Эмфирио - Джек Вэнс

Наконец агенты Собеса удалились — за исключением Зюриха Кобола, который вывел Амианте на улицу, усадил его на скамью в сквере и принялся что-то ему серьезно втолковывать.

Найон Бохарт посмотрел на Гила и облегченно вздохнул: «Кажется, пронесло. Устроили тут осиное гнездо!»

Гил присел на скамью у верстака: «Что я сделал? Кому я досадил? Ничего не могу понять...»

Найон, явно потерявший интерес к дальнейшему обсуждению ситуации, направился к двери. «Завтра выборы, — напомнил он, обернувшись через плечо. — Не забудь проголосовать!»

Глава 10

На должность мэра претендовали пятеро кандидатов. Большинство голосов снова получил троюродный брат матушки Флориэля. За Эмфирио, ко всеобщему удивлению, проголосовали примерно десять процентов горожан, пожелавших участвовать в выборах — он занял третье место, что спровоцировало новый приступ бурной деятельности в службе социального обеспечения.

Шьют Кобол явился в мастерскую и потребовал, чтобы ему передали все личные бумаги Амианте. Амианте, сидевший за верстаком и апатично ковырявший стамеской почти законченную ширму, покосился на Шьюта со странным огоньком в глазах. Шьют сделал шаг в направлении шкафа, где лежала папка с древними документами. Амианте неожиданно вскочил и ударил его молотком по голове. Шьют упал. Амианте снова замахнулся и убил бы собесовца, если бы Гил не выхватил молоток у него из руки. Шатаясь и держась обеими руками за голову, Шьют Кобол со стонами выбрался из мастерской и исчез в золотистых лучах вечерней зари.

Амианте произнес тоном, которого Гил еще никогда не слышал: «Спрячь бумаги. Они твои. Сохрани их». С этими словами Амианте вышел на площадь и сел на скамью под деревом.

Гил спрятал папку под черепицей на крыше. Через час прибыли агенты Собеса и снова забрали Амианте.

Вернувшись через четыре дня, Амианте говорил только о пустяках, со всем соглашался и ничем не интересовался. В течение месяца бестолковая беззаботность постепенно сменилась тупой подавленностью. Амианте часами просиживал без движения в кресле. Гил ухаживал за ним, с беспокойством следя за его состоянием.

Как-то раз Амианте опять прикорнул посреди дня, сидя в кресле. Гил поднялся на кухню, чтобы принести ему миску каши. Когда он спустился, Амианте был мертв.

Гил остался один в старой мастерской, где все напоминало об отце — его инструменты и разметки, призрачные отзвуки глуховатого голоса. Уничтоженный потерей, Гил почти ничего не замечал. Что теперь? Сжать зубы, продолжая карьеру резчика по дереву? Стать нелегалом, вести бродячую жизнь? Может быть, эмигрировать в Люшейн или Салулу? Гил достал папку Амианте из-под черепицы и снова просмотрел бумаги, которые с таким прилежанием коллекционировал отец. Ему удалось постепенно разобрать текст древней Хартии — идеалистические представления основателей города настолько отличались от окружающей действительности, что Гил печально покачал головой. Он перечитал отрывок легенды об Эмфирио, обнадеживший и ободривший его.

«Эмфирио искал истину и пострадал за нее, — думал Гил. — Прожить такую жизнь значит прожить ее не зря. Если бы только я нашел в себе силы! Амианте одобрил бы мой выбор». Он вынул отрывок легенды из папки и спрятал его отдельно, а остальные бумаги положил в прежний тайник.

Спустившись с чердака, он остановился посреди мастерской. В доме было настолько тихо, что Гил замечал звуки, никогда раньше не привлекавшие внимание — потрескивание старых бревен, посвистывание ветра на крыше. Наступил ранний вечер, потоки мягкого теплого света заливали помещение через окно и янтарные дверные просветы. Как часто Гил сидел такими вечерами с отцом, склонившимся над верстаком напротив!

Сдерживая слезы, Гил чувствовал, что обязан взять себя в руки, многому научиться, многое узнать. Он ощущал огромную неудовлетворенность, но не мог определить какую-либо одну основную причину этого недовольства. Служба соцобеспечения в общем и в целом выполняла полезную функцию, снабжая иждивенцев всем необходимым. Гильдии следили за строгим соблюдением высоких ремесленных стандартов, благодаря которым амбройские горожане вели относительно комфортабельное существование, не задумываясь о завтрашнем дне. Лордам-исправителям отчисляли 1,18% всех городских доходов, но этот налог вряд ли можно было назвать чрезмерным.

Что же было не так? В чем заключалась истина? Что бы предпринял Эмфирио в таких обстоятельствах? Не находя ответа и испытывая отчаянную потребность чем-нибудь заняться, Гил взялся за стамески, склонился над большим щитом пердуры и стал заканчивать резьбу, начатую отцом: «Окрыленное существо срывает плод Древа жизни». Гила охватил приступ яростной энергии — пол вокруг верстака быстро покрывался темной деревянной стружкой. Мимо мастерской проходил Шьют Кобол. Он постучал, открыл дверь и заглянул внутрь, но ничего не сказал. Гил тоже ничего не сказал. Двое встретились глазами, Шьют Кобол медленно кивнул и пошел по своим делам.

Шло время, много времени — год, два года. Гил больше не виделся со школьными приятелями. Чтобы развлечься, он совершал длительные загородные прогулки, нередко проводя ночь где-нибудь в поле, под живой изгородью. Самостоятельная жизнь сделала его мускулистым, жилистым, широкоплечим молодым человеком среднего роста. Его грубоватое лицо будто застыло в напряжении, плотно сжатый рот окружили глубокие складки. Гил коротко стриг волосы, предпочитал малозаметную одежду и больше никогда не носил украшения.

Однажды в начале лета он закончил очередную резную панель и, чтобы развеяться, прошелся на юг через Брюбен и Ходж. Углубившись в западные кварталы Като, он случайно оказался напротив таверны Кичера. Подчинившись минутному позыву, Гил зашел в таверну и заказал кружку эля с порцией пареных вельхов. С тех пор, как он посетил это заведение несколько лет тому назад, здесь ничего не изменилось, хотя помещение больше не казалось таким просторным, а отделка интерьера — столь роскошной. Предварительно оценив его внешность издалека, к нему приблизились девицы, сидевшие на софе. Гил отмахнулся от них и стал наблюдать за входящими и выходящими посетителями. Неожиданно появилось знакомое лицо: Флориэль! Гил окликнул его. Флориэль обернулся и изобразил крайнее изумление: «Ты что тут делаешь?»

«Ничего особенного, — Гил указал на кружку, на закуску. — Ем, пью».

Флориэль осторожно присел напротив: «Должен сказать, не ожидал тебя здесь встретить... Мне говорили, что после смерти отца ты... как бы это выразиться? Замкнулся в себе, никого не хочешь видеть. Стал отшельником. И передовиком производства, получающим премию за премией».