Цусима. Книга 2. Бой - Алексей Новиков-Прибой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И, отступив, направился к другой пушке.
Через несколько минут ручным экстрактором вытащили патрон из орудия, и оно снова загрохотало выстрелами. Уже более двух часов длился бой русских с главными силами японцев. «Ушаков», успевший выпустить сотни снарядов, оставался невредимым. Но вот «Александр III» с креном вышел из строя.
Японская эскадра, решив скорее с ним покончить, сосредоточила на нем усиленный огонь. Мимо него русские корабли проходили дальше. Как раз в этот момент «Ушаков» выровнялся с ним и, имея его на левом траверзе, а на правом — японскую эскадру, стал случайно мишенью для противника. Снаряды, направленные в «Александра III», не долетели до него, но зато вокруг «Ушакова» стало взметываться множество водяных столбов. За несколько минут на корабле оказались повреждения и человеческие жертвы.
Первый снаряд крупного калибра попал в носовое отделение: Пробив у пятнадцатого шпангоута правый борт у ватерлинии, он сделал дыру в три фута диаметром. Осколками от него были перебиты паровая труба, идущая к шпилевой машине, и пожарная труба. Хозяин трюмных отсеков, его подручный и двое матросов остались на месте мертвыми. Четверо из команды были ранены но они, получив в операционном пункте медицинскую помощь, вернулись на свои места.
Под руководством трюмного механика, поручика Джелепова, матросы заделали пробоину. Влившаяся через нее вода была спущена в канатные ящики и выкачана турбинами. Хуже обстояло дело со второй пробоиной, полученной в носовом гальюнном отделении. На ходу и во время разгара боя ее не могли заделать.
Пришлось задраить дверь непроницаемой переборки на десятом шпангоуте. Все это отделение наполнилось водою.
Корабль осел носом и даже при полном числе оборотов машин сбавил ход, точно охромел. При этом он стал плохо слушаться руля, как будто выходил из повиновения человеческой воле.
Пожарная магистраль, перебитая снарядом в двух местах, не имела по всей своей длине ни одного разделителя. Поэтому она вышла из строя, лишив корабль главного средства борьбы с пожарами. К счастью, пока машинист Максимов и слесаря исправляли ее, никакого огня на корабле не возникло.
Третий снаряд, разорвавшись, образовал глубокую выбоину в кормовой башне и повредил палубу. При этом второй раз был ранен младший боцман Григорий Митрюков, но он в операционном пункте не остался и продолжал исполнять свои обязанности.
В дневном бою больше попаданий в броненосец не было.
С наступлением сумерек адмирал Небогатов поднял на «Николае» сигнал:
«Следовать за мной — курс норд-ост 23°». Уцелевшие после боя корабли начали выстраиваться в кильватер флагманскому броненосцу. Эскадра прибавила ход, но «Ушаков» от пробоины зарывался носом в море и стал постепенно отставать. В это время с ужасом заметили, как из темноты на него слева катится корабль.
— Что вы делаете? Куда вас несет? — закричали на корме «Ушакова».
На том корабле тоже послышались тревожные голоса.
Корабли могли столкнуться.
— Полный вперед! — громко скомандовал на мостике Миклуха-Маклай.
Угрожавший тараном корабль оказался броненосцем «Сенявин». Он проскользнул мимо кормы «Ушакова» в каких-нибудь пятнадцати футах. Корабли благополучно разошлись.
Эта опасность миновала, но надвигалась другая. Начались минные атаки. По приказу командира, из орудий не стреляли, прожекторы не светили. Только темнота могла быть верной защитой. С «Ушакова» разглядели, как несколько миноносцев шло мимо, не замечая его. Они спешили к полоскам света на горизонте, привлеченные прожекторами других русских судов. Комендоры у заряженных орудий напряженно вглядывались в темноту, которую вдали прорезали голубые лучи прожекторов. Доносились отдаленные глухие выстрелы с кораблей, отражавших минные атаки. Но шедший без огней «Ушаков» молчал — молчал даже тогда, когда недалеко от его кормы вынырнули три японских миноносца и, уходя, скрылись с глаз. Люди пережили тревожные минуты. На мостике Миклуха-Маклай по этому поводу вспомнил приказ Небогатова и сказал:
— Полная темнота — лучшая защита от миноносцев. Адмирал прав. Ведь они чуть не протаранили нас, полунощные разбойники.
На палубе никогда не унывавший в походе прирожденный весельчак матрос Сельг радостно воскликнул:
— Значит, живем, братцы!
Даже лейтенант Гезехус, всегда замкнутый, не говоривший с командой ни доброго, ни худого слова, не вытерпел и, теребя неряшливую бородку, заговорил с комендорами:
— Японцы приблизились к нам чуть ли не на револьверный выстрел. Они, вероятно, приняли наш броненосец за свой корабль. А может быть, стремясь к судам, которые светят прожекторами, они не заметили нас. Во всяком случае, под покровом ночи мы идем, как под шапкой-невидимкой.
И в других частях корабля чудом уцелевшие люди обменивались впечатлениями о минувшей пока опасности.
К полуночи минные атаки прекратились. Ветер стал слабеть. Редели облака, и в прорывы их проглядывали звезды.
На мостике, следя за темным горизонтом, стоял командир Миклуха-Маклай.
Около него находились офицеры и матросы. Они не спали более суток, провели бой и теперь стояли усталые, с осунувшимися лигами. Подошел старший офицер Мусатов. Он обратился к командиру:
— Где мы находимся, Владимир Николаевич?
— Я тоже думаю об этом. Курс держим верный, а где находимся — пока неизвестно.
Командир повернулся к дремавшему старшему артиллеристу лейтенанту Дмитриеву:
— Помните, Николай Николаевич, без моего приказа ни огня, ни света не открывать. Пока можете соснуть, а я пойду в штурманскую.
— Есть, — ответил старший артиллерист, вытягиваясь перед командиром.
Подбитый броненосец «Ушаков» одиноко шел в ночную неизвестность. Его руководящим центром стала теперь штурманская рубка. Здесь шла напряженная работа по определению места нахождения корабля. Над картой склонился мужчина среднего роста. Несмотря да все переживания во время боя и беспокойной ночи, вид его, как обычно, был опрятен. Аккуратно причесанные темные волосы оттеняли белизну его полного лица. Он имел такой озабоченный вид, точно готовился к экзамену в Морской корпус, и, не теряя присутствия духа, старался разрешить трудную задачу. Это был передовой офицер, любимец команды, старший штурман лейтенант Максимов.
Дверь в рубку отворилась, и на пороге показался Миклуха. Его приход не удивил штурманов, понимавших, что от них сейчас ждут решения ответственной задачи. Не отрываясь от своей работы, Максимов повернул лицо к вошедшему.
Из-под нахмуренных бровей командира сверкнули голубые умные глаза. Для подчиненных в них теплилась дружеская ласка, соединенная с неумолимой требовательностью выполнения долга. Миклуха подошел к развернутой на столе картечи нагнулся. Показывая на нее обрубками пальцев куцей правой руки, он негромко сказал:
— Как бы нам все-таки определиться.
— Очевидно, только звезды нам это подскажут, — ответил старший штурман Максимов, направляясь к выходу вместе со своим помощником.
— Только помните, господа звездочеты, каждая минута нам дорога, но в то же время не сделайте ошибки в наблюдении, — дал им наказ Миклуха.
Командир остался в рубке. Его клонило ко сну. Может быть, борясь с дремотой, он вспомнил рассказы своего старшего брата, знаменитого русского путешественника, не раз попадавшего в очень тяжелое положение среди дикарей.
Но брату везло, и всегда он как-то выпутывался из самых затруднительных и безнадежных обстоятельств. Повезет ли также и ему, командиру продырявленного корабля? Миклуха подпер голову рукою и закрыл глаза.
В это время в носовой башне шла своя жизнь. К дежурившим комендорам пришли минно-артиллерийский содержатель Илья Воробьев и ординарец старшего артиллериста комендор Чернов. Беседуя между собою, они не стеснялись присутствием здесь командира башни лейтенанта Тыртова. Этот офицер, родственник управляющего Морским министерством, пользовался на корабле всеобщим уважением, как справедливый человек. Матросы любили его еще за то, что он больше, чем другие офицеры, рассказывал им о жизни и боевых подвигах адмирала Ушакова.
Воробьев потрепал по плечу Чернова и заговорил:
— Эх, Ваня, друг любезный! Хоть ты и хвалишься своим старшим артиллеристом, а на поверку выходит совсем другое. Помнишь как на Крите твой Дмитриев сменял Гаврилова. Где только у него глаза тогда были!
Пушки-то никудышные подсунул ему Гаврилов. Наши башни ремонтировались в пути. Комиссия принимала их от Обуховского завода тоже в пути, и все нашли как будто в порядке. А кто-то все-таки тут руки погрел. Артиллерийский лейтенант Гаврилов после приема пушек тотчас списался по болезни. Я, конечно, не доктор, но только его болезнь показалась мне подозрительной.
Медицина такой не знает. Не золотая ли у него была болезнь? Вот тут и дал маху твой Дмитриев, а за него теперь нам приходится отделываться своими боками. Для дальней стрельбы орудия не имеют нужного угла возвышения.
