В тени Великого Петра - Андрей Богданов

В «Иконе», если даже признать ее за ценный источник, упомянуты задуманные наместничества в Новгороде, Казани, Астрахани, Сибири и иных неназванных городах. Цифра 12 взята М. Я. Волковым «с потолка» и использована благодаря незнанию реалий царствования Федора Алексеевича. Например, 8 июня 1680 г. государь очень рассердился, узнав, что придворные в челобитных уподобляют его Богу. Он объявил особый указ не писать, «чтоб он, великий государь, пожаловал, умилосердился, как Бог; и то слово в челобитных писать непристойно… а если кто впредь дерзнет так писать — и тем за то от него… быть в великой опале!». В том же указе царь сердито заметил, что являться к нему из домов, где есть заразные болезни, — «бесстрашная дерзость… и неостерегательство его государева здоровья». Лучше бы, заметил государь, поздравляли с праздником и здоровья желали, а не Богу уподобляли![251]

Но выдуманная цифра 12 неумолимо влекла М. Я. Волкова, и он продолжал: «Вторая, более прозаическая их (составителей. — Авт.) цель состояла в том, чтобы удалить из Москвы на постоянную службу еще 12 бояр»: их оставалось бы мало, причем «большая часть оставшихся в столице бояр… состояла бы… из сановников, не заинтересованных в функционировании Боярской думы». Предполагаемое удушение Думы было бы «прогрессивным», из 12 наместничеств могло бы выйти что-то вроде «губерний начала XVIII в.» — но сопротивление «боярской знати, патриарха и церковных властей» не позволило сбыться сим мечтам. «Сопротивление» описано М. Я. Волковым по тексту «Созерцания» Медведева, где обсуждаются общие причины «смут» и «мятежей» в государствах (а реформы Федора Алексеевича, которым сопротивлялся Иоаким, одобряются), — но такая подмена ничего уже не добавляет к общему стилю «исследования».

Нет смысла повторять, что Федор Алексеевич настойчиво и последовательно расширял Боярскую думу, придавая ей статус постоянно действующего высшего государственного учреждения: не замечать очевидное советские историки привыкли. Гораздо интереснее разобраться в представлении Федора Алексеевича о месте царской власти и ее отношении к Церкви, тем более что эти вопросы были взаимосвязаны начиная с самого венчания государя на царство и до церковной реформы, в ходе которой он скончался.

Глава шестая

ПРАВОСЛАВНЫЙ ГОСУДАРЬ

Венчания государей на царство были наиболее торжественными официальными церемониями в России XVI–XVII вв., отражавшими наивысший уровень публичных взаимоотношений самодержца и Церкви. Взаимодействие царства и священства выражалось и в действиях, и в торжественных речах главных действующих лиц. Сравнительное изучение чинов царского венчания заставляет обратить особое внимание на действо, подготовленное и проведенное в Кремле в 1676 г. при деятельном участии Федора Алексеевича.[252]

Еще в прошлом веке Е. В. Барсов, выборочно сопоставив русские чины с византийскими, подчеркивал, что «наибольшую полноту греческого чиноположения представляет венчание царя Федора Алексеевича. После речи, в которой государь изъявлял желание короноваться, патриарх спрашивал его: како веруешь и исповедуешь Отца, Сына и Святаго Духа? И государь торжественно читал Никео-Цареградский Символ Веры. Кроме указанных знаков царского достоинства (венец, бармы, скипетр, крест, златая цепь. — Авт.), по примеру греческих царей, на него возложена была царская одежда. Миропомазание началось по приобщении патриарха, всех епископов, но до приобщения дьяконов. Кроме того, всем прежним царям по их миропомазании Святые Дары были преподаваемы не внутри алтаря, а перед Царскими вратами, где совершалось самое помазание, теперь же царь, по примеру греческих царей, введен во святилище, прямо Царскими вратами, где он приобщался тела и крови Христовой, подобно священникам».[253]

Чин царского венчания

Изменения в главном государственном акте при царе Федоре имели тем более важное значение, что по замыслу устроителей церемонии она издревле имела в высшей степени публичный характер. Это подчеркивалось уже в пространной редакции чина венчания Ивана Грозного, которая легла в основу традиции царских чинов. В отличие от камерного характера церемонии венчания Дмитрия Внука (1498), в чине Ивана дважды подчеркивалось присутствие при действе бесчисленного множества христиан. Для их «устроения» в чине Федора Ивановича было введено «многое множество» чиновников; в чине Марины Мнишек добавлено шесть полковников и 20 сотников со стрелецким войском.

При венчании Михаила Федоровича еще «многое множество» дворян и народа отмечено внутри храма и подчеркнута радость свидетелей события. При первом Романове была также введена торжественная служба по всем храмам и монастырям государства накануне венчания. По чину Алексея Михайловича благовест во все столичные колокола начинался не перед венчанием, а с самого рассвета; всем чинам двора была предписана золотая одежда; на Ивановской площади появились иноземцы — служащие дарю и представители других стран «без числа»; неисчислимое множество православных было, согласно чину, «мужского пола и женского». Все эти признаки публичности были аккумулированы в чине Федора Алексеевича, который вдобавок за два дня до торжества весьма энергично отдавал личные распоряжения по деталям его проведения.

Международная публичность венчания, фиксированная в чинах XVII в. начиная с Алексея Михайловича, была подчеркнута тем, что руководили церемонией посольские думные дьяки — чиностроители (Г. В. Львов при Алексее, Г. К. Богданов при Федоре и Е. И. Украинцев при Иване и Петре). Дипломаты разрабатывали чин и, стоя «против государя» «на чертожном месте», по ходу церемонии «царскому поставлению и венчанию чин строили». А вот среди главных исполнителей действа инициатива менялась.

Первоначально она принадлежала великому князю-отцу. Иван III благословил внука на великое княжение, а митрополит только подтвердил благословение, вторя Ивану. В редакциях чинов Ивана Грозного инициатива постепенно переходит к самому царю. Иван предлагает митрополиту венчать его на царство, ссылаясь на волю отца. Церемония начинается по изволению Ивана Грозного. Так же происходило венчание тишайшего богомольца Федора Ивановича. В чине Бориса Годунова не сохранилось начала, но и здесь именно царь заявляет, что его благословила и повелела быть царем царица Ирина. Поэтому Борис предлагает патриарху благословить его «по Божьей воле и по вашему избранию». Несмотря на выборы, Михаил Федорович также сам «изволил венчаться» и «велел» митрополиту начать церемонию. С большим основанием так же вел себя Алексей Михайлович, заявив, что его отец уже «благословил царством», и приказал патриарху сына на царство благословить.

Картина резко изменилась начиная с венчания Федора Алексеевича. К нему, а позже к Ивану и Петру, от имени всех людей обратился патриарх Иоаким, предложив царю венчаться и помазаться на радость подданным и для славы государства. В ответ Федор бегло упомянул, что его благословил и приказал венчаться отец. Но Иван и Петр заметили лишь, что старший брат «оставил» царство, на котором они сделались царями, в частности по просьбе патриарха. Именно патриарх Иоаким демонстративно распоряжался на коронации Федора Алексеевича (и его младших братьев), приказывая сделать каждый шаг как духовным, так и светским лицам. Столь крупное изменение взаимодействия светского и духовного владык заманчиво без всякого исследования закономерностей эволюции чинов венчания отнести к конкретной политической ситуации: сильный и властолюбивый патриарх при юных и неспособных к правлению царских отпрысках… Однако речь идет о более важном шаге, сделанном при Федоре Алексеевиче в соответствии с развитием представлений о правовых основаниях самодержавной власти и ее функциях.

В чине Дмитрия Внука господствовало родовое начало: «Божьим изволением, — говорил великий князь, — от наших прародителей великих князей старина наша то и до сих мест: отцы, великие князья, сыновьям своим старшим давали княжество великое». Очень важным было указание и на законность власти отца государя, благословляемого на великое княжение. Наследие Византийской империи как первоисточник великокняжеской власти указывалось лишь в одной редакции чина, однако именно эта мысль получила развитие впоследствии. В пространной редакции чина Ивана Грозного введение в церемонию — дополнительно к бармам и шапке Мономаха — креста, скипетра и цепи, а также миропомазания, прямо связано с представлением о наследии Константинополя — Второго Рима. Эти инсигнии зримо символизировали имперское наследие, но ни царь, ни митрополит об этом не объявляют. Только в описательной части чина пояснено значение креста, «что прислал тот греческий царь Константин Мономах на поставление великим князьям русским с бармами и с царским венцом».