Здесь, под небом чужим - Дмитрий Долинин

Я растолкал караульного солдата, дремавшего в сенях нашей казармы, и велел привести ко мне Ивана. Тот явился, зевая во всю глотку.

– Ваше высокоблагородие, унтер-офицер Михайлов прибыл по вашему приказанию, – отрапортовал он и подтянул подштанники.

Вышли во двор.

– Мотор в порядке? – спросил я тихо.

– Так точно.

– Готовь, через полчаса поедем. Оденься по форме. И вот держи – мой наган и патроны – проверь, смажь, заряди.

– Не успела кошка умыться, как гости понаехали, – сказал он растерянно, лица его в темноте я не видел. – Немец, что ль, с небес упал?

– Нету немца, не бойся. Стреляться буду.

– Такие чудеса, что дыбом волоса. Как это – стреляться?

– Кто кого подранит. Или убьет. Дуэль.

– С кем же стреляться выпало?

– Да ты его знаешь. Тот, кому ты чемоданы относил. Чернявый.

– Из-за нее?

Я промолчал.

– Лучше бы на кулачках померились, – сказал Иван.

Через полчаса мы двинулись. Небо уже начинало светлеть, но земля была еще погружена во тьму. Выехали за город, и в свете фонарей нашего авто вдруг перед нами стремглав помчался серый ушастый заяц и исчез, когда дорога свернула вправо. Иван правил молча, что-то обдумывая. А потом я услыхал нечто совершенно невозможное.

– Вы, уважаемый Антон Степанович, ввязались в не подходящую доктору и ученому авантюру, – глядя на дорогу, строго заговорил он, но как бы и не он, а иной кто-то, кто находился на его шоферском месте или вселился в его тело. – Дуэль – пережиток прогнившей дворянской культуры. Вам не к лицу участвовать в подобном фарсе. Стреляться вздумали! Не стыдно?

Я уставился на него и, наверное, долго моргал, не понимая, что происходит, и с кем, в конце-то концов, я имею дело.

– Вань… Ты… Иван, вы кто? – наконец вымолвил я.

– Я не Иван, – сказал он серьезно.

– Так кто же вы?

– Имени своего я вам не скажу, зовите меня Иваном, а то, не дай Бог, где-нибудь оговоритесь, назовете по-настоящему. А жандармское ухо тут как тут. К Ивану же я привык.

Вот оно что! Выходит, не зря я с первой встречи заподозрил в нем некое второе дно. Немецкий шпион? Но что шпиону вынюхивать в провинциальном Г., где весь гарнизон – двадцать солдат-инвалидов?

– Вы скрываетесь от полиции? – спросил я нерешительно.

– Вроде того. И не только, но об этом после.

– Ну-ну. Расскажете, если меня не убьют?

– А вы, человеколюбец, небось собрались в воздух палить?

Когда мы подъехали, противник уже был на месте. Иван отогнал авто в глубь леса, чтобы с дороги оно не было заметно. Неподалеку фендрик привязывал лошадь с пролеткой к дереву. Видно, его назначили возницей, чтоб избежать лишних глаз. Мы вышли на поляну. Седоусый капитан протаптывал прямую тропинку в мокрой от росы траве, втыкал ветку, обозначая барьер, отсчитывал от нее двадцать шагов и втыкал вторую ветку. Поодаль стоял, отвернувшись, сложив руки на груди, князь. Он глядел в небеса, то и дело нарушая наполеоновскую позу, чтобы оборониться от очередного комара.

– Это ваш секундант? – спросил капитан, увидев меня с Иваном. – Нашли все же.

– Здравия желаю, ваше благородие, – отрапортовал Иван. – Унтер-офицер Михайлов к вашим услугам.

– Ну-ну, хоть так, – промолвил капитан. – Давай, секундант, проверим оружие.

– Прежде я еще раз предлагаю покончить дело миром, – я возвысил голос, чтобы он достал до отдаленного князя. – Уважаемый Кирилл Мартемьянович, повторяю, что осуждаю свою невыдержанность и приношу вам свои извинения!

– Господа, господа, помиритесь! – выкрикнул фендрик.

– Это невозможно! – обернулся к нам Кирилл.

– Умоляю! – фендрик подбежал к князю и упал на колени. – Умоляю! Помиритесь!

– Не позорьтесь, подпоручик! Ваш отец вас бы высек! Стыдно! К делу!

И князь шагнул к протоптанной тропинке. У него за спиной, отряхиваясь, поднимался с колен несчастный фендрик.

– Осмотрим оружие, – сказал капитан и протянул Ивану револьвер князя.

Иван же передал ему мой.

– Наган господина Лобачева в порядке, – сказал капитан.

– А вот у вас огрех! – заявил вдруг Иван. – Нехорошо-с, ваше благородие! Не по-честному!

– Что такое, что ты несешь, дурень, – возмутился капитан.

– У вас пуля обкусанная! Как бы дум-дум!

– Этого быть не может!

– Смотрите сами, – Иван протянул капитану патрон с пулей. Капитан вытащил очки, нацепил на нос и долго рассматривал патрон.

– Кирилл Мартемьянович, что вы наделали?! – растерянно сказал он. – А я вам поверил, не стал смотреть.

– Это ерунда какая-то! Подмена! – вскричал князь. – Этот и подменил.

Он бросился к Ивану, схватил за ворот и стал трясти. Капитан и фендрик с трудом его оттащили.

Тут я понадеялся, что мне, кажется, везет, казнь отменяется и не грех вмешаться.

– Господа, поединок состояться не может. Ваша сторона повела себя неподобающим образом, – сказал я. – Прощайте, господа. Иван, пошли!

– Черт знает что! Нельзя так! – выкрикнул капитан. – Теперь вы обязаны вызвать князя. Ваше право будет – стрелять первым. Иначе – суд чести!

– Князь, я вас прощаю, – сказал я.

– Револьвер! Револьвер! – закричал князь. – Я убью его! Отдайте револьвер!

Он рвался, и опять его держали капитан и подпоручик.

Иван взмахнул моим наганом.

– Господа, мы тоже могем палить, – сказал Иван и стал деловито заталкивать патроны в барабан. – Нишкните!

– Господин полковник, будет суд, – сказал капитан.

– Не советую затевать. Суд обернется против вас. Вы подменили патрон. И вообще – все это дурь несосветимая! – сказал я и почти дословно повторил Ивана. – Дуэль – пережиток прошлых времен.

И мы уехали.

Разговор по дороге:

– Иван, откуда же дум-дум? Это князь зарядил?

– Я подменил. Патроны у вас одинаковые. Пулю я заранее обкусал, вот и получился дум-дум. А подменить – мгновение. Не хватало, чтоб такого человека, как вы, убили бы из-за пустых предрассудков. Живой не без места, мертвый не без могилы.

Тщеславие, тщеславие… Сочинив преображение Ивана, я возгордился. Да, именно сочинив и заставив его произносить какие-то определенные слова. В дневнике доктора Л. о самой дуэли и внезапном превращении простолюдина Ивана в совершенно другого человека написано всего несколько глухих фраз. Быть может, доктор опасался, что дневник его может попасть в руки полиции и станет доносом на себя и Ивана? Но мне-то нужно было объяснить современному зрителю, кто же такой этот Иван, откуда он взялся. Что такого он, подпольный человек, мог рассказать о себе доктору Лобачеву? Пришлось взяться за его жизнеописание.

Допустим, сперва немного о детстве. Родился он в большом провинциальном городе в семье путейского инженера. Инженер этот строил железнодорожные мосты, поэтому семья часто меняла места жительства. С детства фальшивый Иван был приучен к технике, потому что его отец всегда таскал за собой вагон с хорошо оборудованной мастерской. Любил он что-то вырезать, выпиливать, вытачивать, паять. Приохотил к железкам сына. А у того, когда учился он в гимназии, проявился, вдобавок к техническому, актерский талант. И, как с усмешкой рассказывал доктору сам Иван, играл он даже принца Гамлета, несмотря на свое круглое русопятое лицо. В университете сдружился он с революционными студентами. Дальнейший его рассказ, как догадывался доктор, был полон недомолвок и умолчаний. Какого-то губернатора они собирались убить. Зачем – доктор не спрашивал, время было такое, когда террористы чуть ли не раз в месяц убивали кого-нибудь из государственных сановников. Привычное дело, рутина. Трое следили за этим губернатором, выясняли его маршруты. Наконец назначили время и место, заняли позиции. У старшего за пазухой пара самодельных бомб. Одна на запас, если первая не сработает. Иван, как самый молодой, определен на подстраховку – стрелять, если взрыв не получится.

Бомбы сработали. Подлетело вверх, мотнув хвостом, рухнуло лошадиное тело. Взвился в воздух и грохнулся о булыжник кучер. Разлетелись в стороны и вспыхнули обломки кареты. А вторая бомба рванула за пазухой террориста, разворотив его грудь и оторвав голову.

Оглушенный и растерянный старик-губернатор стоит над истекающим кровью мертвым телом кучера, рваным и обезглавленным трупом террориста и раненой лошадью. С белых губернаторских ног свисают обгорелые обрывки брюк, сапог и шелковых подштанников, обнажено мужское достоинство, и он, внезапно ощутив холод, прикрывает его рукой.

Вокруг собирается испуганная молчаливая толпа, где-то свистят городовые. Лошадь лежит на боку, живот ее разворочен, кровавые внутренности вывалились наружу, она косит огромным слезящимся глазом, тяжело, с хрипом дышит, и вдруг хрип этот превращается в какой-то высокий звук, стон, вроде детского плача.

Губернатор отрывает взгляд от умирающей лошади, поднимает голову и встречается мертвыми глазами с каким-то человеком из толпы. Смотрит, не видя, но тот, на кого обращен этот взгляд, тушуется, отводит глаза, пятится и скрывается за чужими спинами. Губернатор смотрит на другого, на третьего, четвертого. Пятый – Иван. Глаза в глаза. Цель – вот она, в десяти шагах, думает Иван, рука в кармане сжимает револьвер, ничего не стоит мгновенно его выпростать и нажать на спуск. Куда стрелять? В лицо? В живот? Но эти глаза! Сил нет в них глядеть. Иван склоняет голову. Белые губернаторские ноги, белая рука, прикрывающая срам. На руке – кровяные потеки. И неожиданно для себя самого Иван вдруг отшатывается, отступает назад, пятится, пятится, пятится, вытискивается из толпы и быстрым шагом идет прочь, всхлипывая. За спиной хрипит и плачет умирающая лошадь, потом гремит выстрел. Тишина. Негромкий ропот толпы.