Преступления страсти. Жажда власти (новеллы) - Елена Арсеньева

С мужем? Да неужто прожженный интриган Мнишек верил, что Дмитрий мог пережить ту бойню, которая была учинена 17 мая в Москве?

Скажем так: верил не более, чем три года назад верил, что отдает дочь истинно за сына Грозного. «Se non e vero, e ben trovato!», «Пусть это и неправда, но хорошо придумано!» – вот девиз, коему он следовал тогда. Тому же девизу следовал и теперь.

Судьба дочери что прежде, что нынче волновала его не слишком сильно. И Марина, и Дмитрий – первый или второй, истинный или подставной – были по-прежнему лишь средством для достижения цели. Целью Юрия Мнишка являлось если и не помочь дочери вновь воцариться в Москве – в возможность вторичной удачи он верил слабовато! – то хотя бы вернуть часть утраченных баснословных богатств. Возвратиться в Польшу с туго набитой мошной, если уж не сделаться снова тестем русского царя, который уже успел заслужить звание Самозванца и Тушинского вора.

Пусть Марина верит, что ей удастся вновь прорваться к желанной власти – Мнишек будет отныне биться только ради собственного кармана.

В одном пан Юрий, безусловно, не лгал своей дочери: в Тушино и впрямь стекались огромные массы народу. Очень многие были привлечены тем, что под знамена Дмитрия Второго встал казачий атаман Иван Заруцкий, отлично знавший царя Дмитрия Ивановича в лицо, ибо когда-то служил в его войске и пришел с ним вместе в Москву (даже стоял со своими донцами в почетной страже при венчании сына Грозного на царство).

Разумеется, Иван Мартынович, который великолепно помнил первого Дмитрия, сразу распознал подмену. Но ни он, ни какой-либо другой человек, кроме разве Федора Никитича Романова, не подозревал, кто€ явился на смену сыну Грозного. По страшной насмешке судьбы тем человеком стал именно Григорий Отрепьев – тот самый, чье имя приписывали подлинному Дмитрию. Вечный его двойник – Юшка Отрепьев, который уже заменял царевича Дмитрия в Угличе и едва не погиб от ножа Волохова да Битяговских. Отрепьев не верил в то, что был сыном нищих, пожерствовавших им родителей. Он был искренне убежден, что именно он – сын Грозного, что именно ему принадлежат наследственные права и русский трон. Ну и Марина, конечно…

Заруцкий того, повторимся, не знал, а впрочем, ему было наплевать, кто заступит на то свято место, которое, по пословице, никогда не бывает пусто. У Заруцкого были свои нужды в жизни, и он, донской атаман, вряд ли мог их исполнить самостоятельно и с легкостью. Это ему почти удалось, когда попал в доверие к первому Дмитрию. Но потом случилось нечто, некое событие, из-за которого честолюбивые мечты Заруцкого на время не просто померкли, но даже и вовсе перестали существовать.

Событие состояло в том, что он увидел Марину Мнишек.

Недаром Заруцкий испытывал почти братскую привязанность к первому Дмитрию. Они были поистине родственные души, ибо странная маленькая женщина произвела на них одинаково роковое впечатление. Право, как истинная Клеопатра, которая свела с ума сначала Юлия Цезаря, а потом его ближайшего сподвижника Марка Антония!

Что Дмитрий, что Заруцкий испытывали при виде Марины одно, совершенно одинаковое чувство: жажду обладать ею. Но что мог ей предложить Заруцкий, когда увидел впервые? Только любовь свою… Он прекрасно понимал преимущества соперника, сделавшего возлюбленную русской царицей! Иван Мартынович не мог находиться рядом с обожаемой женщиной, не испытывая ежеминутного желания прикончить того, кто был ее мужем и властелином. И Заруцкий решил исчезнуть, удалиться, сбежать от неодолимого желания. Он уехал к себе на Дон.

Но вот на Руси повеяло, как ветром, именем нового Дмитрия… Этот ветер грозил нанести дымы и пожары, кровь и слезы, трупный дух и разор всей земли, однако Заруцкого сие не заботило. Он вмиг смекнул, сколь полезен может оказаться ему новый «сын Грозного», и твердо решил примкнуть к нему. И не просто примкнуть – сделаться одним из самых близких ему людей.

Заруцкий с ухмылкой смотрел в блеклые, настороженные, хитрые глаза «воскресшего царя» – и расточал окружающим уверения, как счастлив-де видеть государя живым. А сам с удовольствием убеждался, что двойник не тянет, нет, не тянет на того, кого тщился изобразить. Даже глаза у него не удалые, не умные темно-голубые, а выцветшие какие-то. И трусливые.

Ну что ж, тем лучше! Тем легче будет избавиться от него и завладеть Мариной.

Кто-то мечтал разжиться при новом Дмитрии богатством, кто-то – почестями или властью. Но Заруцкому по-прежнему нужна была только она, любимая женщина!

Но Марина нужна была и самозваному Дмитрию…

Конечно, в его-то случае и речи не могло идти о любви. Ценность Марины для него состояла в том, что она была истинная, коронованная царица. Она еще пуще, чем Заруцкий, придала бы правдоподобие любому шагу и слову Самозванца, одним именем своим могла бы привлечь на его сторону массы польской шляхты, которая жаждала реванша. И Лжедмитрий решил во что бы то ни стало заполучить Марину.

Из тайной переписки с ее отцом он узнал, что такой случай может представиться, когда поляки наконец-то будут отпущены Шуйским и отправятся из Ярославля в Польшу. Правда, поедут они под суровой охраной… Что ж, пусть никакая охрана не остановит Лжедмитрия, для которого захват Марины должен ознаменовать наступление полосы одних сплошных удач.

За это время Марина не раз взлетала к вершинам надежд и падала в бездны тоски и неверия. Она знала, что Дмитрий (вернее, человек, называвший себя этим именем) по-прежнему состоит в переписке с воеводою сендомирским, а также с оставшейся в Самборе ее матерью, якобы со своей тещей. Писал он и Марине – нежные, исполненные любви и возвышенных чувств письма. Его послания не способны были ни развеять сомнений Марины, ни усилить их, ибо почерка своего супруга она не знала: все письма Дмитрия и раньше, и теперь писались секретарями.

Благодаря отцу Марина была осведомлена о каждом шаге своего названого супруга на пути к возвращению отнятого у него престола. Его признавало все больше народу. В числе признавших был, между прочим, князь Адам Вишневецкий, уже сыгравший свою роль в возвышении прежнего Дмитрия. На сторону Дмитрия охотно переходило простонародье: ведь он велел объявить, что в боярских имениях, чьи владельцы не признают его, подданные крестьяне могут овладеть имуществом господ; земли и дома боярские делались крестьянскими животами (в старину слово «живот» было весьма многозначным и означало среди прочего собственность, движимое имущество), даже их жен и дочерей крестьяне могут взять себе в жены или в услужение. Дмитрию присягнули все города и веси на протяжении от Северской земли и почти до Москвы!