Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без - Наталья Павлищева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто к нам в такую глушь приедет?
– А вдруг?
– Императорскую семью ждете, мадам?
– Со всем двором вместе!
Сестры от души хохотали:
– А двор вот на том лужке разместим! Фрейлины справа, кавалеры слева…
– Прямо в кустиках и, чур, не подглядывать!
– И в нашу баню очередь по записи.
– Нет, баня такого не выдержит.
Потом Наталья Николаевна вздохнула:
– Не стоит портить этакую красоту присутствием двора.
– А двор разве не красота?
– Не такая…
– Решено, Таша, не станем двор в гости звать, обойдемся местным старостой.
И снова смеялись почти до слез…
Но настоящие слезы были не там…
Еще в ноябре Пермагонов закончил работу над памятником на могилу Пушкина, но Наталья Николаевна попросила отложить установку до ее приезда. Теперь предстояло установить памятник, а для этого нужно извлечь из земли гробы с телами Надежды Осиповны и Александра Сергеевича, соорудить кирпичный склеп и только затем уже делать цоколь и устанавливать сам памятник и ограду.
Потому сначала Наталья Николаевна поехала в Святогорский монастырь, где могила Пушкина пока венчалась простым деревянным крестом.
Но и туда добираться не на чем, своих лошадей нет, брат обещал прислать их старых из Завода, но дальше обещания дело не шло… Наталья Николаевна попросила у соседей – Осиповых. Идти к Осиповым неимоверно тяжело, словно на самый строгий суд, даже тяжелее, чем к Сергею Львовичу. Однако Наталья Николаевна понимала, что делать это нужно, хотя бы потому, что там ближайшие друзья Пушкина по его счастливым, пусть и трудным дням в Михайловском.
Была еще одна причина – ревнивая Наташа гнала от себя мысль, что в Тригорском Пушкин был страстно влюблен в Анну Керн, во всех сестер Осиповых, а еще в свой последний приезд сюда, то есть за полтора года до гибели, в младшую из них – Машу. Даже после смерти она ревновала мужа. Ревновала к вот этой страсти, пусть прошлой, былой, пройденной им, но не забытой… Словно та давняя влюбленность в Керн крала у нее часть Пушкина.
А еще чувствовала, что если в блеске света ей удавалось не показывать своей ревности, разве что следовали домашние скандалы, то здесь, в душевной обстановке, непременно выдаст, и это будет неприятно всем, поссорит ее с Осиповыми и оскорбит память Пушкина. Наталья Николаевна до такой степени чувствовала себя подотчетной этой памяти, что «пригляд» получался много строже маменькиного. При жизни Пушкин знал о каждом ее шаге, каждой мысли, но и теперь, после гибели, она все так же мысленно рассказывала ему все. Эта собственная цензура жизни была строже любой прежней.
Осиповы приняли вдову сначала несколько настороженно: красавица, несмотря на все перенесенные потрясения и беды, она осталась неимоверной красавицей, причем петербургской красавицей. Неразговорчивость показалась надменностью, скромность холодностью, приветливость воспринималась недоверчиво, как дань светскости…
Но коляску, конечно, дали. Сейчас для Натальи Николаевны это было важнее даже мнения Осиповых, ничего, она успеет показать Прасковье Александровне свою благодарность…
В Святогорский монастырь поехали с детьми и Александриной. У Ази глаза на мокром месте от самого Михайловского. Однажды, еще в Заводе, она осторожно спросила сестру:
– Таша, простишь ли ты когда-нибудь меня за то…
Наталья Николаевна почти недоуменно посмотрела на любимую сестру:
– Азя, никогда не заговаривай об этом. Я этого не помню. И не казни себя.
Но та помнила и сейчас, направляясь к могиле зятя, попыталась повиниться снова. Таша, глядя прямо перед собой, тихо произнесла:
– Азя, он своей смертью очистил нас всех. Всех, понимаешь, даже Дантеса…
Александрина вдруг раскрыла ладонь и протянула Наталье крестик, отданный ей Пушкиным перед самой смертью:
– Возьми…
Наталья закрыла ее пальцы:
– Это твоя память, Азя, только твоя. – И снова повторила: – Не казни себя, так должно было случиться…
На высоком холме Святогорского монастыря скромный крест над двойной могилой – матери и сына. Наталья Николаевна подвела к нему детей, опустилась на колени, не замечая грязи от вчерашнего дождя:
– Я привела к тебе детей… Они здоровы… и они в Михайловском. Хозяева в Михайловском… Ты этого так хотел…
К Александре Николаевне подошел монастырский келарь:
– Памятник доставлен и стоит в сарае готовый. Надо договориться, как ставить…
Азя почти растерянно оглянулась на него. Но говорить ничего не пришлось, келарь уже увидел коленопреклоненную вдову и жмущихся к ней ребятишек, перекрестился сначала сам, потом перекрестил их:
– Помоги им, господи…
Чуть в стороне стояли трое крестьян с женами и детишками. Александра почти испугалась:
– Просить что пришли?
Келарь покачал головой:
– На могилу пришли. – В ответ на недоуменный взгляд пояснил: – Сюда часто крестьяне из соседних деревень ходят, особо те, кто Александра Сергеевича знали. И детей приводят, чтоб помнили, кто здесь лежит. И барышня из Тригорского тоже бывает, в прошлом году даже пешком пришла, как на богомолье…
Наталья Николаевна ничего этого не слышала, она мысленно беседовала с мужем, давая ему отчет о детях и том, что удалось для них сделать.
– Ты прости, что я в Петербург вернулась, нам необходимо было… Но живем мы тихо, скромно. – Губы чуть тронула улыбка: – А теперь вот в Михайловском… как ты хотел. Слушаем вой ветра, волков пока не слышали… Вяземский обещал приехать, ждем. Лев Сергеевич тоже обещал…
Договорились о том, как делать склеп, как ставить памятник. Это требовало денег, и немалых. Они таяли, как снег весной, а ведь лето только начиналось. Но Наталья Николаевна надеялась на брата, ведь обещал же прислать в деревню им с Азей 2000 рублей, это куда меньше, чем выделял даже одной Александрине раньше, но обе сестры понимали, что теперь от брата в семье мало что зависит, всей его жизнью, как и доходами Завода, распоряжается строгая супруга.
Становилось все яснее, что рассчитывать нужно только на свои силы, а их было так мало. Еще меньше опыта.
У кого этого опыта набираться? Сергей Львович хоть и приехал в Михайловское раньше снохи с детьми, даже в доме ничего в порядок не привел, жил в ожидании непонятно чего.
Поучиться можно бы у Прасковьи Александровны, хозяйка Тригорского управляла имением твердо и весьма толково, но, чтобы просить помощи и совета, сначала нужно наладить отношение к себе, а пока оно оставалось настороженным. Наталья Николаевна понимала ревность со стороны Осиповых: Пушкин «принадлежал» им столько лет, был обожаем всеми и сам обожал всех, а потом вдруг появилась Наташа Гончарова, захватила себе его любовь и внимание, оставив барышням Тригорского малую толику.
Но в Тригорском летом всегда дочь Прасковьи Александровны Евпраксия Николаевна Вревская. Она сама всем рассказывала, что Пушкин перед дуэлью обедал у брата ее мужа Сердобина. Сама Евпраксия в это время была в Петербурге и о дуэли якобы знала. Услышав об этом, Наталья Николаевна даже закричала: «Что же не остановила?!» Но у Вревской хватало ума только на то, чтобы обвинять жену Пушкина.
Видеть ту, что могла задержать Пушкина, сообщить о дуэли и тем самым расстроить ее, для Натальи Николаевны было невыносимо, потому в Тригорское она не стремилась. Хотя там тоже все дышало Пушкиным – скамья, так похожая на описанную в «Онегине», барский дом словно оттуда же… А еще липовая аллея, где Пушкин прогуливался с Керн… и это тоже больно. Больно вспоминать все, что касалось его увлечений, пусть и бывших до нее…
Добрые отношения с хозяевами Тригорского сложились не сразу, каждый словно тянул память Пушкина на себя, самим себе и невольно другим доказывая, что именно с ним или с ней Пушкин был особо близок и откровенен. Слушая Осиповых, Наталья Николаевна понимала, что они ничего не знают о настоящем Пушкине последних его лет. Но сказать правду не могла, ее же первую и осудили бы.
Не хватало денег? Пока не был женат да не наплодил детей, небось хватало. Брал, конечно, в долг, и частенько, да только как получит за какое-то стихотворение или поэму, так и отдаст.
И от родителей помощи не ждал, и имения не закладывал, жил на свои литературные труды. Конечно, на детей и особенно жену в Петербурге вон какие деньжищи нужны! Придворные балы нарядов требуют, выездки, украшений, трат на парикмахеров, слуг… да мало ли на что! А писать когда, если Пушкин то и дело при дворе? К тому же все эти скандалы и слухи вокруг его красавицы-жены…
Вот и получалось: что погубило поэта? Женитьба. Кто погубил? Жена. Из-за нее Пушкин почти не писал, бросился в издательскую деятельность, а потом и вовсе стрелялся.
Наталья Николаевна понимала, что каждому объяснить не сможет, да и не поверят, а потому предпочитала прятаться от людской молвы, надеясь, что со временем та просто стихнет.
