Слезы Брунхильды - Жан-Луи Фетжен

— Открой их наугад и прочитай те строки, на которые упадет твой взгляд, — сказал Григорий. — Священное Писание откроет тебе твою судьбу.

— Какую книгу взять первой?

— Пусть твоя рука сама выберет.

Мерове приблизился к гробнице, настолько ослабленный и испуганный, что каждый шаг давался ему с трудом Глаза его остановились на Книге Царств, и он наугад открыл ее. Ткнув пальцем в середину страницы, он прочитал вслух: «Если же вы и сыновья ваши отступите от Меня, и не будете соблюдать заповедей Моих и уставов Моих, которые Я дал вам, и пойдете, и станете служить иным богам и поклоняться им, то Я истреблю Израиля с лица, земли, которую я дал ему»[46].

Мерове понадобилось некоторое время, чтобы соотнести эти слова со своим положением, и когда он постиг их смысл, то оледенел от ужаса. Разве он не снял монашескую одежду и не отказался публично от своих обетов? Это, конечно, не означало оставить Бога, и тем более поклоняться чужим богам, но предсказание от этого не становилось менее пугающим.

Сильно дрожавшей рукой он открыл Книгу Псалмов. «Так! на скользких путях поставил Ты их, и низвергаешь их в пропасти. Как нечаянно пришли они в разорение, исчезли, погибли от ужасов!»[47]

И, наконец, совсем слабым голосом, который епископ едва расслышал, Мерове прочитал последний отрывок: «Вы знаете, что через два дня будет Пасха, и Сын Человеческий предан будет на распятие»[48].

Истребление, погибель, распятие…. Каждое из этих слов жгло Мерове, словно раскаленное железо. Неужели после обоих его дядьев, Карибера и Зигебера, проклятие Божье поразило и его? Сам того не замечая, Мерове заплакал, распростершись у подножия гробницы. Он оставался там до тех пор, пока Григорий не взял его за плечо и не увел за собой. Когда они вышли из базилики, их встретил Гонтран Ле Бозон и отвел Мерове в его комнату.

— Судя по вашему лицу, мне даже не нужно спрашивать, насколько счастливым оказалось пророчество, — заметил он, садясь вместе с молодым человеком за стол. Мерове прикрыл глаза и слабо вздохнул, не отвечая.

— У них никогда не бывает хороших предсказаний! — продолжал Ле Бозон. — Впрочем, ведь почти любую фразу можно истолковать и так и сяк.

— Я не знаю, что мне делать, — пробормотал Мерове и, взяв кусок хлеба и откусив от него, начал без аппетита жевать.

— Ну, для начала — как следует поесть и выпить. Вам нужно восстановить силы.

Ле Бозон хлопнул в ладоши, и вошли слуги, неся на подносах блюда с жареным мясом, миски с сушеными фруктами и кувшины с вином. Пока слуги расставляли все на столе, Мерове и Ле Бозон встали и отошли к окну, чтобы продолжить разговор. Внезапный грохот разбившейся посуды заставил обоих вздрогнуть. Они мгновенно обернулись, охваченные предчувствием нового несчастья, и буквально онемели. Осколки разбитого кувшина валялись на полу, но слуга, уронивший кувшин, вместо того чтобы упасть на колени и просить прощения, обеими руками вцепился себе в грудь, корча гримасы, которые вначале показались им смешными, затем — ужасающими. Язык у слуги вывалился изо рта, лицо полиловело. Он смотрел на Мерове, словно пытаясь что-то сказать, но вместо этого рухнул на пол и забился в конвульсиях, раздирая ногтями шею и грудь. Другие слуги опустились на колени рядом с ним, пытаясь помочь, но тот сложился пополам, и его обильно стошнило. Затем более отвратительный запах заставил слуг отшатнуться — кишечник несчастного тоже изверг свое содержимое наружу.

Ле Бозон приблизился к умирающему слуге, опустился на корточки и бегло осмотрел его. Затем подобрал несколько глиняных осколков разбитого кувшина, понюхал их, окунул палец в разлившуюся на полу лужу вина и тоже поднес к носу. Наконец Ле Бозон поднялся.

— Скорее всего, это аконит, — сказал он. — У него сладковатый привкус, и в вине его не различишь…

— Яд! — в ужасе прошептал Мерове. — Ты уверен?

— Поверьте мне, я с этим уже сталкивался…. Отравленный слуга тем временем содрогался во все более резких конвульсиях, мучительно хрипя.

— Эй, унесите его, — приказал Ле Бозон остальным. — Пусть подыхает на улице…

Видя, что все слуги воспользовались случаем, чтобы ускользнуть, он устремился вслед за ними к выходу и схватил первого попавшегося за рукав.

— Ну-ка скажи — он пил это вино?

— Я не знаю, сеньор…

— Кто-нибудь еще пил вино? Никто? А пробовал кто-нибудь эти блюда? Говорите, или все умрете, как он! Один из слуг, лицо которого побелело от ужаса, наконец, нерешительно проговорил:

— Сеньор, по дороге из кухни сюда мы иногда пробовали блюда или вино…

— А он пил?

— Он как раз нес кувшины, сеньор…

— А сам ты что пробовал?

— Ветчину, сеньор…

— Это все? А остальные?

Слуги опустили головы, не отвечая. Ле Бозон раздраженно сунул отвечавшему слуге мелкую монету и жестом отпустил всех.

— Унесите все блюда, — велел он. — А тебя, — обратился Ле Бозон к слуге, который отвечал на его вопросы, — я беру к себе на службу. Проследи за тем, чтобы комнату очистили и окурили благовониями.

Затем он вывел Мерове наружу, подальше от ужасного смрада, заполнившего всю комнату. Не отвечая на вопросы Мерове, Ле Бозон купил хлеба и два яйца у торговки-разносчицы и сел прямо в снег у стены базилики.

— Съешьте, — сказал он, протягивая одно яйцо Мерове. — По крайней мере, вы не рискуете отравиться.

— Нас хотели отравить! — Мерове едва сдерживался, чтобы не кричать во весь голос. — Здесь, в святом месте!

— Нет, это вас хотели отравить, — возразил Ле Бозон. — Хотя, конечно, и я умер бы вместе с вами. Думаю, это никого особенно не огорчило бы, кроме моих дочерей.

— Это отвратительно… Я не собираюсь оставаться здесь, ожидая, пока меня убьют!

— Да, согласен…. Ваши враги более могущественны и кровожадны, чем мои, монсеньор. Рано или поздно они доберутся до вас. Он очистил яйцо и отбросил скорлупу в сторону.

— Ну а что с пророчеством? — спросил он полушутливым тоном. — Что сказали вам священные книги?

— Предрекли, что я буду наказан за богоотступничество, — ответил Мерове, вздыхая. — И что меня предадут моим врагам… что-то в этом роде.

— Я понимаю, куда клонит епископ. Он хочет сказать, что вы в опасности, потому что отказались от монашеской рясы. Наденьте ее снова, будьте священником, и никто не осмелится вас тронуть. Хотя Григорий, конечно, прав. Если бы вы были священником, ни у кого не было бы нужды вас убивать. Мерове слабо улыбнулся и покачал головой.

— Я открывал книги наугад, Гонтран. Это не было подстроено заранее.

— Вот как…

Некоторое время они молча ели, наслаждаясь лучами зимнего солнца, показавшегося из-за облаков. Потом Ле Бозон заговорил снова:

— Я тоже недавно был у одной прорицательницы. Некогда она предсказала совершенно точно день и даже час смерти вашего дяди Карибера. Мне она сказала, что король Хильперик преставится через год и королевство перейдет к вам.

— Это правда?

— Я говорил об этом с епископом, но он посмеялся надо мной. Не следует полагаться па пророчества дьявола, ибо он отец лжи — так он сказал. Но я все же в это верю.

Мерове вспомнил, как обменялись взглядами Ле Бозон и епископ, когда речь зашла о Божественном пророчестве. Значит, Гонтран не лгал — он действительно был у предсказательницы.

— А что еще она говорила?

— Ну, остальное было обо мне, — улыбнувшись, ответил Ле Бозон.

— Все равно скажите…

— Ну, если уж вам так хочется знать, она сказала, что в ближайшие пять лет я стану королевским военачальником. А на шестой год получу сан епископа в городе на левом берегу Луары.

— Тогда понимаю, почему это не понравилось епископу. Наверно, вам был обещан его город!

Гонтран не засмеялся в ответ на шутку Мерове — напротив, он взглянул на него с такой серьезностью, что улыбка на лице молодого человека померкла.

— Если я увезу вас отсюда и вы станете королем, вы сделаете меня своим военачальником?

Без сомнения, они бы меня убили. Рано или поздно, может быть, после долгих лет заточения в каком-нибудь монастыре. Так происходило у франков в их собственных семьях. Все смерти, все скорби, которыми был отмечен мой жизненный путь, вовсе не выглядели чем-то из ряда вон выходящим по сравнению с участью большинства франкских владык.

Мне казалось, что я обрела свободу и теперь нахожусь в безопасности; я обманывалась. Я стала помехой не только для моих врагов, но и для остразийской знати, которая, трусливо разбежавшись по углам при известии о смерти Зигебера, теперь плела заговоры, собираясь занять его место.

Оказавшись в Метце после долгого изнурительного пути, я испытала на собственном опыте и то, сколь пренебрежительно было отношение франков к женщинам. Как и несчастная вдова Карибера, бесстыдно ограбленная Гонтраном, как Одовера, первая жена Хильперика, я больше ничего не значила в их глазах. Я больше не была королевой, я была лишь матерью короля. Мой дорогой Готико, вернейший из верных, настоял на коронации Хильдебера, несмотря на то, что моему сыну было всего пять лет, и заставил замолчать всех тех, кто претендовал на трон. Но после смерти Зигебера многое изменилось… И это, увы, было только начало.