Сатана и Искариот. Части вторая (окончание) и третья - Карл Май
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кто ты такой?
— Ты же меня знаешь! — дерзко ответил шейх.
— Мне тоже показалось, что я тебя знаю, но твое высокомерное приветствие дало мне повод усомниться, не ошибся ли я. Возможно, ты его светлость великий султан из Стамбула, нынешний предводитель всех правоверных?
— Нет, — ответил шейх, который никак не мог понять, куда клонит военачальник.
— Тогда почему же ты приветствуешь меня словно сам султан, на светлый лик которого не смеет пасть взгляд моих глаз? Вот я и хочу услышать, кто ты такой!
— Перед тобой Фарид аль-Асвад, верховный шейх племени улед аюн.
— Ах, вот оно что! Аллах снова открыл мне глаза, чтобы я смог узнать тебя. Итак, ты бедуин из племени аюнов, никто другой, как аюн, — и не больше, и все-таки твой затылок настолько одеревенел, что ты не удостаиваешь должным приветствием господина ратей, пашу — да ниспошлет ему Аллах тысячу лет благоденствия! Я научу тебя сгибать свою толстую шею!
— Господин, я — свободный аюн!
— Убийца ты!
— Я не убийца, я только осуществил кровную месть, но никого из присутствующих это не должно интересовать. Мы — свободные люди, и у нас есть свои законы, по которым мы и живем; мы платим паше подушный налог, а большего он от нас требовать не вправе, и никакого дела до наших обычаев ему нет.
— Ты ведешь себя так, словно главное для тебя — права, которые ты хорошо изучил, но ты, кажется, плохо знаешь свои обязанности. Я не оспариваю твои права, но и ты вспомни об обязанностях. Ты видишь во мне представителя паши и должен уважать и почитать меня как самого пашу. Ну-ка отойдите на двадцать шагов! А потом подойдете снова и поприветствуете меня, как положено моему положению! Иначе я мгновенно прикажу высечь вас!
— На это ты не осмелишься! — вспылил чернобородый. — Мы — свободные люди, как я уже говорил.
— Вы свободны в пустыне; когда же вы находитесь перед пашой или передо мной, то становитесь подчиненными, потому что платите нам налог. А там, куда я ставлю свою ногу, действуют законы паши. Кто им не подчиняется, тот заслуживает наказания. Ну, двадцать шагов назад, а потом — приветствовать, как следует! Шевелитесь!
Они увидели, что дело серьезно, да и я полагал, что Крюгер-бей приведет свою угрозу в исполнение, если пленники откажутся повиноваться ему. Они отступили на двадцать шагов, потом приблизились снова, низко склонившись до земли и прикладывая правую руку поочередно ко лбу, устам и груди. А Крюгер-бей опять заорал:
— А где же слово «салам»? Вы что, онемели?
— Салам алейкум![47] — приветствовал его шейх. — Аллах да продлит твои дни и подарит тебе все радости рая!
— Салам алейкум! Аллах да продлит твои дни и подарит тебе радости рая! — дружно повторили все тринадцать его спутников.
— Алейкум-ус-салам![48] — коротко ответил Крюгер-бей. — Что привело вас сюда?
— Нас заставили сюда прийти, — ответил шейх. — За то, что мы наказали одну женщину из племени улед аяр, с которыми нас разделяют обычаи кровной мести.
— Кто вас заставил?
— Те трое людей, что сидят рядом с тобой.
— Но вас-то было четырнадцать! Как же ты можешь, не краснея, сознаваться в том, что вас взяли в плен всего три человека?
— Нам не надо краснеть, потому что эти люди связались с шайтаном[49]; он дал им ружья, с которыми не справятся несколько сотен воинов.
— Это богобоязненные люди, и они с дьяволом не знаются. А вы-то ведь все храбрые воины, побеждавшие уже во многих сражениях, не знающие ни колебаний, ни страха.
— Ты же их еще не знаешь, а нам-то они уже сказали, кто они такие.
— Ну и кто же?
— Один из них немси, другой — инглези, третий — американи. Все трое неверные, место которым в аду. Что они тут делают, в нашей стране? Кто дал им право вмешиваться в наши взаимоотношения? Нам эти собаки…
— Стой! — с угрозой в голосе оборвал его полковник. — Не смей их оскорблять, потому что они — мои гости и друзья; вместе с ними вы оскорбляете меня. Не произноси больше таких слов!
И он продолжал совсем другим, гораздо более дружественным тоном:
— Между вами и улед аяр пролегла кровь? Давно ли?
— Почти два года назад.
— Я выступил в поход против них. Стало быть, теперь они мои враги, как и ваши.
— Мы знаем об этом и надеемся, что ты отнесешься к нам как к друзьям.
— А в чью же пользу закончилось то старое кровавое дело?
— В нашу.
— Сколько ваших людей убили враги?
— Ни одного.
— А вы у них?
— Четырнадцать мужчин.
Я знал, что внезапность дружеского тона полковника должна была иметь какую-то причину. И вот теперь он, резко изменив тон, строго сказал:
— Это вам дорого обойдется! Я выдам вас аярам.
— Этого ты не сделаешь! — испуганно воскликнул шейх. — Они же твои враги!
— Но когда я вас выдам, они станут моими друзьями!
— О Аллах! Они будут мстить и всех нас убьют! Но у тебя нет права выдавать нас. Мы же не твои рабы, которых ты можешь дарить по собственному желанию!
— Вы — мои пленники! Напоминаю вам, что прогулка на место, где вы закопали женщину, дорого вам обойдется!
Шейх мрачно уставился в землю прямо перед собой, затем, подняв глаза и проницательно и испытующе взглянув в лицо полковнику, спросил:
— Ты в самом деле собираешься нас выдать?
— Клянусь в этом своим именем и собственной бородой!
Гримаса лютой ненависти пробежала по лицу аюна, и он насмешливо продолжал:
— Ты, верно, думаешь, что они нас убьют?
— Да, вероятно, так они и поступят.
— Ты ошибаешься; клянусь моей душой, ты ошибаешься! Они не станут нас убивать, они возьмут с нас дине[50]: несколько лошадей, верблюдов и овец ценнее для них, чем наша кровь. Потом мы станем снова свободными и подумаем о тебе! Мы тебе… тебя…
Он сделал угрожающее движение рукой. Полковник притворился, что не видел этого жеста, и сказал:
— Не заблуждайся! Дело, видимо, не в нескольких головах скота, речь пойдет о гораздо большем.
— Нет, мы-то уж знаем обычную в наших краях цену и сможем ее заплатить сполна.
Тогда полковник обернулся ко мне и спросил:
— А ты какого мнения, эфенди?
Общепринято размер дине, цены крови, определять платежными возможностями человека, вносящего штраф. В данном конкретном случае можно было подразумевать, что улед аюн платят не столько за убитых аяров, сколько возмещают причитающуюся с тех подушную подать. Полковник знал об этом, а потому повернулся ко мне, надеясь, что я должен суметь повернуть разговор в нужном направлении. Я отвечал примерно так:
