76-Т3 - Яков Арсенов

— Естественным путем избегнуть цивилизации не удалось. Придется искусственно, — не сдался Артамонов. Чисто интеллектуальное лето. Ни капли никотина и алкоголя на эпителиальных тканях. Никаких случайных девочек. Только книги, театры, музеи.

— Если ты напряжешься в этом направлении, из тебя действительно выйдет толк, — поощрил его Пунтус.

— Причем, весь. Без остатка, — откорректировал плюсы интеллектуальной затеи Нынкин.

— Чтобы застраховаться от случайных срывов, я стригусь наголо. До блеска.

— Чего только не придет в голову на голодный желудок, — покачал головой Пунтус.

— Правильно жить — это ничего не делать от нечего делать, сформулировал Артамонов идею и лозунг своего перспективного развития.

— Я тоже за то, чтобы ничего не делать, — сказал Нынкин.

— Если завязывать, то на два узла. Никаких бантиков и петелек я не признаю с детства. — И точно, шнурки на его туфлях расшнуровать до конца было невозможно. Артамонов отправился искать крутого цирюльника. Через полчаса его голова походила на плафон недорогого светильника.

— Ящур! — воскликнул Пунтус.

— Ты стал похож на осла!

— Нет, на зайца! Которому лет триста!

— Прижми уши или надень шапочку!

— Теперь ты точно застрахован! Девочки будут шарахаться от тебя на проезжую часть!

— И уступать место в общественном транспорте.

— И в «Журавли» не пустят!

Артамонов, сохраняя невозмутимость, отправился в свою комнату и возлег в ботинках на кровать со словарем антонимов. Оригинальный — банальный, читал он вслух, оптом — в розницу, острый — тупой, долдонил он себе на ухо. Дожди хорошенько выдержали люд. В первый солнечный день население высыпало на пляжи. Нынкин и Пунтус увлекли в пойму упирающегося Артамонова. Они выбрали удобное местечко между двумя киосками, чтобы до ленивых пирожков и пива было примерно одинаково, и принялись играть в балду.

Артамонов надрывно читал Зощенко. С него было проще открывать чисто интеллектуальный сезон. Если бы не Кант на пустом коврике…

Артамонов наткнулся на него, как на бревно. Коврик был без хозяина, вернее, без хозяйки — тапочки тридцать шестого размера говорили об этом. Тапочки, конечно, тапочками, но Кант… Возникло любопытство. Не всякий сможет читать Канта в пляжных условиях. Артамонов занял коврик и принялся ждать хозяйку. С сожалением обнаружил, что Кант не Эммануил, а Герман. Но деваться некуда — курок знакомства был уже взведен. Не утонула ли она, мелькнуло в голове Артамонова, слишком долго купается. Он начал осматривать берег — не собралась ли толпа по этому поводу.

Подошел Пунтус и сказал:

— Жертва полчаса сидит за раздевалкой и рисует крестики-нолики. Она зашла со спины. Твой зэковский затылок не вызвал у нее никакого доверия. С тебя три рубля на пиво.

— Где? — подхватился Артамонов.

— Видишь, ножки переминаются. Артамонов вздохнул и направился за раздевалку. Девушка хворостинкой рисовала головы. Их было уже с десяток. В профилях и анфасах угадывались знакомые личности.

— Вас шокировала внешность? — встал рядом Артамонов.

— Нисколько.

— Неужели?

— Вот вам крест.

— Если бы не друзья, мы с вами так и не встретились бы.

— Это на мне не сказалось бы никак.

— Почему? Я бы отнес ваши тапочки в милицию.

— Если бы я пошла следом, вас оттуда могли бы и не выпустить.

— Вы можете говорить что угодно, но об одном я вам должен поведать честно: в вашем коврике мне увиделась возможность будущего. Если сегодня часиков в девять вы окажитесь в «Журавлях», мы не разминемся.

— Вы уверены? — навела она на него свои токсичные в пол-лица глаза.

— Я расскажу вам массу интересных историй. Вплоть до того, что вы измените свою жизнь.

— Я впервые наблюдаю наглость в такой необычной форме.

— А насчет Канта… — Артамонов откашлялся, — я давно искал эту книгу.

— Вы всегда работаете под наив? — она стерла ногой нарисованное.

— Как вам сказать… вечером я объясню.

— Что ж, я подумаю.

— Вам ничего не остается делать. — Он посмотрел ей вслед и пожалел, что постригся под ноль.

Пунтус с Нынкиным поджидали его, чтобы уколоть, уличить, укорить и взять еще трояк на пиво.

— Система не сработала? — спросил Пунтус.

— Посмотрим, — выпил Артамонов бутылку пива, как горнист.

— Как же теперь интеллектуальное лето? — стряхнул с носа песок Нынкин.

— Знаете, мне все-таки кажется, что лучший стимулятор человеческой деятельности не кофе и не крепкий чай, а нормальная девушка.

— Совсем недавно ты говорил обратное, — зевнул Нынкин.

— У нее такие большие глаза, — оправдывался Артамонов, — что издали кажется, будто она в очках. Как пульсары. В «Журавли» он пришел задолго до девяти. Устроился за единственным свободным столиком под фикусом и принялся мять в руках гардеробный жетон.

Она пришла ровно в девять. В это, конечно, не верилось. Они пили коктейль, танцевали. Разговор не вязался. Как будто преодолевали звуковой барьер. Она чувствовала над собой громаду его необычности и считала себя обязанной вести беседу, но терялась. На пляже она была независима, свободна. А сейчас пришла на свидание, значит — покорилась. Это подавляло ее. И еще его резко очерченные скулы и блуждавший по плечам взгляд, никак не попадающий в глаза.

— Зачем вы на ночь глядя надели темные очки? - спросил он. — Закрывают половину души.

— Вы немного психолог.

— Все мужчины немного психологи. Мне нравится эта песня, — кивнул он в сторону подвешенной к стене колонки. — Пробирает в области грудинки.

— У вас там находится душа?

— Примерно.

— У большинства мужчин она несколько ниже. Ресторан закрывался. Словно разочарованная, она заспешила домой, нисколько не играя. Артамонов не находил объяснений своей нерасторопности.

— Сегодня будет интересная ночь. Хотите, я вам ее покажу? — сказал он.

— Я могу вполне самостоятельно отправляться на подобные прогулки. — В ее голосе было заметно любование так быстро и красиво сочиненным ответом. Она принялась дожидаться похвалы в какой-то задуманной форме.

— Что ж, случай вполне банальный. Естественное завершение каждого чистого начинания. Тактика постоянно оплевываемого оптимизма. Вы нисколько не оригинальны. На вашем месте так поступила бы каждая.

— Вы вынуждаете меня поступать беспрецедентно. Если вашей ночи налево, то нам по пути, и ваше соседство в качестве гида не разбавит интереса. Ну, как? Теперь я не банальна?

— Совсем другое дело.

Они зашагали по тротуару. Не договариваясь, направились к пляжу. Незыблемость позиций, на которых застал их последний танец, становилась проблематичной. Ситуация требовала уступки от одной из сторон. Артамонов сказал:

— Как вас зовут? «Вы» кажется мне настолько абстрактным, что я боюсь, как бы не перешел на «эй». Такое ощущение, будто на меня смотрят глаза, сплошь состоящие из одного только белого яблока, без всяких зрачков и радужных оболочек.

— Вы так страшно говорите. Лилия. — И протянула ладошку.

Артамонов почувствовал, как увлекся пустой беспредметностью разговора. Напряжение, которое обычно снималось физически, подменялось новостью совершенно иного желания — пустословить, нести околесицу без всяких околичностей. Долгое время он распоряжался бог знает кому принадлежащими выражениями, возводил из нуля громады, сводил на нет широкие масштабы. В первом приближении это походило на пинг-понг, с тем лишь отличием, что все подачи делал он.

Два человека, разделенные паузой непривычки, надолго растворились в темноте шаманьих переулков, из которых свет набережной вырвал их сближенными до понятия «идти под ручку».

— Не видел ли я вас в БИТМе?

— Видел, — сами по себе перешли они на «ты». — Я учусь на ДПТМ.

— Динамика и прочность машин. Чердак у тебя еще не поехал?

— У тебя, кажется, недержание мыслей, — сказала она на прощание. — Ты действительно придаешь ночи некоторое любопытство. Но оно не настолько завладело мною, чтобы отдаваться ему до утра.

— Я буду говорить об этом в палате лордов!

— Что ты сказал?

— Так, к слову пришлось.

Лика была интересна тем, что быстро перехватила инициативу. Артамонову не нужно было подыскивать маршруты для прогулок, темы для разговоров всего, на чем держатся отношения, когда души приоткрыты на треть.

Атмосфера знакомства содержала как раз тот изотоп кислорода, который лучше других усваивался Артамоновым.

— Давай будем ходить с тобой всегда в один кинотеатр и брать билеты на одни и те же места, — говорил он.

— Зачем такие условности?

— Чтобы после расставанья сильнее и дольше мучаться.

— Ты планируешь расставание?

— Я не планирую, так всегда случается.