Сначала повзрослей - Маша Малиновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я замираю. Застываю, ощущая, как пульс учащается. В секунды достигает высоких цифр. В груди становится горячо, и теперь уже от страха. Что с ним случилось? Заболел? Неужели так сильно, что в больницу пришлось лечь? Или может с Ксюшей что?
Я замираю и вся превращаюсь в слух. Не могу спросить у неё напрямую, но я должна знать!
— О Господи, — качает головой Екатерина, нахмурившись. — Сильно избили?
О Боже! Избили?
— Когда тебя отпустят? До пятницы успеешь поправиться? Мне без спутника на Форум идти как-то не по статусу.
Не могу поверить, что она так холодно реагирует! У меня всё тело уже огнём горит и руки начинают трястись.
— Ну хорошо тогда. Только мой тебе совет: переведись из седьмой в какую-нибудь частную клинику, там быстрее оклемаешься, — Екатерина поворачивается боком к Ане и поднимает руку, позволяя подколоть там ткань. — Пока, Герман. Пиши. Скучаю.
У меня внутри всё накаляется до взрыва. Всё, больше я терпеть не могу. Всё что нужно — узнала. И пусть я буду не к месту, пусть он меня прогонит, но я должна лично убедиться, что он в порядке!
— Мне нужно уйти, — говорю негромко Ане, подойдя к ней.
Сначала она смотрит с удивлением, но, наверное, мой вид ей совершенно точно говорит, что мне правда надо.
— Конечно, — кивает она. — Злата сейчас уехала на обед, но я её предупрежу.
— Спасибо, — киваю, чувствуя, как ком подкатывает к горлу.
— Напиши мне, Жень, — Аня очень внимательно смотрит на меня, пока я трясущимися руками натягиваю куртку и застёгиваю кнопки.
— Хорошо, — киваю и выбегаю из “Джаза”, по пути вызывая такси до седьмой больницы.
36
Герман
Я открываю дверь и не успеваю даже ничего сказать, потому что меня тут же сворачивает от жёсткого удара в живот.
— Ох, бля… — сиплю, согнувшись, а потом двое бравых парней подхватывают меня под локти и затаскивают глубже в мою же квартиру.
— Вот и я так сказал, когда понял, что арест Руслана, моего сына, если ты вдруг не знал, — дело твоих рук, Герман, — слышу ледяной надтреснутый голос.
Фадеев переступает порог и входит в квартиру вслед за своими молодцами. В обуви, козёл, да по чистому полу.
Он расстёгивает своё чёрное пальто и подходит ближе, пока его парни парни крепко меня держат. Смотрит с презрением. Его лицо за последние несколько дней заметно постарело и осунулось. Рот будто застыл в гримасе, напоминающей отвращение.
— Что ж ты, Герман, — говорит негромко, с глухим присвистом, — я тебя в люди вывел, а ты, сука, как был ментом, так и остался?
Его кулак приходится мне в челюсть. Антон — мужик крупный, жилистый, но я бы его в узел завязал быстро. Однако есть один момент, а точнее два — амбалы, что держат меня под руки.
Рот наполняется кровью, а языком я чувствую, как нижний передний зуб уже на так твёрдо стоит в челюсти. Блин, за время работы в полиции ни одного зуба не потерял, хотя всякое бывало, а тут… жалко.
— Тебе стоило больше времени уделять воспитанию твоего сына, Антон, — сплёвываю кровь на пол, стараясь не попасть на ковёр, но рот снова наполняется металлическим привкусом. — Он вырос подонком. Таким, как он, самое место в тюрьме.
И, конечно, за эти слова мне снова прилетает под дых. Приступ кашля сковывает грудь, и я уже готов благодарить этих бравых парней, что держат меня. Иначе бы распластался уже.
— Два эпизода с сомнительным согласием, одно изнасилование и одна попытка группового. Это не считая хранения наркотиков, угроз, хулиганства. Как думаешь, твой Русланчик — всё ещё милый мальчик? — поднимаю глаза на Фадеева, чуть прокашлявшись. Я могу себе представить его чувства. Он отец, да. А ещё я, как отец девочки, могу представить чувства того, чью дочь фадеевское отродье изнасиловало.
— Он засранец, да, но он мой сын! — Антон переходит на крик. Он, вижу, на пределе тоже. — Каким бы говнюком не был! Сын! А тебя я считал товарищем!
— Это я спас ту девочку, которую они толпой по лесу, словно дичь, гнали, Антон. Которую опоили и хотели по кругу пустить. Юная невинная девчонка, а не шлюха, как сказал тебе твой сынок. И я видел глаза твоего сына тогда на дороге. Видел его взгляд. Я таких, Антон, видел. Не раз видел. Мне жаль, но он преступник. И, поверь моему опыту, он не кается. И не станет.
— Надо было сказать мне, Герман! — хватает меня за грудки и встряхивает. — Мне!
— Я пытался! Ты не слушал, Антон. Не хотел слушать. А твой полудурок снова поймал её — девчонку эту. Если бы не тот парень, хер знает, что бы от неё осталось после твоего ублюдка.
— Блядь! — Фадеев звереет и с размаху бьёт кулаком в стену. Хватается за волосы и рычит, словно зверь.
Рука в хлам, конечно. Мат в три этажа. Понимаю его ярость.
Я ведь реально пытался иначе. Но этот уёбок Фадеев-младший точно бы сломал мою Женьку. Да и Шелест уже уцепился.
Антон, психанув, сваливает, оставляя меня на попечении своих парней.
Бьют долго.
Я уже едва ли не начинаю отъезжать, скрючившись на полу. Оно бы легче было, но так хоть башку прикрою, насколько смогу.
Уходят парни, аккуратно прикрыв за собою дверь. Ну спасибо и на том. Однако, всё же закрыть за ними надо.
Раз-два-три, Герман, давай, поднимай свою жопу.
Тяжко.
Перед глазами двоится, мутит. Сотряс, наверное.
Тело как после мясорубки. Сказал бы, что будто меня отпинали — так меня и отпинали.
В коленно-локтевой кое-как доползаю до кресла и там поднимаюсь. Сначала на колени. Передышка. Потом на ноги.
Вроде держусь. Хотя и штормит знатно.
Путь к ванной занимает дольше обычного, приходится держаться за стены. Но с горем пополам мир таки приобретает очертания.
Зеркало в ванной сообщает мне, что рожа у меня такая, что из дому несколько дней придётся не выходить. Глаз уже спрятался в тёмно-фиолетовом тоннеле, а губа будто у Катьки первые сутки после посещения косметолога.
Вроде больших рассечений нет, обойдёмся без швов. Да и вообще без больницы. Оклемаюсь сам. Сейчас спиртом ссадины промою и спать. А утром посмотрим.
Но решение я меняю, когда поссать получается с кровью. Суки, всё же хорошо отбуцкали. Видимо, почки зацепили.
Умываюсь и вызываю скорую. Беру документы, карту, пару трусов и сменную футболку — вдруг придётся в
