Моонзунд - Валентин Пикуль

– Еще раз спасибо, ваше благородие, – сказал он.

– На здоровье, – хмуро буркнул Артеньев, защелкивая на сапогах медные застежки. – А теперь, милейший, получи от меня впридачу еще три наряда вне очереди. Чтобы впредь успевал обуться!

На мостике все захохотали. Сергей Николаевич при этом даже не улыбнулся. Он был кадровый офицер, и у него была своя логика. Та самая логика, на которой позже, когда грянет гром революции, он станет ломать себе шею. Впрочем, тогда ему было не до эмоций. Когда от «Норбурга» ничего не осталось, а огни Виндавы погасли в отдалении, Грапф попросил старлейта навестить спасенного с крейсера немецкого офицера.

Сильно качало – I и V дивизионы проходили мористее Эзеля. В офицерской ванной, куда поместили пленного моряка, чтобы он поскорее согрелся, пахло озоном, мылом, полотенцами и еловым экстрактом. Пленный офицер с «Норбурга» сидел на срезе кадушки, уже получив первое в плену угощение – тарелку горячего супа, который он жадно схлебывал через край, а под ногами его гуляла да качке из угла в угол отброшенная ложка.

– Я… один? – спросил он у Артеньева.

– Из офицеров – да. Но мы спасли еще семнадцать матросов.

– Боже, вот уж никак не ожидали вас у Виндавы!

– Вы согрелись? – любезно осведомился старлейт. – Да. Благодарю. Еще бы папиросу… русскую.

Он получил от Артеньева папиросу и был искренне удивлен.

– Вы обязательно проиграете эту войну, – сказал немец.

– Но… почему? – удивился Артеньев.

– Главное в этой войне – планирование и экономика. А у вас? Смотрите на эту папиросу: половина табак, а дальше… мундштук из плотной бумаги. К чему он, этот мундштук? Так можно разорить страну. Зато у нас, – сказал пленный, чиркая спичку, – делают вот так… Обгорелую спичку он спрятал в коробок. – Видите? Потом все использованные черенки от спичек мы сдаем обратно на фабрики. Там к ним приделают новые серные головки, и ею можно пользоваться снова… Я вас рассмешил?

– Русских к этому не приучить. Экономия всегда хороша, но, экономя на спичках, Германии не спастись от разгрома.

– Вы развалитесь раньше нас, – ответил Артеньеву немец. – У нас есть порядок и убежденность. А у вас… революция!

– Неправда. У нас нет революции, – посуровел Артеньев.

– Нет сегодня, так она будет завтра.

Старлейт присел рядом с пленным на край ванной кадушки:

– А вы, немцы, должны бояться нашей революции. Ибо все революционные народы, как доказала история, дерутся еще храбрее…

Немецкий офицер спросил, куда шпарит сейчас русский эсминец.

– Если угодно знать, мы проходим к весту от Эзеля.

– Ой, – сказал немец, закрывая лицо руками. – Неужели мне в эту ночь суждено еще раз окунуться в эту балтийскую купель? Не скрою от вас, что мой «Норбург» при торпедировании радировал…

– Куда и кому?

– Три наших крейсера с самолетами на катапультах – «Любек», «Аугсбург» и «Бремен» – вышли с миноносцами на поиск вашего броненосца «Слава», чтобы уничтожить его… Сейчас они изменят курс и возьмутся за вас. Наверное, я поступил нехорошо?

Сергей Николаевич успокоил его, все поняв как надо:

– Вам тоже ведь купаться второй раз ни к чему. Я оставляю вам папиросы с длинными мундштуками и спички, которые вы можете не экономить… Вы в России, и война для вас закончилась!

Дивизионы сразу же изменили генеральный курс. Мощные дубины пушек германских крейсеров уже не могли наказать дерзких. Море опустело, и начинался затяжной шторм с обильным снегопадом. Через несколько дней «Новик» поставил минную банку, на которой погибли крейсера «Бремен» и «Любек», подорвались два миноносца и потонул сторожевик «Фрей». В зимнем море долго болтало сотни обледенелых трупов. В далеком Берлине, экономя на спичках, сухорукий Гогенцоллерн подсчитывал потери за минувшую кампанию.

– Балтика, – говорил кайзер, – это русская гидра, глотающая мои корабли. Мы очень богаты потерями, но мы очень бедны успехами. Гинденбург – бравый солдат, а фон Тирпиц – старая шляпа!

Колчак рвался к славе – широкой, всеобъемлющей, всероссийской… Начдив даже похудел, сделался сух и костист, как марафонский бегун, летал с эминца на эсминец, всюду резкий, нервный и требовательный. Колчак двигался стремительно, словно разрубая перед собой ветер длинным и плоским колуном своего носа. Белая лайка его перчаток позеленела, истертая медью траповых поручней. Мерлушка походной шапки – седая от соли, а каблуки на сапогах, никогда не просыхающих от воды, разбились вдрызг, скособочены, словно Колчак служил курьером на побегушках.

Минная дивизия творила чудеса, и этим укреплялась популярность Колчака, особенно среди офицерства и буржуазии. На флоте еще не догадывались, что Колчака выдвигает не только пресса столичных газет. Сейчас им управляла сильная рука из кулуаров Государственной думы. Давняя дружба начдива с Гучковым никому не бросалась в глаза, но эта связь издавна существовала, и Колчак сам понимал, что его взлет состоится… Скоро он взлетит высоко!

Кажется, сейчас он хотел заработать себе второго «Георгия», чтобы этим торжеством закончить навигацию перед ледоставом. В самый сочельник, когда всем на дивизии хочется посидеть за столом с выпивкой, помянуть родных и просто подзабыться, Колчак сорвал от стенок к походу три эсминца – «Новик», «Забияку» и «Победителя». Начдив был краток и возражений не терпел.

– Ночь как ночь, – объявил Колчак. – Сочельник встретим с минами на борту возле Либавы. Пойдем к черту на рога, уповая на божью милость. Мины брать, со швартов сниматься по готовности.

Первым отошел «Победитель», за ним отдавал гаванские концы «Новик». Случайно в машинах неверно поняли сигнал с телеграфа, и «Новик» с хряском насел на причал кормою. А там сияла монархическая эмблема, вся в тусклом золоте. Раздался треск бревен гнилого причала, от двухглавого орла пробками отскочили две императорские короны.

– Ах, какое несчастье! – воскликнул Грапф. – Примета дурная, как бы беды не вышло… Что делать? Пойдем некоронованы.

Мимо них, сотрясая вокруг себя воздух работой машинных отсеков, уже вытягивался «Забияка», и над эсминцем пластами ходил воздух – то горячий, то холодный, отчего лица людей на мостике «Забияки» расслаивались. Косинский окликнул их через мегафон:

– Эй, на «Новике»! Что посеяли с кормушки?

– Корону! – гаркнул в ответ фон Грапф.

– Хорошо, что не голову, – отвечал Бароша, и его «Забияка» медленно растворился в густеющем тесте близкой ночи…

Пошли. К черту на рога, уповая на божью милость.

Колчак держал флаг на «Новике». Офицерам эсминца он сообщил, прячась за козырьком от ветра, что если верить прогнозам Пулковской обсерватории, то зима будет исключительно суровой. Она уже и сейчас поджимает, возможны прочные образования льдов в тех районах Балтики, которые обычно не замерзают. Артеньев тоже спасался от ветра – за парусиновым обвесом мостика; он сидел на раскидном стульчике, сосал из кулака папиросу и… тосковал. Ему было не по себе в эту ночь, которая еще неизвестно, чем закончится. «Удивительно, – размышлял он под гудение ветра, – я, кажется, не тщеславен и лишен, таким образом, одного из главных качеств военных людей…» Но это его тоже занимало недолго. Сейчас он думал, что часов через пять, наверное, по левому борту обозначится легкое зарево над горизонтом. Это засияет с моря Либава, и не сожмется ли сердце у Клары? Ведь он будет рядом, почти рядом с нею – на дистанции приличного залпа.

Эсминцы шли хорошо, легко вынося волну, все время держа связь между собою. На свет их прожекторов летели из мрака ночи чайки, грудью они разбивались о стекла рефлектора и тут же, все в крови, с поломанными крыльями, падали под ноги сигнальщиков. Одну такую птицу, погибшую ради жажды света, Сергей Николаевич взял в руки и долго гладил ее скользкие перья.

– Глупая, – говорил он тихо. – Ну, разве же можно так? Вот ты и погибла, а ведь могла бы еще долго и долго жить…

Мостик «Новика» вдруг поехал в сторону, отчаянно кренясь. Артеньева сбросило на решетки, люди вокруг него падали во мраке, хватаясь за поручни, чтобы не унесло за борт. «Новик» с минуту лежал в крене поворота, потом резко выпрямился, сбросив с палубы воду. Тут стали подниматься упавшие, ощупывая себя и узнавая друг друга по голосам. Колчак рывком открыл ходовую рубку:

– Кто велел делать коордонат?[8]

На руле стоял опытный рулевой кондуктор Хатов.

– Не до приказов было, – спокойно отвечал он Колчаку. – Прямо по носу мина болталась, которую наши сигнальцы прохлопали.

Верно: в отдалении, уже за кормою, поплавком прыгала мина.

– Считай себя кавалером, – сказал начдив Хатову. – Спасибо!

Лейтенант Мазепа произнес в сторону Колчака:

– Ее, видать, сорвало с якоря. Вообще, мне это не нравится. Одну сорвало, а другие нет. Раньше мин здесь не было. Надо продумать курс. Здесь часто шляются германские подлодки… Что им помешало снести за борт дюжину яичек?