Сувенир, или Кукла на цепочке - Алистер Маклин

Я последовал за ними, но не вприпрыжку. По краю луга тянулась живая изгородь, и я благоразумно держался под ее прикрытием, отставая от них ярдов на 30–40. Не сомневаюсь, что сейчас моя походка выглядела не менее своеобразно, чем походка Труди, так как изгородь не достигала в высоту и пяти футов, и я шел на полусогнутых, как семидесятилетний старик, страдающий радикулитом.

Между тем они дошли, до старого гумна и сели у западной стены, прячась в тени от все сильнее припекавшего солнца. Пользуясь тем, что гумно заслоняло меня от них и работающих на лугу женщин, я быстро преодолел разделявшее нас пространство и проник на гумно.

Я не ошибся — строение насчитывало не менее ста лет и находилось в весьма плачевном состоянии: пол осел и прогнулся, стены покосились и сквозь щели между досками можно было кое-где просунуть не только руку, но даже и голову.

Наверху располагался сеновал, пол которого, казалось, вот-вот рухнет — до такой степени он прогнил. Даже английскому маклеру по продаже недвижимости едва ли удалось бы сбыть этот сарай — ни как реликвию, ни как памятник старины. Судя по внешнему виду, сеновал бы не выдержал не только моего веса, но и веса мыши средней упитанности, однако нижняя часть гумна была малопригодна для ведения наблюдений и, кроме того, мне совсем не хотелось, чтобы меня кто-нибудь увидел в момент выглядывания из щели. Поэтому, скрепя сердце, я забрался по шаткой лестнице на сеновал.

Сеновал, у восточной стены которого еще лежало прошлогоднее сено, действительно мог обрушиться, но я осторожно выбирал места, куда ступить, и вскоре оказался у западной стены.

Тут был еще больший выбор щелей между досками, и, в конце концов, я остановился на идеальной, не менее шести дюймов в высоту. Прямо внизу я видел головы Мэгги, Труди и Герты, видел я также и матрон — человек двенадцать — они быстро и умело складывали сено в стог, ловко работая вилами. Мне был виден даже край деревни, включая большую часть автостоянки. Но тем не менее меня не покидало тревожное чувство, и я не мог понять его причину. Женщины, убирающие сено, представляли собой самую идиллическую картину. Кажется, тревожное чувство возникало из самого неожиданного источника — от вида самих уборщиц сена, ибо даже здесь, в естественной обстановке, причудливые полосатые одеяния и белоснежные головные уборы выглядели весьма ненатурально. Было что-то театральное во всем этом, некий налет нереальности. Появилось даже чувство, будто я присутствую на спектакле, разыгрываемом специально для меня.

Прошло около получаса, в течение которого женщины продолжали работать, а трое, сидевшие подо мной внизу, перекидывались отдельными фразами.

Я задумался, не рискнуть ли закурить, и в конце концов пришел к выводу, что могу себе это позволить. Я нащупал в кармане спички и пачку сигарет, положил куртку на пол, а на куртку — пистолет с глушителем и закурил, заботясь о том, чтобы дым не выходил через щели наружу.

Вскоре Герта посмотрела на свои наручные часы величиной с кухонный будильник и что-то сказала Труди, которая тут же протянула Мэгги руку и заставила ее тоже встать на ноги. Вдвоем они направились к женщинам, вероятно, для того чтобы пригласить их к утренней трапезе, ибо Герта в этот момент расстилала на траве клетчатую скатерть, вынимала еду и расставляла чашки. Внезапно за моей спиной раздался голос:

— Не шевелиться и не делать попыток взять пистолет! Одно движение — и вы уже никогда до него не дотронетесь!

Я поверил, что он не шутит, и повиновался.

Повернитесь, только очень медленно! Я повернулся, очень медленно. Таков уж был этот голос — умел приказывать.

— Отодвиньтесь на три шага от пистолета! Влево! Пока что я никого не видел, но прекрасно слышал.

Я отступил на три шага. Влево.

Сено у противоположной стены зашевелилось, и появились две фигуры: преподобный отец Таддеус Гудбоди и Марсель, тот змееподобный тип, которого я стукнул и засунул в сейф в клубе «Балинова». Преподобный был безоружен, да и зачем ему оружие? Огромный старинный мушкетон в руках Марселя стоил двух нормальных пистолетов и, судя по блеску плоских черных немигающих глаз Марселя, он только и ждал малейшего повода, чтобы пустить оружие» ход. Тот факт, что мушкетон был с глушителем, не поднял моего настроения. Это значило, что они смогут стрелять к меня, сколько им заблагорассудится — все равно никто ничего не услышит.

— Здесь чертовски жарко, — пожаловался Гудбоди. — И тело чешется от сена… — Он улыбнулся той улыбкой, которая побуждала маленьких детишек тянуться к нему ручками. — Ваша профессия, дорогой Шерман, приводит вас в самые, я бы сказал, неожиданные места!

— Моя профессия?

— Последний раз, когда мы с вами встретились, вы, насколько я помню, выдавали себя за таксиста.

— Ах, тогда… Но, держу пари, тогда вы не донесли на меня в полицию, не правда ли?

— Я решил не делать этого, — великодушно отмахнулся Гудбоди. Он подошел к тому месту, где лежала моя куртка, взял пистолет, осмотрел его с гримасой отвращения забросил в сено. — Какое грубое и неприятное оружие!

— Да, конечно, — согласился я. — Теперь вы предпочитаете более утонченные способы убийства.

— Что я вам вскоре и продемонстрирую! — Гудбоди даже не старался говорить тихо: матроны Хайлера сидели за кофе и ухитрялись громко болтать даже с набитыми ртами.

Гудбоди подошел к вороху сена, извлек мешок и вынул из него веревку.

— Смотрите в оба, мой дорогой Марсель! Если мистер Шерман сделает хоть одно движение, даже самое невинное с виду, стреляйте! Только не насмерть. В бедро, скажем.

Марсель облизал пересохшие губы, а я лишь понадеялся, что он не сочтет подозрительным движением колебания моей рубашки на груди, вызванные ускоренным сердцебиением.

Гудбоди осторожно приблизился ко мне сзади, плотно обвязал веревкой запястье моей правой руки, перекинув веревку через балку над головой и затем, с излишней, на мой взгляд, медлительностью закрепил свободный конец вокруг запястья левой. Мои руки теперь оказались на уровне ушей. Гудбоди достал вторую веревку.

— От моего друга Марселя, — сказал он топом, каким обычно ведут светскую беседу, я узнал, что вы очень ловко владеете руками. Возможно, вы так же ловко владеете и ногами. — Он наклонился и стянул мои лодыжки, что не предвещало ничего хорошего для кровообращения в ногах. — Возможно также, что вы захотите прокомментировать то, что сейчас увидите. А мы бы предпочли обойтись без комментариев. — С этими словами он заткнул мне рот далеко не свежим платком, повязав сверху другой платок. — Ну как, Марсель, вас это устраивает?

Глаза Марселя загорелись.

— Мне нужно передать мистеру Шерману пару слов от мистера Даррелла!

— Ну, ну, дружище! Не так скоро! Попозже! Сейчас нам нужно, чтобы наш друг сохранил все свои способности — ясное зрение, острый слух, живой ум, чтобы он смог оценить все нюансы представления, которое мы приготовили специально для него.

— Конечно, конечно, мистер Гудбоди! — послушно сказал Марсель, снова повторяя свою отвратительную манеру облизывать губы: — Но потом…

— Потом, — великодушно кивнул Гудбоди, — можете передать от мистера Даррелла столько слов, сколько сочтете нужным. Но помните одно: он должен быть жив, когда сегодня ночью загорится гумно. Какая жалость, что мы не сможем наблюдать за этим зрелищем с близкого расстояния! — При этой мысли он искренне опечалился. — Вы и эта очаровательная молодая леди там, на лугу… когда найдут среди пепла ваши обгорелые останки, думаю, они сделают выводы относительно любовных утех молодости. Курить на сеновале, как вы только что позволили себе сделать, весьма неразумно. Прощайте, мистер Шерман! Я не говорю «до свидания». Думаю, мне стоит посмотреть па старинный танец вблизи. Такой очаровательный древний обычай. Надеюсь, вы со мной согласитесь.

Он удалился, предоставив Марселю и дальше облизывать губы. Меня совершенно не прельщала перспектива оставаться наедине с Марселем, но сейчас мои мысли занимало другое, я стал смотреть сквозь щель в стене.

Матроны закончили трапезу и стали подниматься. Мэгги и Труди оказались как раз подо мной.

— Вкусное было печенье, правда, Мэгги? — спросила Труди. — И кофе тоже?

— Чудесное, Труди, чудесное! Но я слишком задержалась. Мне надо сделать еще кое-какие покупки. Я пойду. — на мгновение Мэгги замолчала и подняла голову, — Что это?

Два аккордеона начали наигрывать тихую и нежную мелодию. Музыкантов я не видел, казалось, звуки музыки неслись из-за стога, который только что сложили женщины. Труди возбужденно хлопнула в ладоши и потянула Мэгги к себе.

— Это хей! — воскликнула она, как ребенок, получивший подарок ко дню рождения. — Это хей! Они собираются танцевать хей! Значит, ты им понравилась, Мегги! Они танцуют для тебя! Теперь ты им друг!