Взгляд на жизнь с другой стороны - Дан Борисов

Поток состоял из шести групп. Лекционные аудитории почти полностью заполнялись. Особенно я любил вторую аудиторию, самую старую, там еще училась моя мать, и еще раньше читались лекции, когда наш институт был факультетом МВТУ.

Во второй аудитории я впервые увидал, свою будущую жену. Увидев её первый же раз, я почувствовал некоторую тревогу. Её слегка бандитский, по крайней мере, залихватский, вид совсем не гармонировал с добрым и немного печальным выражением глубоких карих глаз. Меня тянуло к ней, но я не подходил, в основном потому, что за ней всё время таскались хамский Нос и очкастый Мур.

Благодаря нашему с Марком приходу, процент мужского пола в нашей группе стал самым высоким на факультете. Нас было аж шесть человек. На химико-технологическом, правда, ребят было еще меньше. К примеру, параллельная группа (с нашей кафедры), в отличие от нашей 7-т, называлась 7-х. Над ними смеялись: «Какие же вы семь ха, когда у вас только один ха и тот женатый». Единственный «ха» у них был староста – Начальник, мало того что он был уже женат, у него уже были две дочки, близняшки.

Марк до армии успел закончить на вечернем первый курс, и у него были зачеты по всем предметам, а мне пришлось досдавать математику и физику за первый семестр. Мало того – пропустив первый семестр, я не понимал, что говорит лектор по курсу второго. Но догнал, совместился. Правда, на экзамене по физике я выглядел бледно.

У меня была почти всеобъемлющая шпаргалка, хоть и маленького размера. Благодаря малому формату шпоры, не поместилась на странице формула нормального распределения Гаусса. Это был один из двух случаев, когда не сработала моя система вытаскивания хороших билетов, о которой я писал раньше (хотя, как знать? может как раз и сработала), эта формула попалась мне третьим вопросом. Наш замечательный профессор Кудрявцев, (один из разработчиков водородной бомбы), не особо внимательно выслушал первые два вопроса и заинтересовался мной, только когда я стал блеять про то, что я зрительно помню эту формулу, что она такая четырехэтажная под квадратным корнем… Он посмотрел на меня с явным интересом и сказал:

– Молодец! Другой бы достал шпору, перерисовал бы, а ты… Молодец! Нарисуй мне закон в графическом виде – получишь – «5».

Если бы я немножко владел математикой, я бы, конечно, нарисовал график, который, как любая функция y=Vх, имеет форму висящего колокола, но тогда я этого не знал. И даже поощренный профессором и уверенный в том, что срисованные мной со шпоры, первые два вопроса теперь вне подозрений, я ничего не смог надумать, получил свою четверку и ушел. Кстати, четверка была очень нужна – чтобы получать стипендию, нужно было сдать сессию без троек. Хотя, одну тройку, по-моему, можно было иметь.

Как выяснилось позже, профессор Кудрявцев на первом экзамене составлял себе мнение о студентах, и потом непременно придерживался этого мнения. На следующих курсах я получал у него четверки не зависимо от ответов, это, правда, не всегда было хорошо.

Последний экзамен (по ядерной физике и квантовой механике) тянулся очень долго. В аудитории было жарко и душно. Я долго сидел, ждал своей очереди. Измучился уже весь, но тут мне пришло озарение по поводу третьего (опять) вопроса. Мне показалось, что дело с изотопами не так просто, как нам излагают. Я изобразил эти свои соображения на бумаге.

Когда подошла моя очередь, профессор стал принимать сразу по двое, чтобы ускориться, и первые два вопроса опять он меня не слушал, занимаясь с другим. Тут я обнаглел и решил изложить своё мнение по изотопам, так, чтобы меня услышали. На удивление, профессор Кудрявцев бросил все дела и стал меня слушать. Я говорил минут пятнадцать, может больше, при этом извел еще несколько чистых листов бумаги под рисунки.

Потом говорил профессор, самое удивительное и лестное для меня то, что в основном он со мной согласился. Потом мы с ним обсудили последние номера журнала «Наука и жизнь», который в те поры был очень интересным, потом еще что-то. Я видел, что, ждущие своей очереди, мои однокашники готовы уже меня съесть с потрохами. Наконец, профессор, взял мою зачетку с намерением поставить мне высший балл, открыл её на соответствующей странице, и мы оба с ним одновременно увидели заранее произведенную им запись – «хорошо». Профессор смутился и предложил мне зайти через день исправить оценку. На что я, не вдаваясь в подробности, смиренно возразил ему, что, ради справедливости, исправлять оценку не следует, что на предыдущем экзамене я больше тройки не стоил, и в среднем всё в порядке. Мы разошлись с ним вполне довольные друг другом.

Начались мои первые студенческие каникулы. Правда, с каникулами оказалось всё не так просто, оказалось, что всесоюзное движение ССО дело не совсем добровольное. Как выяснилось, существует третий добровольно-принудительный «трудовой семестр». Я и мой друг Марк оказались не готовы к такому повороту событий. По-хорошему, надо было либо устроиться в интересный стройотряд, куда-нибудь далеко, где платят хорошие деньги, либо откосить совсем от этого дела, обложившись медицинскими справками. И то, и другое делать было уже поздно, и мы оказались прижатыми к стенке. С первокурсника что возьмешь?

Мы получили в комитете комсомола путевку на Бескудниковский завод ЖБИ. Это было совсем не интересно, хотя и совсем рядом с моим домом.

Во-первых, нас поставили в разные смены, во-вторых, на самую, мягко выражаясь, непрестижную работу.

В арматурном цехе, где я варил арматурную сетку из толстой проволоки, работали в основном химики, т. е. расконвоированные заключенные. Слово «химик», обозначающее в первом значении человека определенной профессии и образования, часто требует пояснений, потому что если сказать человеку: «Ну, ту химик!», – это будет означать, что он жульничает, т. е. химичит. Во времена Менделеева вообще говорили: «Химик-механик, жулик-карманник».

Почему-то работал на этом ЖБИ я всё время ночью.

Мы с Марком опять явились в комитет и потребовали признать первый опыт недействительным. Совершенно не обидевшись на наш афронт, нас направили в другое место – на Профсоюзную улицу, рыть траншею. Там строилось новое общежитие для нашего института, траншея, видимо имела отношение к этой стройке. Там мы трудились неделю или две. К лопате у меня всегда было не очень дружеское отношение, и я сразу захватил отбойный молоток. Через несколько дней, я уже научился уверенно им работать и заодно занял место машиниста компрессора.

Жизнь налаживалась, работа особо не тяготила, но кончилась она сама собой. Своим отбойным молотком я долбил только асфальт и поверхностный слой. На глубине использовался универсальный русский инструмент – лом. Я хорошо помню тот момент, когда один из парней размахнулся и ударил ломом куда-то в дно канавы. Сам он полетел в мою сторону, лом в другую, а на том месте, куда он ударил, образовалась трескучая голубая вспышка. Слава богу, все остались живы. Я так понимаю, мы обесточили пол-улицы и, на время разборок нас удалили с места производства работ вместе с техникой.

Когда мы вновь явились в комитет ВЛКСМ, нас не стали больше никуда направлять, выдали справки и отпустили с богом. После этого, с чувством выполненного долга, я с сестрой отправился на Кавказ.

11. Настоящие горы

Путевки нам купил отец. В МО СССР было много хороших мест отдыха. То место, куда мы попали, мне кажется, было одним из лучших. Отдых был разделен на три равные части, по неделе каждая. Первая неделя проходила на турбазе «Красная поляна», где, кстати, тогда уже была дача министра обороны, а сейчас там дачи… не буду говорить чьи, а то еще привлекут. Вторая неделя проходила (в буквальном смысле) в горном походе к побережью. И последняя неделя – на море, в пансионате «Кудепста». Прекрасно! Я до сих пор не понимаю, как можно целый месяц просидеть или пролежать на пляже, на одном месте, и еще считать это отдыхом.

В Адлерском аэропорту нас ждал ПАЗик, небольшой автобус с водителем греком. Сейчас в Красную Поляну идет неплохая дорога, но тогда… многие после этой дороги восстанавливали здоровье до самого отъезда. В тот раз я впервые летел самолетом и уже схватил дозу адреналина. По дороге к турбазе добавка оказалась больше на порядок. Я сидел в автобусе сзади справа и, когда мы выехали на серпантин, ощущение было такое, что я лечу над пропастью, казалось, вот-вот и мы туда свалимся, особенно, когда появлялись встречные машины, с которыми, вроде бы разъехаться было невозможно. Общее плохое настроение усугубил валявшийся внизу вверх колесами сгоревший грузовик.

Острая красота гор, перемешавшись с мерзким страхом, создавала гремучую смесь восприятия действительности, терпеть которую долго не было никакой возможности. Наш грек и другие, встречные, местные водители, казалось, ехали недопустимо быстро, но дорога не кончалась, эта мука тянулась и тянулась. Мы ехали часа полтора, которые показались вечностью.