Эдгар По в России - Евгений Васильевич Шалашов

Не смущаясь, что он в одном белье, поэт соскочил с дивана и начал собирать вещи, раскиданные вчера вечером (или сегодня утром). Отыскивая рубашку, заорал:

— Степан, зараза такая, не мог на место положить?! Такая ты…

Кричал он по-русски, но Эдгар его почему-то понял. Кажется, за последнее время научился понимать русский язык. Особенно ругательства.

Из-за двери донесся сконфуженный рев, означавший, что вчера слуга не рискнул показываться на глаза хозяину. Пушкин, досадливо махнув рукой, заскакал по комнате, пытаясь попасть ногами в штанины. Из-за слабости его немного покачивало, и Эдгару пришлось поддержать под локоток великого русского поэта. Александр сумел одолеть штаны, заправил рубаху и начал сражение с жилетом, попутно излагая свои мысли:

— Вот, дорогой мой друг, представьте себе, что вы читаете о встрече Гёте и Шиллера…

— Представил, — кивнул По.

— И находите в описании, что они чинно-благородно гуляли по Йене или по Веймару, нюхали цветочки, заходили только в кофейни и ни разу не выпили по кружке пива с колбасками. Вы в это поверите?

— Так это великие поэты, — засомневался Эдгар. — Возможно, они были чужды проявлениям человеческих слабостей.

Пушкин расхохотался самым гнусным образом. От его смеха Эдгару стало не по себе, зато стали куда-то уходить мысли о недавнем происшествии.

— Во времена моей юности… — начал свое повествование поэт, протягивая руку за галстуком, оказавшимся так глубоко под креслом, что пришлось становиться на колени и вытаскивать. Отвлекшись на важную деталь туалета, Пушкин сбился с мысли и начал рассказ по-новой: — Во времена моей юности самым великим поэтом в России считался Гаврила Державин.

— А кто это?

— Неважно, — махнул Пушкин галстуком, не желавшим завязываться, и Эдгару снова пришлось идти на помощь. Вытягивая шею, русский поэт продолжил: — Так вот, в ту пору я был в выпускном классе. А Гаврила Романович…

— Романович? — наморщил лоб Эдгар, просовывая конец галстука в петлю. Кажется, Александр называл другую фамилию?

— Гаврила Романович Державин, — вздохнул Александр, сетуя на самого себя, что не объяснил иностранцу особенностей русских имен.

— Ага, — поддакнул Эдгар, завершая работу. Критически осмотрев узел, кивнул — мол, неплохо.

Пушкин еще раз вздохнул. Кажется, ему уже расхотелось рассказывать дальше. Но, раз уж начал, следовало закончить.

— Мы ждали господина Державина на выпускной экзамен. А мои друзья-лицеисты — все сплошь и рядом поэты! Вот представьте себе — куда ни плюнь, все пишут и пишут. И каждая лицейская скотина, включая меня, мнит себя гением! За один год столько бумаги извели, что на губернаторскую канцелярию хватит. Мы императора так не ждали, как Гавриилу Романовича! Бегали, высматривали — не едут ли санки? А морозец в тот день был — о-го-го. И вот, наконец, появляется фигура высокого старика в генеральской шинели. Мы стоим, ждем — не изречет ли великий человек что-то такое, что можно внести в анналы истории, а он спрашивает у швейцара: "Где, мол, братец ты мой, здешний сортир?"

— Сортир?

— Туалетная комната.

Сложности перевода порой убивают нюансы повествования, зато Александр уже влез в сюртук и надевал пальто. Деловито похлопав по карманам и не найдя в них ничего нужного, поэт скривился и подошел к книжной полке. Вытащив книгу в тяжелом кожаном переплете, извлек из нее несколько серых бумажек. Почесав лоб, сунул одну в карман, а остальные положил обратно.

— На вечер хватит…

Эдгар лишь мельком увидел бумажку, исчезнувшую в кармане поэта, но ему стало не по себе. При всем том, что в России (да и в Америке тоже) бумажные деньги ценятся ниже серебряных, при русских ценах пятидесяти рублей ассигнациями хватит, чтобы напоить полк.

В баре (ну, пусть будет кабак, если Александру так удобнее) Пушкин заказал четыре кружки пива. Сдвинув локтем две глиняные емкости (не в пинту, а куда больше!) в сторону американского друга, жадно ухватил свою.

Пока Эдгар цедил русское пиво мелкими глоточками, Александр единым махом одолел кружку и, изрядно повеселев, начал неспешно тянуть вторую.

— Ух, хорошо-то как!

— М-мм… — проговорил Эдгар, пытаясь разобрать на вкус пиво, отличавшееся от тех сортов, что ему доводилось пробовать. Русский напиток напоминал английский эль.

— Мы с вами пьем легкое пиво, — сообщил Пушкин. — "Женское", как у нас говорят. Вот теперь самое время заказать "мужское" пиво.

В ожидании "мужского" пива поэты молчали.

— О, чуть не забыл, — хлопнул себя по лбу Александр. — В Аглицком клубе только и говорят о юном англичанине, что выплеснул пиво в лицо старому идиоту Ишервуду. Это не вы?

— А почему англичанин? — несколько обиделся Эдгар.

— Значит, это были вы! — обрадовался Пушкин. — Я так и подумал. А то, что приняли за англичанина, — ничего удивительного. Язык схожий, если не тот же самый. Что могли подумать люди, ни разу не видевшие живых американцев? Кстати, если доктор вызовет вас на дуэль, я охотно пойду секундантом. Он еще не прислал вам картель?

— Картель?

— Ну да, картель — вызов на поединок, — пояснил Пушкин, потянувшись за закуской к пиву — солеными кусочками хлеба, стоявшими прямо на стойке. Захрустев, Александр деловито сообщил: — Имейте в виду, что выбор оружия за вами. Вы что выбираете? Пистолеты или шпагу?

Эдгар удивился. Вызывать на дуэль из-за такого пустяка, как выплеснутое в лицо пиво? Одно дело, когда Гамильтон и Бёрр стрелялись из-за политических разногласий[17], и совсем другое — убивать друг друга из-за нелепых ссор. Вот если бы ему кто-то выплеснул пиво в лицо, он бы… Нет, он бы убил негодяя на месте.

— Я бы выбрал пистолеты, — решил-таки По, вспомнив, что из холодного оружия он держал разве что артиллерийский тесак, которым удобно рубить кусты. Впрочем, стрелять ему довелось только из пушек, да и то всего один раз. А если уж совсем честно — то он наблюдал со стороны, как стреляют другие.

— Пистолеты — это правильно, — мотнул головой Пушкин. — Если у вас нет своих, так я одолжу. У меня неплохая дуэльная пара.

После "мужского" пива Эдгара начало клонить ко сну и юноша задумался, а не уйти ли отсюда? Взять извозчика, чтобы отвез в гостиницу. Но после разговора о дуэли уход мог выглядеть трусостью. А тут еще и Александр, будто в насмешку, спросил:

— Не устали?

Уступать русскому хоть в поэзии, хоть в питье американец не собирался. Единственное, что сделал По, так это сходил в известное место, размещавшееся во дворе. Вернувшись, почувствовал прилив сил и национальной гордости. Оттопырив нижнюю губу, постарался придать ей презрительный вид (хотя как можно придать губе презрительный вид?), процедил:

— Таким