Босс скучает (СИ) - Тэя Татьяна

— По набережной? — с улыбкой уточняет Островский, игнорируя моё лёгкое недовольство, и вот мы уже поворачиваем на Фонтанку.

Шаг за шагом меня отпускает. Раздражение само собой развеивается.

Город окутан в дымку, мрачные фасады старых зданий, словно стены крепостей, тянутся вдоль реки. В этой части всегда малолюдно: только машины несутся по дороге, да речные трамвайчики с ночными экскурсиями курсируют от пристани до Невы и обратно.

Мои пальцы тонут в мягком кашемире пальто, и это проклятое дежа вю опять бомбардирует нервные окончания. Сколько раз вот так мы гуляли в прошлом? Великое множество. То и дело сбегали ночью пошататься по городу. Да, конечно, мы веселились, шутили, то и дело целовались, и забредали в странные места, слушали уличных музыкантов, катались на корабликах по Неве, шли на пляж у Петропавловки и сидели у воды, размышляя о жизни.

— Покатаемся? — врывается в мой разум голос Германа, и я невольно сильнее сжимаю его предплечье.

Мы тормозим у спуска к воде, где как раз готовится отойти в рейс очередной речной трамвайчик. На боку золотыми буквами выведено «Геркулес», и усталый зазывала с вежливой улыбкой поглядывает в нашу сторону, попутно подгоняя припозднившихся пассажиров.

— Завтра на работу, — зачем-то напоминаю я.

— А мы недолго, сойдём на следующей швартовке.

— Я не уверена…

— Варь, — Герман встаёт напротив меня и наклоняет голову, чтобы заглянуть в лицо. — Это был грёбанный долгий безумный день. Уверен, ты тоже вдоволь набегалась.

— Твоими усилиями… — отвожу взгляд, только бы не смотреть на него.

Сердце безумно ухает в груди, потому что Герман заполнил собой всё пространство вокруг. Не вижу ни зданий, ни города, ни людей, только лицо Германа и его бездонные зелёные глаза, в которых так хочется утонуть.

— Но ты же справилась. И за это тебе огромное спасибо. Если б я не был вынужден так срочно уехать в столицу, сам бы всем занялся.

Это его «огромное спасибо» топит лёд в моей душе. Я уже не так твёрдо уверена, что откажу ему, гордо развернусь и уйду к дому. Потом, что плохого случится, если мы немного отдохнём? Когда я последний раз любовалась на город с воды? Да ещё и ночью. Уже ноябрь. Навигация прекратится двадцать пятого. Мы, можно сказать, прыгаем в последний вагон, ловим финальный шанс покататься в этом сезоне.

— Ну, хорошо, пошли, — киваю и подхожу к гранитным ступенькам набережной вперёд него.

Спустившись, не гляжу на Германа, иду по трапу, пока он покупает билеты и проходит на кораблик следом. Народа мало, в этом бизнесе бешеная конкуренция, но и морозить носы в ноябре желающих мало. Люди попрятались в закрытой части речного трамвайчика, но мне хочется проветрить голову, на которую всегда падает морок от близости Германа. Поэтому я иду на корму, даже не проверяя, где находится виновник моего состояния.

Но когда поднимают трап и судно с лёгким урчанием боком отшвартовывается от понтона, я спиной ощущаю близость Германа, а затем краем глаза вижу его руки, сжимающие перила на борту кораблика.

На палубе, кроме нас, ещё несколько энтузиастов, но и они вскоре уходят внутрь, где потеплее. В закрытом помещении играет музыка, а тут слышен лишь плеск воды и звуки города. Чёрная поверхность Фонтанки кажется бездонной, хотя там на самом деле местами глубина лишь чуть больше трёх метров. Я слегка заворожена тенями и бликами от вечерней иллюминации… а ещё непонятным мужчиной из моего прошлого, устроившимся по соседству и погружённым в свои собственные думы.

— Я так поняла, ты уже был знаком с Такаши до его сегодняшнего приезда? — решаюсь первой нарушить молчание.

— Такаши? — Герман поворачивает голову в мою сторону. — Вы уже на «ты» успели перейти?

Жму плечами с невинной улыбкой.

— Можешь назвать это клиенто-ориентированностью.

— Я запомню, — усмехается он и всё же отвечает на мой вопрос: — Да, мы встречались на предварительных переговорах в Москве.

— Зачем ты перевёл головной офис в Питер, если постоянно мотаешься в столицу?

— Суетно там. Не мой это город, — поясняет Герман.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А какой твой?

— Вот этот, — он делает широкий жест рукой. — Но и он изменился. Раньше в это время уже снег везде лежал.

— Да, с конца октября, наверное, — тихо соглашаюсь я, тоже отмечая, что в городе моего детства и юности много что изменилось, даже климат. — Еврозима.

— Ну, до еврозимы нам далеко.

Поворачиваю голову и смотрю на его губы, изогнутые в лёгкой усмешке.

— А, ну да, ты-то про еврозимы всё знаешь.

— Несколько застал, пока жил в Швейцарии, — жмёт Герман плечами. — А климат слегка изменился, потому что Гольфстрим поменял течение, теперь в Питере его влияние больше ощущается.

— Почему ты вернулся? — внезапно спрашиваю я.

Герман застывает, потом разворачивается полностью и встаёт напротив меня, я теперь спиной упираюсь в край борта, стараясь не думать, что позади ледяная масса речной воды.

— Пора было что-то менять, — просто поясняет он.

Его глаза таинственно и многозначительно мерцают. Мне становится не по себе. Хочется отвести взгляд, но я почему-то не могу.

— И как? Получается?

— Иногда кажется, что да.

Невольно вздрагиваю и обхватываю себя руками.

— Замёрзла? — Герман наклоняется ко мне, и от его близости вопреки всему к щекам приливает жар.

— Слегка. Тут у воды слишком свежо.

— Согласен.

Он не предлагает мне пойти внутрь, где тепло. Видимо, и самому не особо хочется. Просит лишь обождать и быстро возвращается с пледом, который без лишних слов накидывает мне на плечи.

Немного странно стоять во флисовом покрывале, и ветер, гуляющий по палубе, всё равно пробирается в мои не по сезону лёгкие сапожки.

— Теплее стало? — вежливо уточняет Герман.

— Немного.

— А так?

Островский хватает края моего пледа и тянет на себя. По инерции я делаю шаг вперёд и прижимаюсь к его телу. Всякие барьеры и дистанции порушены. Мы вторгаемся уже даже не в личное, а в интимное пространство друг друга, и не я одна это осознаю и понимаю.

Кажется, знаю, что сейчас будет, и, кажется, даже не намерена возражать. Чёрт, наверное, даже точно понимала, что произойдёт, когда шла сюда по трапу. Почему? Интересный вопрос. Может, даже за прошедшие годы я не растеряла способности «чувствовать Германа». Видеть его настроение и понимать, каким будет следующий шаг. А, может, это просто искры, которые осыпаются вокруг нас каждый раз, как мы соприкасаемся.

— Варя, — Герман наклоняет голову и губами касается моей щеки. — Варя?

След от короткого поцелуя горячий и горит, как от удара хлыста.

Что это? Вопрос? Просьба? Разрешение? Навряд ли мой ответ так важен сейчас. Потому что время откатывается назад. Мы будто снова в полумраке той квартиры в Рио, где наши взгляды ведут свой собственный диалог. Я могла бы как-то возразить, могла бы оттолкнуть его с холодным «что вы делаете?», возвращая нас в рамки делового этикета, но мне этого не хочется, да и Герман не позволит. Ведь он всегда получает желаемое. Всегда.

Начинаю дрожать уже совсем не от холода, но Островский лишь крепче прижимает меня к себе, проводя руками по спине под пледом, желая и согреть, и перехватить меня получше, будто бы я собираюсь вырываться.

Я обезоружена и податлива, и когда его губы накрывают мой рот, прерывая короткий всхлип на середине, коленки подгибаются. По телу проносится практически болезненная волна желания. И воспоминаний… сметающих все остальные эмоции и чувства на своём пути.

Герман быстро берёт инициативу на себя. Терзает и мучает ритмичными толчками языка, показывая, чего он на самом деле хочет, предлагает себя. Ведёт, позволяя мне лишь следовать за собой. И я следую. Ныряю с головой. Думая, что уж несколько секунд слабости я заслужила.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Боже, как давно это было. Мои пальцы, зарывающиеся в мягкие волосы на его затылке. Его вкус, его запах, его нежные ласки, которые я помню даже через много лет. Сладость его рта и дурманящая горечь.