Братья Карамазовы (с иллюстрациями) - Федор Достоевский

– Ату его! – завопил старик. – Караул!

Иван Федорович и Алеша догнали-таки старика и силою воротили в залу.

– Чего гонитесь за ним! Он вас и впрямь там убьет! – гневно крикнул на отца Иван Федорович.

– Ванечка, Лешечка, она, стало быть, здесь, Грушенька здесь, сам, говорит, видел, что пробежала…

Он захлебывался. Он не ждал в этот раз Грушеньки, и вдруг известие, что она здесь, разом вывело его из ума. Он весь дрожал, он как бы обезумел.

– Да ведь вы видели сами, что она не приходила! – кричал Иван.

– А может, через тот вход?

– Да ведь он заперт, тот вход, а ключ у вас…

Дмитрий вдруг появился опять в зале. Он, конечно, нашел тот вход запертым, да и действительно ключ от запертого входа был в кармане у Федора Павловича. Все окна во всех комнатах были тоже заперты; ниоткуда, стало быть, не могла пройти Грушенька и ниоткуда не могла выскочить.

– Держи его! – завизжал Федор Павлович, только что завидел опять Дмитрия, – он там в спальне у меня деньги украл! – И, вырвавшись от Ивана, он опять бросился на Дмитрия. Но тот поднял обе руки и вдруг схватил старика за обе последние космы волос его, уцелевшие на висках, дернул его и с грохотом ударил об пол. Он успел еще два или три раза ударить лежачего каблуком по лицу. Старик пронзительно застонал. Иван Федорович, хоть и не столь сильный, как брат Дмитрий, обхватил того руками и изо всей силы оторвал от старика. Алеша всею своею силенкой тоже помог ему, обхватив брата спереди.

– Сумасшедший, ведь ты убил его! – крикнул Иван.

– Так ему и надо! – задыхаясь, воскликнул Дмитрий. – А не убил, так еще приду убить. Не устережете!

– Дмитрий! Иди отсюда вон сейчас! – властно вскрикнул Алеша.

– Алексей! Скажи ты мне один, тебе одному поверю: была здесь сейчас она или не была? Я ее сам видел, как она сейчас мимо плетня из переулка в эту сторону проскользнула. Я крикнул, она убежала…

– Клянусь тебе, она здесь не была, и никто здесь не ждал ее вовсе!

– Но я ее видел… Стало быть, она… Я узнаю сейчас, где она… Прощай, Алексей! Езопу теперь о деньгах ни слова, а к Катерине Ивановне сейчас же и непременно: «Кланяться велел, кланяться велел, кланяться! Именно кланяться и раскланяться!» Опиши ей сцену.

Тем временем Иван и Григорий подняли старика и усадили в кресла. Лицо его было окровавлено, но сам он был в памяти и с жадностью прислушивался к крикам Дмитрия. Ему все еще казалось, что Грушенька вправду где-нибудь в доме. Дмитрий Федорович ненавистно взглянул на него уходя.

– Не раскаиваюсь за твою кровь! – воскликнул он, – берегись, старик, береги мечту, потому что и у меня мечта! Проклинаю тебя сам и отрекаюсь от тебя совсем…

Он выбежал из комнаты.

– Она здесь, она верно здесь! Смердяков, Смердяков, – чуть слышно хрипел старик, пальчиком маня Смердякова.

– Нет ее здесь, нет, безумный вы старик, – злобно закричал на него Иван. – Ну, с ним обморок! Воды, полотенце! Поворачивайся, Смердяков!

Смердяков бросился за водой. Старика наконец раздели, снесли в спальню и уложили в постель. Голову обвязали ему мокрым полотенцем. Ослабев от коньяку, от сильных ощущений и от побоев, он мигом, только что коснулся подушки, завел глаза и забылся. Иван Федорович и Алеша вернулись в залу. Смердяков выносил черепки разбитой вазы, а Григорий стоял у стола, мрачно потупившись.

– Не намочить ли и тебе голову и не лечь ли тебе тоже в постель, – обратился к Григорию Алеша. – Мы здесь за ним посмотрим; брат ужасно больно ударил тебя… по голове.

– Он меня дерзнул! – мрачно и раздельно произнес Григорий.

– Он и отца «дерзнул», не то что тебя! – заметил, кривя рот, Иван Федорович.

– Я его в корыте мыл… он меня дерзнул! – повторял Григорий.

– Черт возьми, если б я не оторвал его, пожалуй, он бы так и убил. Много ли надо Езопу? – прошептал Иван Федорович Алеше.

– Боже сохрани! – воскликнул Алеша.

– А зачем «сохрани»? – все тем же шепотом продолжал Иван, злобно скривив лицо. – Один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога!

Алеша вздрогнул.

– Я, разумеется, не дам совершиться убийству, как не дал и сейчас. Останься тут, Алеша, я выйду походить по двору; у меня голова начала болеть.

Алеша пошел в спальню к отцу и просидел у его изголовья за ширмами около часа. Старик вдруг открыл глаза и долго молча смотрел на Алешу, видимо припоминая и соображая. Вдруг необыкновенное волнение изобразилось в его лице.

– Алеша, – зашептал он опасливо, – где Иван?

– На дворе, у него голова болит. Он нас стережет.

– Подай зеркальце, вон там стоит, подай!

Алеша подал ему маленькое складное кругленькое зеркальце, стоявшее на комоде. Старик погляделся в него: распух довольно сильно нос, и на лбу над левою бровью был значительный багровый подтек.

– Что говорит Иван? Алеша, милый, единственный сын мой, я Ивана боюсь; я Ивана больше, чем того, боюсь. Я только тебя одного не боюсь…

– Не бойтесь и Ивана, Иван сердится, но он вас защитит.

– Алеша, а тот-то? К Грушеньке побежал! Милый ангел, скажи правду: была давеча Грушенька али нет?

– Никто ее не видал. Это обман, не была!

– Ведь Митька-то на ней жениться хочет, жениться!

– Она за него не пойдет.

– Не пойдет, не пойдет, не пойдет, не пойдет, ни за что не пойдет!.. – радостно так весь и встрепенулся старик, точно ничего ему не могли сказать в эту минуту отраднее. В восхищении он схватил руку Алеши и крепко прижал ее к своему сердцу. Даже слезы засветились в глазах его. – Образок-то, Божией-то матери, вот про который я давеча рассказал, возьми уж себе, унеси с собой. И в монастырь воротиться позволяю… давеча пошутил, не сердись. Голова болит, Алеша… Леша, утоли ты мое сердце, будь ангелом, скажи правду!

– Вы все про то: была ли она или не была? – горестно проговорил Алеша.

– Нет, нет, нет, я тебе верю, а вот что: сходи ты к Грушеньке сам аль повидай ее как; расспроси ты ее скорей, как можно скорей, угадай ты сам своим глазом: к кому она хочет, ко мне аль к нему? Ась? Что? Можешь аль не можешь?

– Коль ее увижу, то спрошу, – пробормотал было Алеша в смущении.

– Нет, она тебе не скажет, – перебил старик, – она егоза. Она тебя целовать начнет и скажет, что за тебя хочет. Она обманщица, она бесстыдница, нет, тебе нельзя к ней идти, нельзя!

– Да и нехорошо, батюшка, будет, нехорошо совсем.

– Куда он посылал-то тебя давеча, кричал: «Сходи», когда убежал?

– К Катерине Ивановне посылал.

– За деньгами? Денег просить?

– Нет, не за деньгами.

– У него денег нет, нет ни капли. Слушай, Алеша, я полежу ночь и обдумаю, а ты пока ступай. Может, и ее встретишь… Только зайди ты ко мне завтра наверно поутру; наверно. Я тебе завтра одно словечко такое скажу; зайдешь?

– Зайду.

– Коль придешь, сделай вид, что сам пришел, навестить пришел. Никому не говори, что я звал. Ивану ни слова не говори.

– Хорошо.

– Прощай, ангел, давеча ты за меня заступился, век не забуду. Я тебе одно словечко завтра скажу… только еще подумать надо…

– А как вы теперь себя чувствуете?

– Завтра же, завтра встану и пойду, совсем здоров, совсем здоров, совсем здоров!..

Проходя по двору, Алеша встретил брата Ивана на скамье у ворот: тот сидел и вписывал что-то в свою записную книжку карандашом. Алеша передал Ивану, что старик проснулся и в памяти, а его отпустил ночевать в монастырь.

– Алеша, я с большим удовольствием встретился бы с тобой завтра поутру, – привстав, приветливо проговорил Иван – приветливость даже совсем для Алеши неожиданная.

– Я завтра буду у Хохлаковых, – ответил Алеша. – Я у Катерины Ивановны, может, завтра тоже буду, если теперь не застану…

– А теперь все-таки к Катерине Ивановне! Это «раскланяться-то, раскланяться»? – улыбнулся вдруг Иван. Алеша смутился.

– Я, кажется, все понял из давешних восклицаний и кой из чего прежнего. Дмитрий, наверно, просил тебя сходить к ней и передать, что он… ну… ну, одним словом, «откланивается»?

– Брат! Чем весь этот ужас кончится у отца и Дмитрия? – воскликнул Алеша.

– Нельзя наверно угадать. Ничем, может быть: расплывется дело. Эта женщина – зверь. Во всяком случае, старика надо в доме держать, а Дмитрия в дом не пускать.

– Брат, позволь еще спросить: неужели имеет право всякий человек решать, смотря на остальных людей, кто из них достоин жить и кто более недостоин?

– К чему же тут вмешивать решение по достоинству? Этот вопрос всего чаще решается в сердцах людей совсем не на основании достоинств, а по другим причинам, гораздо более натуральным. А насчет права, так кто же не имеет права желать?

– Не смерти же другого?

– А хотя бы даже и смерти? К чему же лгать пред собою, когда все люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о том, что «два гада поедят друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?