Свой ключ от чужой двери - Инна Бачинская

– Лию, значит, было за что?

Лара испуганно уставилась на Нонну. Из ее широко раскрытых глаз вдруг градом хлынули слезы. Она всхлипывала и бормотала, хватая Нонну за руку:

– Я не хотела, Нонночка, я не хотела, я не думала, честное слово… Лучше бы я не соглашалась, я ведь не хотела сначала… я не знаю, как это получилось… она ведь издевалась надо мной! Она просто издевалась… Я ее ненавидела, если бы ты знала, как я ее ненавидела! – Она начинает громко рыдать.

Нонна молчит. Лара, нарыдавшись, вытирает слезы.

– Она ведь на любую подлость была способна… – продолжает она. – Я отказалась, говорю: не смогу свидетельницей, а она мне – а как там твоя директриса поживает? Надо будет позвонить ей как-нибудь. И все это таким тоном… А директриса наша страшная стерва. Понимаешь, угроза открытым текстом. И помочь с Кирюшей обещала, а сама издевалась… Я согласилась, побоялась потерять работу… Нонночка, я боялась ее! А она поняла, что зарвалась, потащила меня покупать косметику… То кнутом огреет, то пряник сунет! Принесла я всю эту дрянь домой, не посмела отказаться, вывалила на стол, думаю: ни за что не притронусь, отдам кому-нибудь… Соседской девчонке. Потом взяла помаду, дикий цикламен называется, а пахнет розой, и вдруг подумала… вспомнила… как будто что-то толкнуло меня… мамины лекарства – антидепрессанты, у нее высокое давление было, клофелин, раунатин… все руки не доходят выбросить… мамы уже семь лет как нет, а они до сих пор в аптечке лежат. Достала таблетки клофелина и…

Лара сморкается, всхлипывает и говорит, говорит… Спешит выговориться. Рассказать о том, что мучило ее все это время.

– Я читала про такое в одном детективном романе, только там был цианистый калий. Срезала кончик помады, потом еще кусочек. Смешала с клофелином и прилепила на место. Испачкала помадой и руки, и стол, и полотенце… как кровь… и все повторяю себе, что это игра, это понарошку, не на самом деле… потом стерла отпечатки… и страшно мне, и как будто подталкивает кто-то, как будто я ей мщу за унижение… за подлость! Как будто ритуал, вроде вуду! А сердце колотится, только не выскакивает, чуть в обморок не падаю со страху… И в церковь взяла с собой, вроде как продолжение игры, и перчатки кружевные надела, чтобы отпечатков не оставить, а потом сунула Лии в сумочку – Зинаида Дмитриевна дала мне ее подержать, Лиину помаду из сумки забрала. Стою, зажала тюбик в кулаке, а ноги от ужаса подламываются… Ткнула в карман Стасу… – Лара закрывает лицо руками и снова принимается громко рыдать. – Что мне теперь делать, Нонночка? У меня жизни с тех пор нет… Все время перед глазами… как она падает, как Стас держит ее на руках… как она на полу лежит… Я бы все на свете отдала, чтобы этого не было! Мне страшно, Нонночка, если бы ты знала, как мне страшно! Я просыпаюсь ночью полумертвая от ужаса, ночную рубашку хоть выжимай, и Кирюша заметил, говорит: ты что, по Лии так убиваешься? Ты же ее не любила! Если бы он знал, что я наделала! Нонночка, что же мне делать? Ты меня теперь ненавидишь! Я не хочу в тюрьму!

– Я тебе не судья, – говорит не сразу Нонна и пожимает плечами.

Девушки молча ложатся. Лара возится, укладываясь поудобнее на узком диване. Она до такой степени измучена, что сразу же засыпает.

– Лара, послушай, – вдруг окликает ее Нонна.

– Что? – пугается Лара, вырванная из хрупкого еще сна.

– А ведь она умерла не от клофелина!

– Как не от клофе… а от чего?

– Понятия не имею, но только не от клофелина! От клофелина человек засыпает. Если его достаточно… то может вызвать остановку сердца, от чего его пила твоя мама? От высокого давления, сама сказала. Он понижает давление… Помнишь, сериал был про мошенниц, которые усыпляли мужчин клофелином? Клофелин в помаде, да еще где-то там… не в начале тюбика… Даже если бы она накрасила губы помадой с клофелином, и то сомнительно… не могла она от этого умереть, не цианистый калий ведь… Не могла! Дурацкая история! Как же тебя угораздило? Детский сад какой-то, честное слово!

– Нонночка! – кричит Лара, вскакивая с раскладушки. – Не может быть! Значит, это не я? Не я? Нонночка, это не я? – Она снова принимается громко рыдать, ударяя кулаками в подушку. – Не я? Не я? – И вдруг кричит страстно: – Спасибо тебе, Господи! Спасибо! Спасибо!

Нонна приносит Ларе валерьянку. Лара, икая, стуча зубами о края стакана, пьет. Потом девушки долго сидят, обнявшись, на раскладушке.

Лара уже спит, а Нонна, глубоко задумавшись, все сидит на краю раскладушки. Она продрогла в своей тонкой ночной рубашке, обхватила руками плечи…

Глава 26

Бегство. Возвращение

Женщина стояла в темном коридоре, прислушиваясь. На лестничной площадке было тихо, дом спал. Она замерла на пороге, потом вышла из квартиры, осторожно прикрыв за собой дверь, и привалилась к ней спиной. Она не могла заставить себя сдвинуться с места. Белесые стеклянные глазки́ дверей внимательно смотрели на нее. Она отлепилась от двери, неверно ступая и ударяясь плечом в стену, пошла вниз по лестнице. Лифт она вызвать не решилась, побоялась шума. Она шла и шла, а лестнице все не было конца. «Я сейчас упаду», – подумала она, и лестница вдруг кончилась. Женщина стояла в темном нечистом подъезде, набираясь решимости перед последним рывком. Снаружи была светлая ночь. Она с трудом сдержалась, чтобы не побежать от проклятого места. Пройдя несколько кварталов, остановилась, достала из сумочки мобильный телефон. Набрала номер и вздрогнула, услышав знакомый голос.

– Это я. Да, была. Нет… Послушай, – перебила она голос в трубке, который о чем-то спрашивал, – пожалуйста, не сейчас. Потом. Я позвоню… Я же сказала – потом. Потом. Не звони мне, понял? Не звони, я сама.

Женщина напоминала раненого зверя, который спешит забиться в нору. Она почти бежала по улицам пустого города, снова и снова перебирая в памяти мельчайшие детали случившегося… Она лихорадочно вспоминала, как протирала носовым платком дверные ручки, журнальный столик, спинку стула, даже те вещи, которых она не касалась. И ту вещь… Она остановилась, достала из сумочки салфетку в ярко-красных пятнах. Руки ее дрожали. Оглянувшись, она скомкала салфетку и выбросила в урну. Снова оглянулась – ей показалось, что рядом кто-то стоит. Она едва не закричала от ужаса. Но улица была пустынна, только эхо повторяло звук ее негромких шагов.

Выходя из комнаты, она обернулась и застыла на пороге на долгий миг. Яркая люстра под потолком освещала комнату, как сцену. На полу, скорчившись и упираясь боком в диван, сидел обнаженный человек. Между пальцами его рук, прижатых к животу, сочилась кровь, заливая яркой краснотой белое полотенце на бедрах и светлый ковер. Оскалив в мучительной гримасе рот, он смотрел на нее черными провалами глаз, а она все пятилась и пятилась из комнаты, не решаясь повернуться к нему спиной.

…Разговора не получилось. Эдик был пьян, агрессивен, смотрел угрожающе, и она пожалела, что пришла одна. Она почти не удивилась, когда он бросился на нее, и впилась зубами ему в руку. Он, вскрикнув, ударил ее. Они упали на пол. Она извивалась, стараясь вырваться из его цепких рук. Он, подмяв ее под себя, рвал одежду, и в последний миг, уже задыхаясь, она нащупала длинный острый предмет на полу и изо всех сил воткнула ему в живот. Он резко вдохнул в себя воздух, приподнялся, опирась руками в пол, а она ударяла еще и еще… до тех пор, пока он не стал заваливаться куда-то в сторону…

Он попытался встать, но уже не смог. Отполз к дивану, поднес к глазам свои окровавленные ладони и, как зачарованный, смотрел на них…

Я приду к ней, скажу: «Дорогая,Видел я удивительный сон,Ах, мне снилась равнина без краяИ совсем золотой небосклон.

Как ни странно, несмотря на разбитое лицо, нелепое платье, клоунский парик и раскрашенную физиономию, в глубине души я испытывал истеричное чувство азарта. Казалось, штормовой ветер, ворвавшись в затхлую атмосферу моей постылой жизни, захлопал ставнями и надул парусом занавески, предвещая перемены в судьбе. Я возбужденно хихикнул, взглянув на себя со стороны, представив, что я, без пяти минут профессор Дубенецкий, наряженный в женскую одежду, сижу ночью на скамейке, и ни одна живая душа в мире не догадается, что это я. Я был человеком в маске, человеком под чужой личиной, без имени и внешности или, вернее, с обманчивой внешностью. Человеком, которого нет. Голова моя все еще гудела от удара о бетонную стену, но думалось мне удивительно легко и творчески.

Я встал со скамейки, засунул руки в карманы широкой туники и неторопливо побрел к центру города. Мне пришло в голову, что я не гулял по ночному городу со времен студенчества, с тех пор, как возвращался домой со свидания с… Я звал ее Льдинкой, а как же ее звали на самом деле? Лина? Лена? Нет! Фамилия – Каретникова, а имя… Льдинка! Неужели забыл? Мы были в одной группе, и это было… Не может быть! Мне было девятнадцать… Двадцать пять лет назад! Четверть века утекло! Как же ее звали? Каретникова… Каретникова… Тая! Тающая Льдинка! Девочка со смеющимися глазами, серыми в желтых крапинках… Ее родители уехали на курорт, и мы, сгорая от молодой нетерпеливой страсти, не могли дождаться конца занятий. Как мы бросались друг к другу еще в прихожей, как только за нами захлопывалась дверь, оглушенные желанием! Как целовались! Однажды я выпрыгнул в окно, опасаясь встречи с внезапно вернувшимися с дачи ее родителями. К счастью, окно было на первом этаже. Неужели это был я?