Пришелец в земле чужой - Роберт Хайнлайн

— Что опасно держать змею дома? Я это сам кому угодно скажу.

— Ради святого Петра! Я держал гремучих змей и анаконд и до сих пор жив. Ядовитая змея не опасна, не более опасна, чем заряженное ружье; но и с тем, и с другим нужно уметь обращаться. Та змея была опасной, потому что я не знал, что от нее ждать. И если бы, по своему невежеству, я повел бы себя с ней неосторожно, она убила бы меня с той же легкостью, с какой кошка на ее месте оцарапала бы. Поэтому я хочу объяснить тебе, как следует себя вести с Майком. На вид Майк — обычный молодой человек, физически недоразвитый, неловкий, исключительно невежественный, но сообразительный и готовый учиться. Но, подобно змее, Майк представляет собой гораздо больше, чем показывает. Если он почувствует к тебе недоверие, он будет гораздо опаснее коралловой змеи, особенно, если ему покажется, что ты угрожаешь кому-либо из его братьев, например, Джилл или мне.

Харшоу покачал головой.

— Дюк, если бы ты не удержался от желания дать мне по морде и тебя увидал Майк, ты умер бы раньше, чем успел осознать свою смерть, а я не успел бы остановить Майка. Майк принялся бы извиняться, что уничтожил пищу, то есть твое мясо. Но он не чувствовал бы вины в том, что убил тебя: ты сам навязал ему необходимость тебя убить. А кроме того, Майк считает, что тебе все равно, жив ты или мертв. Он верит, что душа бессмертна.

— Я тоже в это верю…

— Неужели? — сказал Джубал устало, — никогда бы не подумал.

— Я действительно верю. Да, я не часто хожу в церковь, но меня воспитали в твердой вере.

— Я никогда не мог понять, как Господь позволил своим созданиям разделить Веру на твердые, праведные и неправедные веры и почему он так по-дилетантски управляет миром. Если ты действительно веришь в бессмертие души, я больше никогда не волнуюсь из-за того, что предрассудки доведут твое тело до смерти. Что прикажешь с ним делать: похоронить или кремировать?

— Джубал, я прошу, прекратите меня дразнить.

— Я тебя не дразню. Если ты утверждаешь, что коралловая змея — это безобидный кардинал, я не могу гарантировать тебе долгую жизнь. Любая твоя ошибка может стать последней. Могу лишь обещать, что не позволю Майку тебя съесть.

Дюк даже рот раскрыл. Потом заговорил гневно, сбивчиво, путано.

Харшоу слушал, затем прервал:

— Ладно, остынь, делай, что хочешь, — и склонился к проектору. — A-а, чертова машина!

— Не нужно так сильно. Вот так… — Дюк поправил то, что напутал Харшоу, и вставил кассету.

Об увольнении Дюка больше не говорили. На экране происходили события, предшествующие исчезновению бутылки. Джубал увидел, как бутылка летит ему в голову и исчезает в мгновение ока.

— Энн будет рада, когда узнает, что фильм подтвердил ее слова. Дюк, повтори в замедленном темпе.

— О’кей. — Дюк отмотал пленку назад и объявил: — Пускаю в десять раз медленнее.

Бутылка выплыла из рук Джилл, поплыла по направлению к голове Харшоу и перестала существовать, но не сразу, а постепенно, становясь все меньше и меньше, пока не исчезла совсем.

— Дюк, можно еще медленнее?

— Секундочку. Что-то случилось со стереоэффектом.

— Что именно?

— Черт его знает. При просмотре с нормальной скоростью все было в порядке. А при замедленном получился обратный стереоэффект. Бутылка летела от нас вперед, а казалось, что она летит вбок. Это смещение параллакса, но как оно могло произойти, если я не снимал кассету с оси?

— Бог с ним, Дюк. Поставь другую кассету.

— Точно. Угол зрения будет другой, и мы все увидим, даже если я эту кассету испортил, — Дюк сменил кассету. — Первую часть пустим быстро, а конец замедлим?

— Годится.

Когда бутылка оказалась в руках у Джилл, Дюк замедлил просмотр. Бутылка поплыла по направлению к Харшоу. Дюк выругался.

— Со второй камерой тоже что-то не в порядке.

— Да?

— Камера была установлена под таким углом, что бутылка должна была вылететь из кадра влево, а полетела в глубину кадра. Вы видели?

— Да.

— Этого не может быть!

— Что значит «не может быть», если так было? Интересно, если бы вместо камер стояли радары, что бы они показали?

— Откуда я знаю? Нужно осмотреть камеры.

— Не нужно.

— Как так?

— Дюк, камеры исправны. Скажи, что перпендикулярно всему остальному?

— Я плохо разгадываю шарады.

— Это не шарада. Я мог бы отослать тебя к мистеру Квадратусу из Планиметрик-Сити, но я тебя пожалею. Итак, что перпендикулярно всему на свете? Ответ: два тела, бутылка и пистолет.

— Что-то вы туманно выражаетесь, босс.

— Я никогда еще не выражался более ясно. Вместо того, чтобы искать неисправности в камерах, которые не показали тебе ожидаемого, постарайся поверить увиденному. Давай посмотрим остальные фильмы.

Ничего нового для себя Харшоу из этих фильмов не почерпнул. Пепельница, висящая под потолком, не попала в кадр, было заснято лишь ее неторопливое возвращение. Изображение пистолета было очень маленьким, но, насколько Харшоу разобрал, пистолет исчез в пространстве, не перемещаясь. Наводя пистолет на Смита, Харшоу крепко держал оружие, поэтому результатом он остался доволен, если здесь уместно слово «доволен».

— Дюк, мне нужны копии.

Дюк замялся.

— Я еще не уволен?

— Черт возьми! Нет, с условием, что ты будешь есть за общим столом. Постарайся забыть свои предрассудки и слушай.

— Слушаю.

— Когда Майк просил позволения съесть мое старое жилистое мясо, он оказывал величайшую из известных ему почестей. Да, по единственному известному ему закону, это — честь. Если можно так выразиться, Майк всосал это с молоком матери. Он оказал мне величайшее доверие и просил о величайшем одолжении. Ему все равно, что об этом думают в Канзасе, он мерит жизнь теми мерками, которые ему преподали на Марсе.

— По мне лучше канзасские.

— По мне тоже, — согласился Джубал, — но ни ты, ни я, ни Майк не вольны в выборе. Нельзя перечеркнуть то, чему тебя учили в детстве. Пойми, наконец, что ты, если бы тебя воспитывали марсиане, относился бы к съедению себе подобных так же, как Майк.

— Я так не думаю, Джубал. Конечно, Майку не повезло, он воспитывался не в цивилизованном обществе. Но здесь другое, здесь инстинкт.

— Сам ты инстинкт! Дерьмо!

— А я говорю, инстинкт. Я не всосал с молоком матери, что нельзя быть людоедом. Я сам знал, что это грех — страшный грех. Меня от одной мысли тошнит. Это чистый инстинкт.

— Дюк, — простонал Джубал, — как можно: ты разбираешься в сложнейших механизмах и не имеешь ни малейшего представления о том, как работает твое сердце или желудок. Твоей матери не было нужды говорить: «не ешь своих друзей, сынок, это нехорошо». Ты впитал это убеждение из нашей культуры, как, впрочем, и я. Всевозможные анекдоты о каннибалах и миссионерах, сказки, мультики, фильмы ужасов — разве это инстинкт? В древности каннибализм был в ходу у всего рода человеческого. И твои и мои предки были каннибалами.