Иван Грозный: Кровавый поэт - Александр Бушков

    Итак, никаких «воевод» нет. Что делает Володихин? Да с наивностью школьника, подгоняющего задачу под подсмотренный в конце учебника ответ, начинает фокусничать, с помощью хитроумных вывертов подбирая кандидатов на роль загадочных «воевод». В итоге «доискивается», что Ряполовский - это то ли (!) боярин Хилков, то ли боярин Палецкий, а Львов - Федор Троекуров. Почему? А по кочану! Аргумент один, представляющийся пытливому изыскателю железным: «сам» Курбский свидетельствовал! А коли так, ошибки быть не может. Юноше и в голову не приходит, что Курбский (ничуть не отягощенный ни честностью, ни праведностью) мог в попытках повесить на Грозного всех собак глядеть на закопченный потолок в своей ковельской резиденции и именно там высматривать мифических «жертв». Как будто тогда существовали научные журналы и аттестационные комиссии, придирчиво проверяющие подлинность всех приведенных фактов. Как будто полякам, преследовавшим свои узкополитические цели, было невероятно важно иметь чистую истину и они непременно указали бы Курбскому на ложь и подтасовки…

    В общем, Курбский давным-давно умер, но дело его живет - трудами таких вот володихиных. К Володихинской книге мы еще вернемся как к собранию заскорузлых штампов и страшных сказок, почерпнутых из самых сомнительных источников, а в следующей главе поговорим о вещах посерьезнее.

    В 1564 г., сытый по горло беспрестанными заговорами и изменами, окончательно обозлившийся на чванливую и ненадежную толпу бояр, Иван Грозный решает перейти к самым радикальным мерам.

    Родилась опричнина!

    3 декабря 1564 г. жители Москвы с большим недоумением наблюдали, как из города уезжает царь. Сами по себе отъезды Ивана Васильевича были делом привычным - то на богомолье, то на охоту, не говоря уж о войне. Но теперь творилось нечто непонятное, чего никогда не случалось прежде: за царем следовал огромный обоз с ценностями, в том числе и церковными, казной, всем царским добром. Царя, в противоположность прошлым отъездам, сопровождало множество бояр, дворян и приказных - причем многие из них везли с собой жен и детей. Царский поезд вдобавок двигался под охраной необычно большого числа вооруженной конницы, сплошь из «детей боярских», не только московских, но и съехавшихся из дальних городов. Все это, вместе взятое, не на шутку удивило жителей, но к царю ведь не подойдешь запросто и не спросишь: «Куда собрался, батюшка?»

    Тягостная неизвестность продолжалась целый месяц. Известно было только, что царь обосновался не так уж и далеко от Москвы, в Александровской слободе.

    А потом в Москву прискакал царский дьяк Константин Поливанов с несколькими грамотами за пазухой - и тут-то грянуло так, что оторопели ко многому привычные москвичи…

    Государь отказывался далее быть царем. Вульгарно выражаясь, объявил: надоели вы мне все, ухожу я от вас, ослушников и супротивников… Примерно так.

    В грамоте, адресованной митрополиту с духовенством и боярам, Грозный подробно перечислял «измены боярские и воеводские и всяких приказных людей». Припомнил все: как устраивали заговоры, как расхищали казну во время его малолетства, как проигрывали войны и драли с народа три шкуры. И пожаловался: как только он хотел покарать изменников и воров за их художества, духовенство вместе с боярами их покрывало и упрашивало ограничиться чисто символическими наказаниями (что, кстати, истине полностью соответствовало). И посему, «не в силах их изменных дел терпети», царь оставляет престол и уходит жить, где Бог укажет…

    Одновременно Поливанов вручил московским купцам, мастеровым и всему простому народу другую грамоту. В которой говорилось, что на них царь как раз не гневается.

    Впечатление, произведенное этими посланиями, было столь ошеломляющим, что жизнь в столице замерла: опустели приказы, прекратилась базарная торговля, встали мастерские. То, что произошло, затрагивало каждого…

    Очень быстро в Александровскую слободу направилась огромная депутация из духовенства, боярства, дворян и приказных. Грозный их долго промурыжил у ворот, да и потом, допустив к себе, держался неприязненно и сурово. Всe царские упреки сводились, в сущности, к одному: «Достали вы меня!»

    «Депутаты» кряхтели и мялись, просили прощенья и упрашивали вернуться, каялись. В самом деле, ситуация небывалая: слыханное ли дело, чтобы царь бросал престол и державу? Ходили, правда, слухи, что «гишпанский» король ушел в монастырь, но тут было нечто другое, вселявшее откровенный ужас - с точки зрения тогдашних людей, не знавших ничего другого, кроме монархии, и привыкших видеть в государе помазанника божьего…

    После долгих отнекиваний Иван Васильевич, уж так и быть, согласился вернуться на царство, но при одном-единственном условии: отныне он будет править совершенно по-другому, а как именно, вскорости узнают…

    В начале февраля царь вернулся в столицу. Конечно, вся эта тщательно разыгранная Грозным коллизия была чистейшей воды маневром (я не пишу «комедией», потому что речь все же идет о чертовски серьезных вещах). Царь все это хорошо продумал и талантливо осуществил, полностью добившись своего: «депутаты» приглашали его вернуться на любых условиях, лишь бы и дальше не оставаться сиротинушками…

    И все же, все же… Не подлежит сомнению, что этот месяц был для Грозного временем сильнейших стрессов и переживаний. Когда он вернулся, москвичи его не узнали: уезжал еще совсем не старый человек, всего-то тридцати пяти лет от роду, с аккуратными усами и бородой, волосами без малейшей седины. А в феврале в Москву въехал неузнаваемый, вмиг постаревший Иван Васильевич - мрачный остановившийся взгляд, волосы на лице и голове выпали полностью. Так что это была вовсе не комедия и не совсем игра: так не притворяются, такого не сыграть…

    Грозный объявил, что вновь принимает на себя царские обязанности с тем непременным условием, что отныне он будет карать изменников, накладывать на них опалу, лишать имущества, а если понадобится, и головы уже без всяких «советов» с боярской думой и без «докуки и печалований» со стороны духовенства - иными словами, царь объявил о введении чрезвычайного положения, как это именовалось бы теперь.

    И заявил, что разделит державу надвое - на «опричнину», где будет распоряжаться исключительно сам, и «земщину», то есть все остальное. В самом этом слове нет ничего необычного или страшного: «опричь» по-русски означает всего-навсего «кроме». Еще в 1425 г. московский князь Василий Дмитриевич в своем завещании отдавал супруге пятьдесят два села «в опричнину», то есть в полное самостоятельное владение. «Опричниной» на пирах именовались

    и блюда, которые хозяин лично распределял между самыми приятными ему гостями.

    «Земщиной» по-прежнему должны были управлять воеводы, наместники, судьи и сохранившиеся «кормленщики» - по прежним законам. В «опричнине» руководила только царская воля.

    Даже в Москве появились «земские» и «опричные» районы (например, Арбат и Сивцев Вражек). Всех тамошних бояр, дворян и приказных, кто не был зачислен в опричнину, оттуда выселили на другие улицы.

    Так началась опричнина - один из самых сложнейших периодов в истории России, о котором и сегодня существуют самые противоположные мнения. Огромное число либеральных историков (не говоря уж о «прогрессивной интеллигенции» девятнадцатого века) видели в ней не более чем очередную кровавую потеху «безумного тирана». «Все знают», что разнузданные банды опричников сатанинским

    воинством носились по Руси, сжигая все подряд, грабя, насилуя и убивая. «Все знают», что к седлу они привязывали отрубленную собачью голову и метлу - в знак того, что грызут и выметают измену. Да мало ли какие ужасы «знают все»…

    Тем более что исторические труды были проиллюстрированы и романами вроде «Князя Серебряного», и многочисленными живописными полотнами лучших художников. Именно такое сочетание обеспечивает массированное воздействие на умы, и жуткая сказка очень быстро превращается в святую истину, известную «всякому образованному человеку».

    Здесь и А. Васнецов с его «Московским застенком», от которого мороз по коже продирает, и некий мастер кисти рангом помельче, автор громадного полотна, изображающего разоренный дом боярина (ну конечно же, безвинного!) после налета опричников.

    Все вверх дном, все переломано, а в центре композиции возлежит юная боярышня, только что обесчещенная буйной ордой опричников: до чего изящно, надо сказать, возлежит, вполне в духе французской школы классицизма…

    Вот картина живописца М. Авилова, без особых изысков названная «Царь Иван Грозный с опричниками». Грозный еще мало-мальски похож на человека, он всего лишь едет с видом хмурым и суровым. Но перед ним несутся какие-то монстры: разодеты пестро, как попугаи из тропической Амазонии, бородищи буйные, ухмыляются в сорок шесть зубов, горячат коней, подняв их на дыбы…