Сила и слава - Грэм Грин

Если вы жаждете мирных снов. Псалом 121.

Священник не мог понять, как эта книжка с ее уродливой небрежной печатью и убогими наставлениями попала сюда, на южноамериканскую асьенду. Отвернувшись от зеркала и держа в руках большую жесткую щетку для волос, мистер Лер пояснил ему:

– Моя сестра раньше держала гостиницу. Для коммивояжеров. Но когда жена у меня скончалась, сестра свою гостиницу продала и переехала сюда. И привезла одну из своих Библий. Вам этого не понять, отец. Вы не любите, когда люди читают Библию. – Мистер Лер все время стоял на страже своей веры, словно ощущая некоторое неудобство, как от башмака, который не по ноге.

Священник спросил:

– Ваша жена здесь и похоронена?

– На выгоне, – коротко ответил мистер Лер. Держа щетку в руке, он прислушался к тихим шагам на дорожке. – Это мисс Лер, – сказал он, – возвращается с купания. Теперь можно выйти.

Подъехав к церкви, священник слез со старой лошади мистера Лера и накинул поводья на куст. Это было его первое посещение деревни с того самого вечера, как он свалился у церковной стены. Деревня сбегала вниз по склону; по обе стороны широкой, поросшей травой улицы в сумраке виднелись крытые жестью бунгало и глинобитные хижины. Кое-где уже горели лампы, а по хижинам бедняков носили разжигу. Священник шел медленно, чувствуя себя покойно, в полной безопасности. Первый встретившийся ему человек снял шляпу, опустился на колени и поцеловал ему руку.

– Как тебя зовут? – спросил священник.

– Педро, отец.

– Спокойной ночи, Педро.

– Вы отслужите утром мессу, отец?

– Да. Месса будет.

Он прошел мимо деревенской школы. На ступеньках ее сидел учитель – полный молодой человек с темно-карими глазами, в роговых очках. Увидев священника, он демонстративно отвернулся. Этот был из законопослушных – не пожелал здороваться с преступником. Поучительным, самодовольным тоном он начал выговаривать кому-то, скрытому его спиной. Речь шла о младшем классе. К священнику подошла женщина и поцеловала ему руку. Как странно, что ты опять нужен людям, странно, что ты уже не несешь с собой смерти. Женщина сказала:

– Отец, вы исповедуете нас?

Он сказал:

– Да, да. В конюшне сеньора Лера. До мессы. Я приду туда к пяти часам. Как только рассветет.

– Нас так много, отец.

– Хорошо, тогда сегодня вечером. В восемь.

– А сколько детей надо окрестить, отец. Мы не видели священника уже три года.

– Я пробуду здесь еще два дня.

– А сколько вы с нас возьмете, отец?

– Ну… обычная цена по два песо. – Он подумал: надо будет нанять пару мулов и проводника. Дорога до Лас-Касаса обойдется в пятьдесят песо. Пять песо за мессу – остается собрать еще сорок пять.

– Мы бедные, отец, – робко начала торговаться женщина. – У меня у самой четверо детей. Восемь песо – большие деньги.

– Что-то многовато у тебя детей, коли священника не было здесь уже три года.

Он слышал, как его голос обретает прежнюю властность – точно все последние годы приснились ему и он не расставался с церковными обществами, с «Детьми Девы Марии» и ежедневной службой в церкви. Он резко спросил:

– Сколько здесь детей – некрещеных?

– Человек сто.

Он прикинул: значит, можно будет появиться в Лас-Касасе не жалким нищим, можно будет купить приличный костюм, найти подходящее жилье, устроиться… Он сказал:

– Хорошо, полтора песо с головы.

– Один песо, отец. Мы очень бедные.

– Полтора песо. – Голос из прошлого настойчиво прошептал ему на ухо: они не ценят того, за что не уплачено. Так говорил старый священник, которого он сменил в Консепсьоне. Старик пояснил: эти люди жалуются на бедность, на голод, но у них всегда припасено кое-что про черный день. Священник сказал: – Завтра в два часа дня приносите деньги и приводите детей в конюшню сеньора Лера.

Женщина сказала:

– Хорошо, отец. – Она, видимо, осталась довольна: выторговала пятьдесят сентаво с головы. Священник пошел дальше. Скажем, сто человек детей, подсчитывал он, вместе с завтрашней мессой это будет сто шестьдесят песо. Может, удастся нанять пару мулов с проводником за сорок песо. Сеньор Лер даст мне еды на шесть дней. Останется сто двадцать песо. Да это целое состояние после всего, что было за последние годы. Встречные отдавали ему дань уважения, мужчины снимали шляпы. Будто снова наступили те дни, когда священников но преследовали. Прежняя жизнь возвращалась, точно забытая привычка, которая заставляла его высоко держать голову, управляла его походкой и даже вкладывала слова в уста. Из харчевни кто-то позвал:

– Отец!

Тучный, с тройным торгашеским подбородком человек в жилетке, несмотря на жару, и при часах на цепочке.

– Да? – сказал священник. Позади этого человека, на уровне его головы, стояли бутылки – минеральная вода, пиво, спиртные напитки… Священник вошел с пыльной улицы под пекло керосиновой лампы.

– Что тебе? – спросил он властным, нетерпеливым тоном, таким новым и таким привычным для него.

– Вам, отец, может, нужно вино для причастия?

– Пожалуй… но только в кредит.

– Священникам кредит у меня всегда широкий. Я человек религиозный. У нас тут все религиозные. Вы, наверно, будете крестить? – Он алчно подался вперед, держась почтительно и в то же время нагловато, – мол, оба мы люди образованные и придерживаемся одного образа мыслей.

– Да, пожалуй…

Хозяин харчевни понимающе улыбнулся. Нам с вами, будто намекал он, незачем вдаваться в подробности, мы и так понимаем друг друга. Он сказал:

– Раньше, когда церковь не была закрыта, меня выбрали казначеем «Общества святого причастия». Я добрый католик, отец. Народ здесь, конечно, невежественный. Не удостоите ли вы меня чести выпить стаканчик бренди? – По-своему он был вполне искренен.

Священник нерешительно проговорил:

– С твоей стороны очень… – Два стакана были уже налиты. Ему вспомнилась его последняя выпивка, когда он сидел в темноте на кровати, слушая начальника полиции, и видел при вспышках электричества, как исчезают остатки вина. Это воспоминание, точно рука, снимало с него доспехи и оставляло его беззащитным. От запаха бренди он почувствовал сухость во рту. Он подумал: какой я комедиант! Мне нечего делать здесь среди хороших людей. Он повертел стакан в руке и вдруг вспомнил и все остальные выпитые им стаканы. Он вспомнил, как зубной врач говорил о своих детях и как Мария вынула из тайника бутылочку, сбереженную для него – для пьющего падре.

Он нехотя пригубил стакан.

– Бренди хорошее, отец, – сказал хозяин харчевни.

– Да. Хорошее бренди.

– Могу уступить вам дюжину бутылок за шестьдесят песо.

– Откуда мне взять шестьдесят песо? – Он подумал: в некоторых отношениях по ту сторону границы было, пожалуй, лучше. Страх и смерть – еще не самое плохое. Жизнь порой тянется впустую.

– Я не хочу наживаться на вас, отец. Пятьдесят песо.

– Пятьдесят, шестьдесят. Какая разница?

– Пейте, отец. Еще стаканчик. Бренди хорошее. – Хозяин угодливо нагнулся над стойкой и сказал: – Ну а полдюжины, отец, за двадцать четыре песо? – И добавил с хитрой улыбкой: – Ведь придется крестить, отец.

Как страшно, что все так быстро забываешь и возвращаешься к прежнему! Он слышал свой голос, свои беседы на улице и эту консепсьонскую интонацию, как будто бы ничего не было – ни смертного греха без покаяния, ни постыдного бегства. Бренди приобрело противный привкус – привкус порока. Господь прощает малодушие и страсти, обуревающие человека, но можно ли простить благочестие, которое всего лишь привычка? Он вспомнил женщину в тюрьме и ее несокрушимое самодовольство. Вот и он такой же. Он проглотил бренди, будто испил проклятие. Метис еще может спастись: спасение молнией ударяет в злые сердца, но благочестие, ставшее привычкой, освобождает тебя от всего, кроме молитвы на сон грядущий, кроме участия в собраниях церковных обществ и прикосновения смиренных губ к твоей руке в черной перчатке.

– Лас-Касас – прекрасный город, отец. Говорят, там каждый день можно слушать мессу.

Вот еще один благочестивец. Таких много. Хозяин харчевни подливал ему бренди в стакан, но аккуратно – так, чтобы не переусердствовать. Он сказал:

– Когда приедете в Лас-Касас, отец, отыщите там моего кума на Гвадалупа-стрит. У него харчевня – ближайшая к церкви. Хороший человек. Казначей «Общества святого причастия» – я ведь тоже был здесь казначеем в прежние добрые времена. Он продаст недорого все, что вам нужно. Ну-с, а несколько бутылок в дорогу возьмете?

Священник пил бренди. А почему не пить? Ведь это вошло у него в привычку так же, как набожность и назидательный тон. Он сказал:

– Три бутылки. За одиннадцать песо. Оставьте их для меня. – Он допил бренди и вышел на улицу. В домах светились огни, и широкая улица расстилалась между освещенными окнами, как прерия. Он оступился, попав ногой в ямку, и почувствовал чью-то руку у себя на локте. – А, Педро! Кажется, так тебя зовут? Спасибо, Педро!