Запретные навсегда - М. Джеймс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наталья пожимает плечами, легкая торжествующая улыбка мелькает в уголках ее рта.
— Я могу войти в парадную дверь и, так сказать, оставить ее открытой для вас.
— Почему ты просто уже не вытащила Сашу? — Я сердито прищуриваюсь, глядя на нее. — Зачем ждать и искать нас? Это из-за награды?
Наталья фыркает.
— Конечно, нет. Я единственный законный ребенок Константина Обеленского. Ты думаешь, мне нужны деньги? Мне нужна была огневая мощь. Мне нужна была подмога, чтобы вытащить оттуда Сашу. А вы двое… — она тычет пальчиком в нашу сторону. — Вы будете такими для меня. Я впущу вас внутрь, а вы двое вытащите нас оттуда.
Я бросаю взгляд на Левина.
— Это сработает?
Левин поджимает губы, глядя на Наталью с явным подозрением.
— Возможно, если она говорит правду.
Наталья пожимает плечами.
— А почему бы и нет? Что я получу от лжи?
— Ты могла бы шпионить для своего отца. — Левин прищуривает глаза. — Пытаешься заманить нас внутрь.
Она смеется, нежным, почти музыкальным звуком.
— Я не хочу показаться грубой, Левин Волков, потому что я бы не пришла к тебе, если бы Саша не сказала мне, что ты единственный, кто может спасти ее, ты или твой нынешний работодатель, Виктор. Но я немного покопалась и знаю, кто ты такой или, скорее, кем ты был раньше. Ты больше не являешься членом Синдиката. Я не вижу, какую пользу ты мог бы принести моему отцу или какой интерес.
Левин приподнимает бровь.
— Ты либо слишком умна, либо слишком любопытна для твоего же блага, принцесса.
Наталья одаривает его еще одной из своих ослепительных улыбок, которая легко сочетается с его улыбкой.
— Ну, если бы это было не так, я бы не нашла Сашу вовремя, не так ли?
— Это справедливо. — Тон Левина явно раздраженный. — Ну что ж. Так это и есть наш план? Другая дочь Обеленского открывает нам дверь, и мы входим?
— У меня спрятан ключ от ее камеры. Наталья лезет в сумочку, достает сложенный лист бумаги, который протягивает Левину. — Это карта этажа с нанесенными на нее ячейками. Я пойду первой, открывая двери. Ты спускаешься по лестничным пролетам. Здесь отмечены периоды времени, это когда охранники сменяются. Тебе нужно будет убедиться, что вы явитесь точно вовремя, иначе вы столкнетесь с кем-то, кого не хотите видеть, и если прозвучит хоть один выстрел, они все обрушатся на нас. Если вам нужно вывести кого-то из строя или убить, убедитесь, что у вас есть бесшумное средство.
— Никаких проблем. — Левин пожимает плечами, глядя на карту. — Я справлюсь с этим.
— Как только ты окажешься в поле камеры, я открою дверь и приведу Сашу. Вы двое можете прикрыть нас, когда я вытащу ее оттуда. — Наталья делает паузу. — Охранники и глазом не моргнут, увидев меня там, внизу, но они не позволят мне уйти с Сашей, даже я не умею так хорошо флиртовать. Мы должны действовать быстро, как только она будет у нас в руках.
Левин кивает, но я смотрю на нее, чувствуя, как внутри у меня все сжимается от беспокойства.
— Зачем ты это делаешь? — Тихо спрашиваю я ее, наклоняясь вперед. — Это разрушит твою жизнь. Ты дочь Обеленского. Он мог бы простить тебе многое, но я сомневаюсь, что он простит тебе это. За тобой тоже будут охотиться. Итак, чего ты хочешь от нас?
Лицо Натальи становится очень серьезным.
— Куда бы ты ни забрал Сашу, когда мы уедем, я тоже хочу пойти. Я хочу уйти. Я хочу обрести свободу.
На ее лице снова появляется тень улыбки, когда она смотрит на нас обоих.
— Вы — мой билет на выход.
17
САША
Надежда — ужасная вещь. Я махнула рукой на то, чтобы выбраться отсюда, на то, чтобы жить дальше, и вместе с этим пришло странное умиротворение. Теперь, когда Наталья подарила мне новую надежду, я чувствую себя больной, и не только из-за гриппа, который медленно проходит благодаря антибиотикам, но и из-за беспокойства. Каждый шаг, каждое движение заставляет меня подпрыгивать, а мое сердце учащенно биться при мысли, что это охранник идет, чтобы отвести меня к Обеленскому, прежде чем Наталье удастся найти способ вытащить меня.
Я с трудом могу поверить, что это возможно. Даже если бы она смогла связаться с Виктором и Левиным, они в Нью-Йорке. Я не знаю, сможет ли Виктор вовремя организовать спасательную операцию, и даже если он это сделает. Эта мысль всегда остается напоминанием о том, почему оптимизм Натальи, скорее всего, неуместен. Он не пойдет на риск войны с Обеленским, а я — обуза.
Такое чувство, что я ежечасно хожу взад-вперед, раскачиваясь на маятнике от надежды к отчаянию, каждый мой нерв разорван в клочья. Я хочу, чтобы это произошло, просто чтобы я могла перестать удивляться, бояться и жить на острие ножа в ожидании, когда опустится молот.
Когда что-то наконец происходит, это не то, чего я хочу.
Я сижу, скрестив ноги, на раскладушке и ложками запихиваю в себя жидкую овсянку, когда слышу голос Обеленского из коридора. Я знаю, что это его, я до сих пор не могу забыть этот ужасающий, глубокий скрежет.
— Ты не имел никакого гребаного права впускать ее сюда! — Я слышу, как он рычит, его голос, полный обжигающей ярости, приближается и становится громче. — О чем, черт возьми, ты думал…
Я отступаю назад, когда он выходит из-за угла, его фигура, кажется, заполняет комнату, несмотря на свою худобу. Его присутствие ошеломляет, его ледяные голубые глаза сужаются и горят гневом, и я чувствую, как холодное осознание того, что это все, охватывает меня.
Ты не смогла сделать это вовремя, Наталья. Я тебя не виню…
Должна ли я сердиться на нее? Я почти чувствую, что должна это сделать, за то, что дала мне надежду там, где ее на самом деле не было. Я смирилась, и она забрала это у меня, но в то же время я встретила свою сестру, пусть и ненадолго. Я чувствовала себя совершенно одинокой в этом мире, и даже если Наталья не дала мне свободы, она дала мне кое-что еще. Она дала мне знать, что кто-то все еще заботится обо мне, даже если в конце концов это не смогло меня спасти.
Обеленский все еще кричит на охранников.
— Я собираюсь выяснить, кто из вас впустил ее сюда, — рычит он. — И вы пожалеете об этом. Я надеюсь, что улыбки и
