Иные песни - Яцек Дукай

— Раз ты так говоришь, эстле, — кивнул эстлос Ап Рек. В отличие от Иеронима, он выбрался на базар Ам-Шазы в эгипетских сандалиях и теперь ежеминутно останавливался, чтобы отереть ноги от очередных комьев навоза, в которые вступал. При том продолжал сохранять стоическое спокойствие, как и надлежит старому придворному.

Пока Завия платила, а Шулима обговаривала с седым негром последние условия, господин Бербелек осматривался на людном торжище в поисках Алитэ и Клавдии, те несколькими минутами ранее отошли в сопровождении двух Верониевых дулосов. Зайдар, Зенон и Авель, а также Тобиас Ливий вообще не пошли с остальными охотниками на рынок, выбрав завтрак у римского посла, как оказалось, старого друга Ливия. Веронии же отправились на осмотр руин Лабиринта Иллеи, а Гауэр Шебрек исчез из госпициума еще на рассвете.

Когда по другую сторону от загонов с ксеврами, за площадкой торговца рабами возник шум, господин Бербелек сразу подумал об Алитэ — и это была совершенно уместная мысль. Он ринулся сквозь толпу, толкаясь и хлеща по ногам и спинам людей тростниковой риктой, все сильнее нервничая из-за охватившей толпу морфы возбуждения.

Алитэ и Клавдию он нашел живыми и здоровыми, девушки громко спорили с негрским шорником с племенным морфингом, что растягивал его губы и уши до монструозных размеров; сие, надо заметить, никак не улучшало его произношение. Говорил он на каком-то местном диалекте, девушки — по-гречески, зрители перекрикивались на пахлави и дюжине прочих языков, а бедный Попугай пытался все это переводить. И всякий, ясное дело, помогал выражать свою правоту, энергично размахивая руками.

Господин Бербелек троекратно ударил риктой по одному из выложенных на прилавке седел, трласккк, трласккк, трласккк!

— Тишина!

Негры, конечно, не поняли этого слова, но сразу же замолчали.

Господин Бербелек провел риктой в воздухе широкий полукруг. Зеваки отступили на пару шагов. Он повернулся к ним спиной.

— В чем дело? — спросил он у Алитэ.

Дочь смотрела испуганно. Только через миг он понял, что держит рикту приподнятой, будто для очередного удара, и опустил руку.

— В чем дело? — повторил он.

— Кто-то хотел нас обокрасть, — быстро сказала Клавдия.

— Кто?

— Он удрал. Невольники побежали за ним.

— Надеюсь, они хоть деньги оставили.

Алитэ показала кошель. Платят всегда слуги и дулосы, аристократы не пачкают своих рук мамоной. Обычай, удобный также в таких вот ситуациях: если грабитель кого и должен обеспокоить, пусть беспокоит подневольного.

— Ув-увидел эстле Лятек, — вмешался Попугай, кланяясь перед Иеронимом, — и пришел спро-росить, я где найду эстле Амита-ац. Эстле Лятек по-по-попросила, чтобы переводил при торге. И я ув-увидел того мужчину, он стоял там за во-возом и следил за нами. Указа-за-зал на него купцу, чтобы тот сказа-зал, его ли это человек. Н-но мужчина натянул ка-капюшон и отошел. Я крикнул «вор!», и он по-побежал. Не-невольники побежали за ним.

Попугай был тем полудиким переводчиком Шулимы. Он заикался, только разговаривая на цивилизованных языках; вторая, дикая половина его морфы была куда крепче.

— Если он понял, что именно ты кричишь, то в его бегстве нет ничего странного, — пробурчал господин Бербелек. — А что он говорит? — кивнул на шорника. — Может, это и вправду был его человек?

— Го-говорит, что нет.

— Понятно, теперь не признается, даже будь это его сын, — господин Бербелек повернулся к девушкам. — А вы что тут, собственно, собирались покупать? Берите быстрее, возьмем за полцены. Седла у нас уже есть.

— Те кнуты, — указала Алитэ.

— Рукаты, — поправила Клавдия.

— Те рукаты.

— Но они для пастухов скота, в джурдже не пригодятся.

— Что, я не могу просто купить себе такой? — возмутилась Алитэ. — Я видела, как ими стреляют, громче кераунетов. Научусь.

Господин Бербелек только махнул рукою.

— Эстле! Э-эстле! — Попугай припал к Шулиме, как раз появившейся вместе с Завией. — У-уговорил их, уже ждут! Во-во-возле во-водопоев. Пойдемте! Эстле!

На всякий случай они оставили Антона у прилавка шорника, пока дулосы Верониев не возвратятся из погони — скорее всего, ни с чем; остальные двинулись к южным воротам рынка. Вышли на широкий, песчаный Скотный Тракт. Городской водопой находился ниже Ам-Шазы, где текущая с гор река замедляла бег и широко разливалась по золотым пастбищам Садары. К счастью, в этот момент стад по Тракту не перегоняли, только с десяток мамулий влачились обочиной, лениво погоняемые одиноким негрским ребенком.

Чем ближе к водопою, тем больше заржей в воздухе. Эти насекомые, выморфированные в далеком прошлом из навозных мух неизвестно кем и для чего, оставались истинной чумой Африки. Даже антос Иллеи не сумел их изгнать; или они возвратились уже после ее изгнания, распространившись ранее на всю Землю. Господин Бербелек отмахивался от них руками и риктой; наконец просто зашнуровал кируфу, набросил на голову капюшон и зажал левой рукой белую ткань, оставив лишь отверстие для глаз. Другие поступили сходным образом, насколько позволяла одежда. Женщины отгоняли заржей, размахивая шляпками. Заржи были толстыми, черными, раза в три крупнее мух. Согласно легенде, они вылупились из яиц, отложенных в трупе убитого в Первой Войне Кратистосов кратистоса Верцинготерикса Глиноеда. И сейчас господин Бербелек готов был поверить в эту сказочную некроморфию. Они миновали труп ховола, скрытого под заржами, смрад и глухое жужжание насекомых вызывали головную боль.

Племя называлось Н’Зуи, и его Форма включала длинные худые конечности, черную лоснящуюся, точно искупанный в жиру уголь, кожу и почти безволосые высокие черепа со странными углублениями надо лбом. Подле водопоя, сидя на корточках в полукруге на невытоптанном клочке травы при повороте Тракта, под одинокой ратакацией, их ждали пятеро воинов Н’Зуи, один постарше и четверо молодых.

Поднялись, когда белые подошли к дереву. Попугай быстро заговорил на диалекте племени. Старик был шаманом, а воин с поясом из кожи мантикоры — вторым сыном вождя, он будет вести переговоры. Имя его было Н’Те, что значило Тот, Кто Отгрызает. Он широко оскалился, глядя на Попугая.

— Спра-рашивает, кто ваш во-вождь.

— Шулима ведь уже вела с ними… — начал господин Бербелек, но заканчивать смысла не было, форма установилась без его участия, Попугай, переводя вопрос, глядел на него, остальные тоже непроизвольно посмотрели на Иеронима, и Тот, Кто Отгрызает, безошибочно прочел это, встав напротив господина Бербелека. Остальные отступили на шаг. Иероним знал, что нет смысла противиться морфе ситуации, наверняка она была лишь следствием происшествия на рынке. Он все еще держал в руке рикту, достаточно было просто ее приподнять.

Господин Бербелек откинул капюшон, открывая лицо. Хлопнул риктой по бедру. Шаман завыл, укусил ладонь и ткнул окровавленными пальцами в сторону господина Бербелека. Н’Те оскалился еще шире. Указал на землю между собой и господином Бербелеком. Они присели на пятки, Попугай сбоку. Начались переговоры.

Господин Бербелек потребовал сто восемьдесят воинов: носильщиков, погонщиков зверей, следопытов и охотников — для работы по лагерю и для битвы, если возникнет необходимость; от трех до пяти месяцев. Н’Те потребовал по одной золотой драхме для каждого воина за каждый месяц. Бюджет джурджи такое позволял, но первое предложение, понятно, никогда не следует принимать. Через четверть часа торговли даже Попугай сделался лишним, господин Бербелек и негр объяснялись, поднимая вверх выпрямленные пальцы, рисуя на земле черточки и тряся головами. В конце договорились на полторы драхмы на трех мужчин. Сплюнули и растоптали слюну.

Господин Бербелек поднялся, распрямил спину. Он остался в одиночестве, даже Шулима отошла. Попугай оговаривал с Н’Те подробности.

— Кто их поведет? — спросил Иероним. — Хочу, чтобы был тот, кто непосредственно отвечает за воинов.

— Он.

— Кто?

Попугай указал на Н’Те. Тот, Который Отгрызает, кивнул, будто поняв его слова. Значение имело лишь то, что он все еще не поднимался, все еще сидел на пятках, смотрел вверх. Господин Бербелек поднял рикту. Негр хлопнул в ладоши, раз и второй. Мне приходилось принимать и более сомнительные присяги, подумал Иероним. И отвернулся к городу.

Алитэ и Клавдия давно потеряли интерес к переговорам. Они перешли на другую сторону Тракта, играли рукатами, тщетно пытаясь высечь из бича эффектный щелчок. За этим приглядывали, время от времени взрываясь смехом, Антон и два дулоса Верониев — пока Клавдия случайно не хлестнула одного из них. Затем, гоняясь друг за другом с криками и смехом, девушки потеряли шляпки, измазали юбки. Над ними, фоном, поднимался на юго-восточных склонах Седла Эбы золотой город, распускающаяся в вечернем полумраке Ам-Шаза, все еще купающаяся в лучах солнца, что пряталось за горами Тибести — террасы над террасами, на них — тесно, безо всякого плана, хаотично: двухэтажные квадратные здания, со стенами и крышами, ослеплявшими в эту пору золотым блеском. На вершине зиккурата святыни Ньяд зажегся огонь, жрец как раз съел сердце нынешней жертвы. В окнах сотен домов загорались огни. Дети-пастухи гнали скот от водопоя в загоны и обратно. Нагие и полунагие негрийки самых разных морф возвращались от верхних источников, разнося по городу кувшины и тыквы с водой, их голоса плыли по течению реки, невнятное щебетание полудюжины диалектов. Алитэ пробежала мимо Иеронима за хохочущим Антоном, размахивая рукатой; игра все еще продолжалась. Даже заржей будто бы стало поменьше. Солнце спряталось за кривую линию гор, и тень медленно проливалась на Ам-Шазу, будто холодная кровь из разорванной артерии богини Дня. Меланхолическое предчувствие стиснуло сердце господина Бербелека: сцена слишком прекрасна, слишком спокойна, слишком много здесь беспечных и теплых цветов. Именно такие моменты позже мы вспоминаем, жалея, что они утрачены бесповоротно.