Новый февраль семнадцатого - Владимир Бабкин

Но вот власти столицы и восставшие узнают об указе Императора о роспуске Думы. Растерянность власти достигает кульминации. Военный министр Беляев описывал состояние генерала Хабалова в тот день: «руки трясутся, равновесие, необходимое для Управления в такую серьезную минуту, он утратил».

Воля у власти отсутствует, приказы не поступают и, оставленные на произвол судьбы солдаты предпочитают перейти на сторону явного, по их мнению, победителя. К вечеру 27 марта на сторону восставших перешло уже 66 тысяч солдат гарнизона.

Однако Родзянко далеко не был уверен в победе, понимая всю шаткость положения, а также то, что достаточно твердая воля вполне может склонить чашу весов на сторону власти. Поэтому, будучи по натуре осторожным политиком, он старается сохранить поле для маневра и возможного отступления. Председатель Думы шлет телеграмму: «Положение ухудшается. Надо принимать немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и Династии». Одновременно с этим, пытающаяся соблюсти приличия, но уже откровенно перешедшая на сторону мятежа, Дума, под натиском Родзянко, принимает решение о создании Временного комитета депутатов Государственной Думы. Именно одно это слово «депутатов» демонстрирует попытку оставить поле для маневра и отступления, мол, это не мятеж против указа Императора о роспуске Думы, а, можно сказать, почти клуб или общественная организация депутатов, но, все же, не официальный орган власти.

Итак, Государственная Дума в лице ее лидеров сделала робкий ход. Остальные участники драмы в раздумье задержали руку над шахматной доской.

Император еще в Ставке и имеет все возможности.

Генералитет ждет развития событий и определения явного фаворита в этой гонке за власть, дабы сделать правильный ход, готовясь тем временем останавливать и блокировать царский поезд в случае отъезда Николая Второго из Могилева.

Новый Михаил Александрович пытается прорваться в Ставку и бросить на чашу весов истории свои аргументы.

А тем временем по улицам столицы с флагами и криками о революции бродят толпы статистов, но они очень мало интересуют участников Большой Игры…

Телефон не приносил утешительных известий. Чем большее пытался вникнуть в происходящее полковник Ходнев, тем более отчаянным виделось ему положение.

Оставшиеся верными присяге офицеры, которые со своими взводами прикрывали важные пункты Васильевского, докладывали о том, что патроны на исходе, что мятежниками захватываются все больше улиц и сопротивления со стороны войск петроградского гарнизона практически не наблюдается.

Только что Ходнев был вынужден дать приказ подпоручику Каменскому оставить Тучков мост, который на протяжении нескольких часов мужественно оборонялся его солдатами. Сам Каменский был ранен, а огневые припасы взвод благополучно расстрелял до последнего патрона. И вот теперь солдаты «россыпью» должны были выбираться из охваченного смутой района. Но даже в таких условиях бравый подпоручик сумел отправить в расположение полка захваченный у мятежников грузовик, присовокупив к нему двух арестованных им пленных австрийцев, которые с красными бантами на груди принимали активное участие в нападениях на солдат Каменского.

На других участках ситуация была не лучше. Отовсюду к полковнику поступали требования подкреплений и патронов. И звучал один и тот же вопрос — что же делать дальше?

Вопрос, разумеется, был хорошим и правильным, но…

Ходнев в бессильной ярости сжал кулаки. Ну, как же так? Как такое могло случиться? Почему вовремя не были приняты требуемые решения? Кто стоит за тем идиотизмом, с которым полковник столкнулся в последние несколько дней? Как могло получиться, что войска получали приказы, которые лишь усугубляли ситуацию?

Что стояло за этими решениями — некомпетентность, трусость или измена? Почему все решения были словно специально составлены так, чтобы их было невозможно выполнить, а армия лишь попадала под каток бунта?

Чего стоил, например, приказ Хабалова не пропускать через мосты рабочих группами? И оказалось, что группами-то нельзя, а вот поодиночке им проходить никто не запрещал! Более того, приказ касался лишь мостов, но не оговаривал запрет на переход с одного района в другой, а потому солдаты лишь бессильно смотрели с мостов на то, как бунтующая чернь спокойно переходила по льду Невы, смеясь над любыми запретами и громкими окриками. А потом еще пришло восхитительное по своему идиотизму уточнение — одиночных через мосты можно пропускать, но только тех, у кого чистые руки!

Или приказ«…ни под каким видом не допускать никаких политических демонстраций с красными флагами» при прямом запрете на применение силы к демонстрантам. То есть солдатам приходилось стоять под градом проклятий и под напором толпы, не имея даже возможность воплотить приказ в жизнь. Естественно такой ход событий катастрофически снижал авторитет офицеров среди подчиненных, поскольку именно офицеры отдавали солдатам спущенные сверху идиотские приказы. А потому вряд ли следует удивляться тому, что войска очень быстро теряли остатки дисциплины и все чаще переходили на сторону бунтовщиков…

Внезапно распахнулась дверь и в кабинет вбежала заплаканная жена Ходнева, а за ней появился его верный денщик Яков Майзаков, державший на руках сына полковника. Ходнев вскочил из-за стола и бросился им навстречу.

— Что случилось? — спросил он, налив жене стакан воды. — Почему ты здесь?

Судорожно отхлебнув воды из стакана, жена выдохнула:

— Чернь… громит квартиры офицеров…

Сидя на чердаке мальчишки наблюдали за тем, как перепуганный дворник поспешно распахивал ворота, и как во двор въехал грузовик, увешанный красными флагами и транспарантами, и буквально облепленный радостно ревущей вооруженной публикой, которая наполняла не только кузов, но и висела на подножках кабины, а пара геройского вида матросов сидела даже на капоте машины, используя крылья передних колес в качестве подставки под ноги. Когда грузовик затормозил, из него стали выпрыгивать вооруженные люди. Довольно странное сочетание солдат, матросов и даже каких-то рабочих, а также их довольно лихой вид и вызывающее поведение, характеризовали прибывших не как отряд, а, как не странно это звучит, именно как компанию военных и привоенившихся.

Многие из прибывших были крест на крест опоясаны пулеметными лентами, хотя вооружены были далеко не все. Да и оружие их поражало своим разнообразием и разномастностью. Тут были и обычные трехлинейки, и кавалерийские карабины, и маузеры, и наганы, а у некоторых вместо оружия в руках были казачьи шашки и даже лопаты, которыми они воинственно размахивали из стороны в сторону. Был в грузовике даже пулемет. Единственное что объединяло всю это разномастную компанию, это были красные банты на груди, да еще, пожалуй, общая страсть к выкрикиваниям революционных лозунгов и угроз в адрес буржуев вообще и офицеров в частности.

Старший в этой компании, диковинно одетый и поразительно похожий на незабвенного Попандопуло из фильма «Свадьба в Малиновке», подозвал к себе дворника и потребовал у него назвать «подозрительные квартиры», в которых следует немедля провести обыски и экспроприации «всего награбленного у трудового элемента». Бледный дворник что-то залепетал в ответ и вот уже прибывшие начали разбегаться по парадным.

— А чё у солдат командир не военный?

Егорка оглянулся на спросившего Матвея, с которым они сидели на чердаке, и пожал плечами.

— А я-то почем знаю? Могёт быть, что и переоделся.

Матвей хмыкнул и отрицательно замотал головой.

— Не, Егорка, не могет того быть. По ём же видать, что никакой он не военный. И морда в нево, как у прохиндея.

Где-то в доме прозвучал выстрел. Потом еще один. Несколько человек из прибывших побежали на звук стрельбы, кто-то кричал, что нужно кого-то ловить у черного хода, в общем, все пришло в то хаотическое движение, когда каждый действует сам по себе, но, тем не менее, подчиняется движению и настроению толпы, в которой он находится.

И вот из подъездов начали выталкивать каких-то перепуганных людей, среди которых попадались и женщины. Выведенных во двор жильцов, а так же дворника дома, начали заставлять залезть в кузов грузовика, но дальше случилась заминка — нужно было найти желающих ехать с задержанными в штаб в качестве конвоя, но ехать никто не хотел, порываясь принять участие в увлекательнейшем занятии — обыске «подозрительных квартир» и следующей за обыском экспроприации найденного.