Джекпот - Давид Иосифович Гай

под живительные струи, по-русски говоря, принять ванну. С водой в Лондоне напряженка, собственно, не с водой, а с оплатой за нее, приходится экономить со всеми вытекающими… – произносит Рудик в присущем ему ерническом и оттого несколько манерном стиле, что мало моменту соответствует. Он пытается скрыть смущение и не показывать, как хреново ему живется.

Они пьют и говорят, говорят и пьют. То, что рассказывает Рудик, удивительным, невероятным выглядит и, однако же, строго логичным, из всей его предыдущей жизни вытекающим.

Познакомились они в авиационной фирме, куда Костю распределили. Объединяло обоих нежелание железками заниматься, тяга к самовыражению совсем в иной плоскости. Рудик пописывал в научно-популярные журналы, в один из которых впоследствии устроился на работу, года за два до Костиного ухода в сценаристы. Собственно, пример Рудика и подвигнул на решительный шаг.

Похож Рудик Бельцевич на Мопассана, каким на фотографиях предстает: полный, вальяжный, с шикарными усами, любитель выпить и закусить. Его часто принимали за еврея, а был он рожден от белоруса и литовки. Ироничный склад ума, включая самоиронию, как броня, от всякого рода невзгод защищал его. В чем-то эгоистичный, себе на уме, под легкой шутовской маской прятал он отвращение к окружающему, в чем был далеко не одинок. В приватных разговорах не скрывал, что мечтает за границу вырваться. Насовсем. Словно чуя это, бдительные органы не выпускали его в капстраны. Часто вспоминал Костя, как подпольно читали они «Архипелаг», в Союз окольными путями попавший, самиздатом размноженный и пущенный по рукам. Когда же это было… В году семьдесят пятом или шестом, после высылки Солженицына. За чтение могли по первое число взгреть, Лубянка гонялась за самиздатом, тем более таким, читали сутки дома у Кости в Дегунине, на службу в фирму не пошли, Полина, тоже отгул взявшая, не успевала крепкий чай носить, читали втроем вполголоса поочередно, по ходу делали выписки, обсуждали, спорили… Потрясло, вывернуло наизнанку. Одно место, помнит Костя, чуть ли не наизусть заучивали, это там, где о злодействе рассуждение: чтобы делать зло, человек должен прежде осознать его как добро или как осмысленное закономерное действие. Такова, к счастью, природа человека, что должен он искать оправдание своим действиям… И далее каленым железом врезалось, будто тавро на теле поставили: объяснение – в идеологии, это она дает искомое оправдание злодейству и нужную твердость злодею.

Нет уже жены, все изменилось, но помнится упорно то чтение в Дегунине, глаза на многое открывшее.

Старый друг с румянцем после гостиничной ванны сидит напротив, в кресле развалившись, цедит виски и про жизнь свою развеселую рассказывает. Кое-что знает Костя, но неточно, недостоверно, по слухам, ибо всего пару-тройку писем получил от него. Однажды затеялся у них откровенный разговор, когда ОВИР, помягчевший в перестройку, разрешение дал на поездку Рудика в Англию в гости к замужней британке, специалисту по русской словесности. Случайное знакомство в Москве, вроде как завязавшаяся взаимная симпатия, без всякого интима (уверял Рудик), просьба о вызове, британка откликается, и вот в восемьдесят восьмом на Рождество отправляется Рудик в Лондон. Первый раз в капстрану. Промеж себя друзья близкие поговаривают – не вернется. Он в разводе, подрастающая дочь не мешает осуществлению планов, если таковые имеются, а работа?.. Ну что журнальная работа, не такая уж она престижная и денежная, чтоб о ней тужить. Костя в лоб, без церемоний спрашивает Рудика за неделю до отъезда, предугадывая дальнейшее: «Вернешься или останешься? И если бросишь якорь, чем заниматься будешь, без языка, без профессии твердой? Как инженер ты давно деквалифицировался…» (Сам он в ту пору и не думал об иммиграции, отбивал наскоки Полины по этой части.) Рудик усы поглаживает, приосанивается, животик подбирает и с привычной ернической улыбкой: «Буду продавать свое обаяние…»

Обаяния его надолго не хватило, чтобы сохранить интерес британки к своей персоне. Пожил у нее с месяц, муж начал ревновать и деликатно, по-британски, намекнул – пора Рудику сматывать удочки. Британка дала немного денег взаймы, своих фунтов у Рудика около пятисот было, и те кончились быстро, поселила его в семью старых русских иммигрантов. Платит Рудик за комнату в квартире недорого. И на том спасибо.

– И чем зарабатываешь на хлеб?

Даю уроки русского. Британка помогла с учениками, теперь сам кручусь…

– А перышком?

Попробовал на Би-би-си фрилэнсом новости науки и техники давать. Сущие копейки платили, на это не проживешь. Что я еще умею? Вот и начал русскому учить. Открыл в себе новый талант, – усмехается в усы. – Ты ведь не знаешь: я еще в Москве попробовал преподавать. Случайно вышло – попросила тогдашняя приятельница, аспирантка пединститута, прочитать абитуриентам пару лекций по литературе. Ну, я и прочитал. И влип. Знаешь, на чем? Стал излагать свою мысль по поводу декабристов: почему они рассказывали на допросах чистую правду, без утайки и тем самым предавали друг дружку? Да потому что дворяне, честные, ети их мать, не умели лгать, юлить… Излагаю и вдруг ловлю себя на мысли: это же заемная, ворованная мысль, не моя – Солженицына! Не один я такой умник оказался, паренек-слушатель распознал и публично уделал меня: что это вы, товарищ, цитаты из ярого антисоветчика приводите?! Выгнали меня с треском за крамолу. Больше я нигде ничего не преподавал. В Лондоне от безвыходности начал…

Первым учеником известный писатель-путешественник стал. Позвонил сам по наводке британки. «Вы говорите по-английски?» – «Нет». – «Я счастлив, что вы не говорите по-английски». Оказывается, недостаток может в известных обстоятельствах достоинством обернуться. Писатель этот оказался потомком знаменитых людей. Кто-то в его роду еще в шекспировские времена первым перевел с греческого «Илиаду», другой – один из изобретателей азбуки Морзе. Это я потом узнал, когда подружились. А покамест писатель говорит: «Мне нужен современный русский язык. Как мы будем понимать друг друга – это ваши проблемы…» И понеслось. Три раза в неделю занятия. На второй неделе он стал меня понимать, а я его.

– Без английских слов? Мистика какая-то.

Придумываю разные фокусы, приемы. Если я в форме, то такое выкаблучиваю, что поражаюсь на себя, откуда что берется. Скажем, надо научить студента выражениям «сидеть на полу» или «подпрыгнуть». Я сам укладываюсь на паркет или скачу. Как дурачок. Студент хохочет и запоминает. А если устал, то нет-нет и использую английские слова. Нежелательно, но что делать… Уроки выматывают, ты не представляешь, насколько. Однажды отключился и очнулся от толчка: «Учитель, вы спите…» Вот уже третий год пошел моему преподаванию, а я ни разу объявления в газетах не дал: «Ищу учеников…» На меня сами выходят, по эстафете