Егерь: заповедник (СИ) - Рудин Алекс

Квак!

Деревья растут прямо из воды, и отражаются в ней. Мои шаги заставляют отражение дрожать и дробиться.

Тут и там из воды торчат кучи лесного валежника, похожие на острова. Стволы упавших деревьев наполовину скрыты водой. Они густо поросли ярко-зеленым мхом, похожим на губку.

По странной ассоциации я вспоминаю южные мангровые леса. Никогда не был в тропиках, но видел эти леса по телевизору. Там точно так же из воды торчат корявые стволы, с них свисают длинные седые бороды лишайников. А в темной воде водятся крокодилы.

Хорошо, что у нас крокодилов нет! Хотя, вот эта поваленная сосна — чем не аллигатор?

Тонкий полуистлевший ствол подворачивается под ногу. Нога скользит, я взмахиваю руками и чуть не падаю в воду. Успеваю ухватиться за корявую березку, которая на мое счастье растет рядом.

Ерунда какая-то!

Я уже метров на двести отошел от речки, а конца разливу не видно. Березняк сменяется чахлыми сосенками. Левая нога неожиданно проваливается чуть ли не по колено — оказывается, под водой уже не почва, а длинный болотный мох. Холодная струйка воды мгновенно течет за голенище, и я едва успеваю выдернуть ногу.

Разлившаяся выше бобровой плотины речка затопила не только низкий берег, но и небольшое болотце поблизости.

Затопленное болото я напрямик не перейду. И обходить его тоже нет времени — солнце уже низко. Скоро начнутся сумерки. Надо до темноты выбраться на сухое место.

Я разворачиваюсь и шлепаю по воде назад — к бобровой плотине. Подходя к берегу, замедляю шаг — хочу снова увидеть бобров. Но зверьки попрятались. Как будто заранее знали, что я обязательно вернусь.

По бобровой плотине я перебираюсь на другой берег Песенки. Может, он окажется повыше, и я смогу по нему добраться до начала каньона?

Плотина крепкая — сухие ветки только трещат под каблуками, но не рассыпаются. Настоящий насыпной мост — хоть армию по нему веди.

На середине плотины я останавливаюсь. Вытираю пот со лба и осматриваюсь.

Да, знатный пруд у бобров получился. В нем есть течение, но плотина сильно замедлила его.

Поверхность пруда густо заросла зеленой ряской. Течение и ветер гонят ряску к плотине, и она налипает на беспорядочно торчащие мокрые сучья.

Бобры перегородили реку в удачном месте. У них получился не просто пруд, а самое настоящее водохранилище.

Хорошо это или плохо?

Не такой простой вопрос, как может показаться на первый взгляд.

Плотина нарушила естественное течение реки. Теперь верховья Песенки быстро заилятся, а ниже плотины река обмелеет. Это может повредить и Еловому озеру — ведь Песенка впадает в него. Если в озеро будет поступать меньше воды, оно тоже может обмелеть. Совсем, конечно, не пересохнет — кроме Песенки озеро питают многочисленные подводные ключи и болотные стоки.

Затопленный бобрами лес постепенно превратится в болото. Стоячая вода зацветет, покроется радужной пленкой. Затопленные корни деревьев начнут гнить, и деревья постепенно засохнут.

В общем — хорошего мало. Получится еще одно болото, а их в округе и без того хватает.

С другой стороны, сами бобры — очень ценные звери. А в больших бобровых прудах настоящее раздолье для уток и других водоплавающих птиц. Вот и сейчас стайка чирков с шумом взлетела с воды, оставив на зеленой ряске темные разводы чистой воды.

Наверняка эти чирки и вывелись здесь. Весной родительская пара облюбовала бобровый пруд под гнездовье и высидела кладку.

Часто в таком пруду заводятся ондатры. Их привлекает спокойная вода и обилие водяной растительности.

В природе не бывает ничего однозначно плохого или хорошего. В любом явлении есть своя польза, и свой вред. И не всегда получается их оценить.

Я достаю из планшетки лист бумаги. Коротко записываю, где именно обнаружил бобров. Пока видел только трех зверей, но их наверняка больше. Значит, придется еще не раз прийти сюда — надо подсчитать численность популяции.

Солнце уже садится. Лес медленно тонет в сумерках. К вечеру ощутимо холодает.

Похоже, в деревню я буду возвращаться в темноте. Ну, ничего — на этот случай у меня с собой есть фонарик.

Перебравшись по плотине на другой берег, я понимаю, что не ошибся. Здесь намного суше, и я могу спокойно идти вдоль самого края воды.

Какое-то предчувствие заставляет меня пройти еще немного вверх по течению песенки. И оно меня не обманывает.

Сначала я вижу стайку странных водоплавающих птиц. Они похожи на уток. Но когда я подхожу к ним, птицы не взлетают с тревожным кряканьем, а быстро ныряют.

Я останавливаюсь и жду. Ага, вот они — вынырнули подальше от берега. И сразу же снова нырнули.

В сумерках я не могу точно разобрать, что это за птицы. Но по поведению они похожи на поганок. Есть такие забавные водоплавающие. Поганками их назвали за удивительно невкусное мясо — оно сильно воняет тухлой рыбой и водорослями.

я стою совершенно неподвижно, и мне везет. Одна из птиц выныривает совсем рядом со мной. Теперь я могу хорошо ее разглядеть.

У птицы темная шапочка на голове и светлая короткая шея.

Я могу ошибаться. Но, кажется, это красношейная поганка — очень редкий вид. Весной и летом эти птицы отличаются рыжим оперением шеи и густыми рыжими бровями. Они строят плавучие гнезда, а птенцов в первые недели жизни катают прямо на спине. Так с птенцами и ныряют за кормом. А птенцы крепко держатся клювами за перья взрослой птицы.

Справа раздается всплеск. Он негромкий, но отчетливо слышен в вечерней тишине. Я смотрю туда и вижу быстро плывущего зверька. Над водой торчит только его голова. В пасти крепко зажата большая рыбина.

Я не верю глазам. Это выдра!

До сих пор я на своем участке не видел ни одной выдры. И на тебе — откуда-то пришла и поселилась в бобровом пруду.

Выдра в наших краях — большая редкость. Это одиночные животные, и очень осторожные. Выдры селятся вдоль тихих лесных рек, а таких мест с каждым годом становится все меньше и меньше. Вот и исчезают выдры, не выдержав соседства с человеком.

Вот как получается — бобры строили пруд для себя. А вокруг поселились самые разные звери. Даже выдра завелась.

Я записываю место, где заметил выдру. Неровные карандашные строчки почти неразличимы в темноте.

Пора возвращаться в Чермуховку. Пусть долгий — брести по лесу в темноте, подсвечивая дорогу только фонариком совсем не то, что шагать днем.

Но я доволен.

Днем я вряд ли заметил бы выдру, эти животные предпочитают выходить на охоту в сумерках.

А теперь я знаю, что на моем участке поселился редкий зверь.

Светя под ноги фонариком, я снова перебираюсь по бобровой плотине на правый берег Песенки. По нему идти привычнее.

Ветки снова трещат. Луч фонарика выхватывает из темноты корявые сучья. Бобры, наверняка, недовольны — кому понравится, когда чуть ли не у тебя над головой туда-сюда шастает какой-то человек?

Представив себе недовольных бобров, я поневоле улыбаюсь.

Отхожу от плотины с полкилометра и громко зову собак:

— Серко! Бойкий! Ко мне!

Прислушиваюсь к ночной тишине. Где-то далеко чуть слышно ухает филин.

Я снимаю с плеча ружье. Переламываю его и приставляю ствол к губам. Дую в него, как в трубу.

Далеко по лесу разносится печальный трубный звук:

— У-у-у! У-у-у!

Снова забросив ружье за спину, медленно иду вдоль берега. Свечу фонариком вправо и вижу темные стволы деревьев, покрытые морщинистой корой, замечаю седой лишайник на еловых лапах.

Почему-то именно в неживом электрическом свете отчетливо видно мельчайшие детали, незаметные днем.

Свечу влево, и луч овальным пятном падает на темную воду.

А ночная темнота дышит в спину, добавляя ощущение нереальности. Прохладный ветерок касается затылка. Так и тянет обернуться и посмотреть — нет ли кого сзади.Да еще и летучая мышь бесшумно пролетает над тропинкой.

Но вот я слышу треск кустов и шумное дыхание. Мои собаки, словно серые привидения, выскакивают на тропинку. Пыхтят, вывалив розовые языки, крутят хвостами, радостно тычутся мордами в мои колени.