1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

Литвинов ответил тем, что прочел Хадсону заявление, которое отправил на утверждение Сталину. В основном в нем говорилось о том, что в течение пяти лет Советский Союз выдвигал предложения о коллективной безопасности, и все они были отвергнуты, либо проигнорированы французским и британским руководством. Вместо коллективной безопасности те выбрали политику умиротворения, делая уступку за уступкой, и достигли этим только того, что аппетиты у агрессоров все больше возрастали. Несмотря на все это советское правительство не отказывается от своей готовности сотрудничать с другими странами, желающими оказать сопротивление агрессии. Но учитывая печальный опыт своих предыдущих предложений, советское правительство пришло к выводу, что теперь настал его черед ждать французских и британских инициатив. Если таковые последуют, Советский Союз был готов «рассмотреть и обсудить» всякие конкретные предложения. Я говорил также о том, что мюнхенская политика уничтожила «международное доверие, а также авторитет великих держав среди малых государств». Вряд ли могут быть достигнуты какие-либо серьезные результаты, если сотрудничество сведется к тому, что одна сторона будет вопрошать, а другая должна отвечать.77

В советских и британских отчетах об этой встрече имеются некоторые разночтения. Согласно телеграмме Сидса, Хадсон заявил, что в сожалениях об ошибках прошлого мало пользы и теперь настало время думать о настоящем и будущем. Литвинов сказал, что советское правительство «готово к консультациям с правительством Е. В. и другими правительствами, чтобы рассмотреть все возможные, как дипломатические, так и политические или экономические меры сопротивления. Он дал ясно понять, что подразумевает любую форму сопротивления, вплоть до вооруженной».78

Более позднее по времени и уже более продуманное послание Сидса содержит разумную дозу британского сарказма: «Исторический экскурс Литвинова был в высшей степени исчерпывающим... Развернут с обычным для него знанием предмета. Он ярко продемонстрировал постоянное отступление западных демократий... завершившееся мюнхенской капитуляцией и ледяным душем для Советского Союза». Хадсон мог защититься «единственным аргументом, который мог принять столь бескомпромиссный реалист, как Литвинов»: о том, что «в то время у нас не было другой возможности», у нас просто не было пушек.

«Слегка коснувшись, как он обычно делает в разговоре со мной британской слабости (в отличие от своей привычки при беседах с французским представителем), он сказал, что Франция практически обречена: она была, по его сведениям, наводнена германскими агентами, лишена единства и стабильности и практически отдана на откуп разного толка политическим лидерам, к которым он не испытывал никакого доверия. В не столь уж отдаленной перспективе он видел в Европе только Германию — от Бискайского залива до советских границ — уже непосредственно соприкасающуюся с Великобританией и Советским Союзом. Но даже это не удовлетворит германских амбиций, и атака при этом, сказал он, счастливо улыбаясь, будет направлена вовсе не на восток».79

Литвинов в своем отчете решил умолчать о взгляде на Францию и своей счастливой улыбке при мысли о том, что гитлеровские армии двинутся на запад. Это были личные чувства Литвинова, без сомнения разделяемые многими из его коллег. Зато излив свою желчь, он вплотную приступил к работе. И официальное советское дружелюбие к Хадсону и его партии было сполна подкреплено визитами в театр, роскошными обедами и приемами.80

Следующий разговор Хадсона, Сидса и Литвинова состоялся во время антракта в театре. Отчет Литвинова об этом разговоре довольно объемист, дискуссия должно быть захватила порядочно второго акта. Британцы показали ему короткую телеграмму, которую они отослали или собирались послать в Лондон. Литвинов выразил сомнение, содержание часовой беседы можно ужать до восьми-десяти строк. «Инсценировка проверки правильности записи на меня произвела впечатление зондажа о нашей готовности идти вплоть до военного союза или взаимной военной помощи, хотя во время первого разговора Хадсон оговаривался, что военный союз отнюдь не имеется в виду». Затем последовал длинный разговор, касавшийся Польши, Румынии и различных торговых вопросов. В самом конце, когда Хадсон намекнул, что Британия вполне могла бы обойтись вообще без торговли с Советским Союзом, терпение Литвинова изменило ему. Такие разговоры, заметил он, могут дать результат в переговорах с малыми странами, а две великие державы на самом деле могут обойтись без взаимной коммерции. Поэтому лучше сосредоточиться на соглашении, выгодном для обоих стран. А в более общем плане «Сидс и Хадсон оба стали жаловаться на замечаемое с нашей стороны недоверие к Англии, на наше нежелание понять, что английское правительство желает порвать со своей прошлой политикой и начать новую».

Литвинов пришел к выводу, что Хадсон приехал в Москву только с целью прощупать советское правительство на предмет его готовности к сотрудничеству и заключению возможного военного договора; возможно, для выяснения еще каких-нибудь особенных советских предложений. «Это, конечно, не значит, что Англия уже теперь стремится к такому соглашению, Англия желает лишь иметь все элементы для принятия решения в будущем при подходящих обстоятельствах».81 Кроме того, Хадсон вел продолжительные переговоры с Микояном по вопросам торговли, и хотя никаких конкретных соглашений из этого не последовало, полностью неудачными назвать их тоже нельзя. По политическим вопросам Хадсон встречался еще и с Потемкиным, и во время этой беседы уже ближе держался линии Ванситтарта. Возможно, он был испуган раздражением Литвинова по поводу беспредметности их дискуссий. Хадсон сказал Потемкину, что по его мнению война с нацистской Германией неизбежна, и встретить эту войну лучше бы, имея прочный англо-франко-советский альянс. Еще Хадсон сказал, что Британия могла бы послать во Францию девятнадцать дивизий, что явилось несомненной новостью для королевского генерального штаба, потому что он мог до сих пор послать только две дивизии. А дальше разговор вертелся вокруг разных общих мест, вполне в духе послеобеденной беседы. В отчете о беседе Потемкин довольно резко заключил, что миссия Хадсона, «начатая без серьезной подготовки с его стороны», закончилась по сути провалом. Потемкин сравнил Хадсона с гоголевским Хлестаковым, мелким чиновником, которого приняли за важную персону.82

Литвинов сообщил Майскому о провале миссии. Дело усугубило, отметил Литвинов, опубликование сообщения ТАСС, которое «сильно испортило настроение англичан, да и наше тоже».83 Это коммюнике включало место, где говорилось, что дискуссии касались и вопросов международной политики. Когда Кадоган узнал об этом в Лондоне, он немедленно телеграфировал Сидсу, что пассаж о политических дискуссиях крайне нежелателен и должен быть устранен, хотя ТАСС уже распространило коммюнике. Теперь рассчитывать было не на что, кроме как на резко отрицательную позицию Кадогана, которая могла только усилить раздражение и подозрительность со стороны Советского Союза.

По приказу Литвинова Майский отправился в Форин офис объясняться. По словам Кадогана, это была прискорбная ошибка, и он очень сожалел, если у советского правительства сложилось превратное впечатление. Майский прекрасно понимал, что Кадогану не могло понравиться, когда министр внешней торговли вступает в обсуждение политических вопросов, тем более что основной целью Хадсона было именно обсуждение торговых, а не политических вопросов. «Мне бросилось в глаза, — сообщал Майский, — что Кадоган говорил о данном инциденте с несколько необычным для него волнением и что имя Хадсона он произносил с явным раздражением. По-видимому, Кадогана возмущало, что человек торгового ведомства, да еще "выдвиженец" Ванситтарта (с которым у него не очень хорошие отношения), тоже хочет "лезть в политику"». Проще говоря, Кадоган «не прочь поставить ему палку в колесо». Майский сообщил Кадогану, что инцидент произвел на Москву неблагоприятное впечатление; и не из-за того, что кто-то попытался придать себе больший политический вес, а прежде всего потому, что такие люди как Галифакс, Ванситтарт и сам Хадсон слишком подчеркивали политическую важность миссии. И вообще, это вмешательство Кадогана создавало впечатление «какого-то диссонанса».85

Она на самом деле имела место, эта несогласованность в работе британского правительства. Чемберлен, как и Кадоган, насколько это было возможно, вообще не хотели иметь дела с Советским Союзом. А сигналы Майскому от Ванситтарта, Хадсона и даже Галифакса предназначались, видимо, только для советских ушей; они никак на были отражены в отчетах Форин офиса. И еще Майский недооценил застарелой вражды между Кадоганом и Ванситтартом. Ван — это «беспримерный осел», записал в своем дневнике Кадоган: «Я не использовал в свое время все возможности, чтоб избавиться от него, но теперь я понимаю, что должен был» (курсив сохранен как в оригинале).86 А вот как Литвинов писал об этом Сурицу: «Миссия Хадсона результатов не дала, да мы их и не ожидали, и сама цель миссии не была ясна ни нам, ни вероятно, самим англичанам».87 Ванситтарт имел ясное понятие о том, что требовалось и был, должно быть, больше всех огорчен провалом. Но он не мог противостоять Чемберлену и даже Кадогану.