» и тому подобное… Бабушка успокоилась и велела передать «столь галантному рыцарю» слова признательности. Гера умилился оттого, что никто никогда его так не называл…

Они сидели в машине возле одного из подъездов огромного дома-города, и больше всего на свете Гере не хотелось расставаться с этим милым существом-эльфом, которое впорхнуло в его жизнь словно из какого-то другого сказочного измерения. Ему хотелось дотронуться до руки эльфа еще раз, но повода не нашлось – рана была обработана, а о фамильярности Гера и не мыслил. Он мгновенно понял, что этот маленький милый пришелец из другого мира требует очень нежного, деликатного обращения и долгого, терпеливого ухаживания. Иначе улетит, испугавшись, навсегда. Он поймал себя на мысли, что даже и не помышляет о сексе, что этот момент если и наступит, то очень и очень не скоро и будет так же желанен, как желанен оказывается покоренный альпинистом горный пик, когда вся сладостная тяжесть восхождения позади и вершина вот она, перед тобой, и что будет дальше, после восхождения, совершенно не важно.