Она принадлежит мне (СИ) - Дженна Джей

Я нахмурила брови, озадаченная ответом Айзека. Несоответствие между присутствием цветов лаванды и его заявлением о том, что он собирает их здесь, смутило меня.

— Но лаванда растет не в этих краях, да и сейчас не сезон, — заметила я.

Айзек довольно ухмыльнулся, еле заметно откидывая голову назад.

— Ты права, у меня есть свой собственный маленький сад, где я выращиваю разные растения, в том числе лаванду. Возможно, она растет не так хорошо, как в своей естественной среде обитания, но жаловаться тоже не могу. Как видишь, выглядит она довольно хорошо. Возможно, однажды я смогу показать тебе свой маленький уголок, — ответил он мечтательно. — Ты все ещё стоишь, усаживайся, где удобно.

Возле меня стояли два кресла, находящиеся по бокам камина. Их потертый, но привлекательный, внешний вид подходил идеально под атмосферу.

Я невольно стала представлять, как Айзек сидит здесь по вечерам и читает.

Не одиноко ли ему приходиться?

Потрескивающий огонь в камине мягко освещал комнату, отбрасывая танцующие тени по стене. Звук потрескивающего огня был тихий и монотонный, но прислушиваясь к нему, можно было поймать себя за тем, что он полностью погружал тебя в себя. И вот ты уже не о чём не думаешь, лишь наблюдаешь, как танцуют языки пламени.

— Кристал? — позвал меня Айзек.

— А? Да? Прости, я задумалась, — ответила я и расположилась на диване.

Вдоль одной стены от пола до потолка тянулись высокие книжные полки, заполненные обширной коллекцией книг. Айзек прошёлся глазами по книгам, и выбрав одну, сел рядом со мной.

В его руках был потрепанный экземпляр книги «Голода» Кнута Гамсуна. Он прочистил горло и начал читать вслух, его голос звучал уверенно и мелодично.

История в книге повествовала о писателе, снедаемого голодом и отчаянием.

Голос Айзека нес весомость каждого предложения, подчеркивая внутреннее смятение главного героя и мрачность его окружения. Я обнаружила, что была полностью втянута в повествование, испытывая муки голода, одиночества и неустанное стремление к художественному самовыражению.

Как же приятно было его слушать.

Но по мере того как продвигались главы, я заметила, что взгляд Айзека изредка падал на меня, изучая мою реакцию.

Когда пятая глава закончилась, Айзек резко закрыл книгу и отложил её в сторону, его губы изогнулись в слабой улыбке. Комнату окутала тишина, нарушаемая только звуком моего собственного дыхания тяжелого от смеси замешательства и интриги.

Айзек откинулся на спинку дивана с загадочным выражением лица и сказал:

— Пожалуй на сегодня всё. Не буду тебя утомлять.

— Что ты думаешь по поводу книги? — спросил Айзек.

Его пронзительный взгляд переместился с закрытой книги на меня, его глаза искали хоть какой-то реакции.

— Что я думаю? — переспросила я, собираясь с мыслями и раздумывая над ответом.

Он придвинулся ближе ко мне и переместил всё своё внимание на меня.

— Да. Как тебе рассказ или что первое пришло в голову, слушая рассказ?

— Я не знаю много о писателе, но смею отметить, что рассказ имеет автобиографический подтон, — осторожно начала я. — В его словах есть некая грубость или небрежность, если можно так сказать, что делает рассказ невероятно реальным, как будто он обнажает свою душу на всеобщее обозрение.

Его молчание повисло в воздухе, наполненное невысказанными мыслями, оставляя у меня чувство неловкости, но, поняв, что он просто внимательно слушает меня, я продолжила:

— Это книга, которая погружает тебя в глубины человеческих страданий и отчаяния, которое им сопутствует. Я не знаю, как он это делает, но герой сразу попадает тебе в душу. Он такой же, как ты. Возможно, это его наивная вера в его творчество или человечность, которая осталась с ним после всего. Изображение человеческой борьбы, то, как он её описывал, и неустанного стремления к своей страсти одновременно завораживает и преследует тебя. В любом случае, мне произведение понравилось, и я хочу прочитать его до конца.

В глазах Айзека промелькнула смесь восхищения и чего-то более мрачного, как будто он получал удовольствие от моей интерпретации книги.

Дрожь пробежала у меня по спине, но она была вызвана не только страхом. Какая-то часть меня наслаждалась извращенным удовольствием от осознания того, что мои мысли заинтриговали его.

И я поддалась этому. Мне стало абсолютно всё равно на всё остальное. Я не знаю сколько ещё мне придётся находиться здесь, но я уже устала сидеть на иголках.

И поэтому я слабо улыбнулась ему в ответ.

— История, которая говорит о глубинах нашего существования. Не интересно ли? Голод в его различных формах может привести нас к грань безумия или подтолкнуть к раскрытию нашего истинного «я».

Было ощущение, что он хотел сказать что-то ещё, поэтому я спросила:

— Что ты думаешь насчёт этой книги?

Задумчивая улыбка тронула уголки его губ.

— Для меня «Голод» олицетворяет борьбу за неутолимую жажду самореализации. Ведь даже среди тьмы и отчаяния есть определенная красота в нашей уязвимости. Знаешь точно так же, как искусство Ван Гога, творчество Гамсуна глубоко погружается необузданные эмоции и самоанализа. Они оба обладают сверхъестественной способностью в точности показывать суть своих работ, будь то с помощью мазков кисти или слов.

Я могла отчетливо видеть связь, которую он провел между двумя художниками, параллель, которую он нашел в их способности переносить человеческий опыт на выбранные ими носители.

— Творчество Кнута Гамсуна, — продолжал Айзек, — подобно яркой картине, каждое слово: как мазок кисти, который рисует яркую картину человеческой психики. То, как он исследует глубины мыслей и эмоций своих персонажей поистине замечательно. Это похоже на то, как если бы он обладал глубоким пониманием человеческого состояния, раскрывая наши уязвимости и желания способами, которые одновременно тревожат и завораживают.

Заслушавшись его говором, я невольно задумалась: был ли этот разговор искренним, или это был просто еще один тщательно спланированный шаг в плане Айзека?

Сердце сжалось.

Только время могло раскрыть истинные намерения, стоящие за его словами, поскольку тонкие нити нашего общения продолжали сплетаться в сложную паутину эмоций и неуверенности в реальности.

— Знаешь, — продолжил он, — я не выбрал это произведение