Орхидея съела их всех - Скарлетт Томас

Когда по “MTV Dance” не крутят ролики с Леди Гагой или Рианной, то показывают бесконечную рекламу компаний с названиями типа “Бабло” и “БыстрыеФунты” (правда, так называются), которые дают в кредит двести фунтов и берут за это пятьдесят фунтов комиссии, то есть 326 % в годовом исчислении; или же вы можете взять кредит на 1 200 фунтов на десять месяцев, и это обойдется вам в каких-то J1 631,34, то есть всего вы заплатите J2 831,34 или, другими словами, 1 362 процента годовых. Бриония думает о том, как радуется бабуля каждый раз, когда ей удается заработать десять процентов на своих акциях. Или когда люди, продающие дом, узнают, что его стоимость выросла на пятнадцать процентов. Да эти ребята, наверное, просто лопатами деньги гребут. Правда, у простофилей, которые готовы идти на такие грабительские сделки, видимо, до того туго с деньгами, что они вряд ли когда-нибудь вообще отдадут долг. Это же надо – быть настолько бедным, даже представить себе страшно. Да к тому же еще и жирным. И вдобавок ко всему потерять в блендере половину головы.

Бриония занимается на велосипеде с откидной спинкой и широким сиденьем: можно почитать журнал и представить себе, что просто отдыхаешь, вот только ноги знай себе вертят и вертят педали. Тут в спортзале много интересного. Леди Гага, мужчины без членов, мультяшные старички, которые идут оформлять займ в компанию “Бабло”, хотя в реальной жизни самое большое, что они могли бы занять, это стакан сахару, ну и, конечно, все эти нелепые “испытания”, которые инструкторы по фитнесу вывешивают на доске объявлений, чтобы подбодрить безнадежных лузеров с болезненным ожирением, посещающих их клуб. Сейчас вывешен плакат с испытанием на тему пасхальных шоколадных яиц: сколько яйцекалорий ты успеешь сжечь к Пасхе. Маленькое яйцо “Кэдберри” с кремом содержит, как они уверяют, 180 калорий. Яйцо “Кэдберри” вкупе с шоколадными палочками – 810 калорий. А большое яйцо “Дейри Милк” – это целых 1 800 калорий. Какой-то придурок навырезал наклеечек в форме яиц разного размера, которые можно прикреплять на свою строчку в таблице, чтобы все видели, сколько ты сделал упражнений. Казалось бы, после этого ты получаешь право пойти и съесть столько яиц, сколько “сжег”, но не тут-то было: согласно инструкции, вместо, скажем, двух маленьких яиц с кремом от “Кэдбери” (а два таких яйца даже за один присест – ерунда, не говоря уже про целый день) следует съесть небольшой стейк с гарниром из брокколи. Отлично. Бриония сидит на велотренажере уже пятнадцать минут и сожгла всего восемьдесят калорий. Что-то тут у них не сходится в расчетах. Наверняка закралась ошибка. Бриония понимает, что ей срочно нужно выпить.

Утро, понедельник, Альпийский домик с его тщедушными растеньицами, которые жмутся к бесплодной каменистой почве в искусственно поддерживаемых холоде и сухости. Из всех оранжерей эта – самая нелюбимая у всех без исключения, но школьные экскурсии всегда начинаются именно с нее – возможно, в качестве наказания. Когда же люди наконец усвоят, что в садах Кью детям интересны только насекомоядные растения или какие-нибудь еще хищники, формой напоминающие член? Даже удивительно, как много есть растений такой формы. Конечно, растений, похожих на влагалище, еще больше, но влагалища в развернутом виде детям встречаются реже, чем члены. Хотя, может, теперь они и к влагалищам тоже привыкли? У них ведь есть интернет, и…

– Ну? – настаивает Изи.

– Это глупо.

– Что?

– У меня такое чувство, словно я перед тобой отчитываюсь.

– Она же не расскажет мне никаких подробностей. Она только все время приговаривает, какой ты потрясающий и какое у тебя изумительное тело…Изи приподнимает бровь и выжидающе смотрит на Чарли.

– Слушай, ну зачем тебе подробности?

– За тобой нужно приглядывать. Чтобы ты не перешел границы. Опять.

За всю историю в Альпийском доме только один-единственный раз произошло нечто любопытное: писательница – автор детективных романов – провела здесь целую неделю, чтобы понаблюдать за растениями и атмосферой и сделать Альпийский дом сценой убийства в своей новой книге. Самый простой способ убить кого-нибудь в Альпийском доме – это заставить просидеть здесь подольше, пока человек не умрет от холода или скуки. Поразительно, что сама автор детективов тогда уцелела. Хотя, может, и не уцелела. Чарли, по правде говоря, не помнит, что было дальше, и вышла ли в итоге та ее книга. Может, эта писательница до сих пор где-нибудь здесь.

– Да я так и не понял, что я тогда сделал не так.

Изи вздыхает и закатывает глаза.

– Ой, ну ладно.

Одна знаменитость остановилась у Флёр в гостевом крыле, другая – в мансарде. Еще одна – в эко-шалаше. Флёр в который раз провела беседу с Пророком, чтобы он не разгуливал по дому в трусах, но его поведение становится в этом плане все более непредсказуемым. Идет всего лишь вторая неделя курса йоги. Флёр не может взять и все отменить только потому, что ей нужно мчаться на гребаные Внешние Гебриды за какой-то теткой, которая вручила ей пустую книгу вместо… вместо чего? Флёр пытается поговорить об этом с Кетки и выяснить, что же такое должна была оставить Олеандра, но старуха только цыкает на нее. Флёр понятия не имеет, в чем она провинилась на этот раз, и Иш тоже ничего не желает объяснять. Они не унаследовали от Олеандры стручков с семенами, но ведь не может быть, чтобы проблема была в этом. Во-первых, кому нужен смертоносный стручок? А во-вторых, в доме уже двадцать лет полным-полно разных стручков. Для Флёр Олеандра тоже оставила стручок, завернутый в бирюзовую папиросную бумагу. На вид он ничем не отличается от остальных. Так какого же тогда…?

Кетки и Иш не должны бы знать, но знают. Знают все о посылках. И Олеандра, конечно же, тоже знала, хотя никогда не желала иметь к этому отношение и почти не разговаривала с Пророком после того, что произошло с Розой, и еще после того, как он, кажется, украл какую-то волшебную книгу.

Флёр так и не спрашивает, куда он отправляет посылки.

А потом появляется Скай Тернер – с красными глазами, тощей сумкой с вещами и ссылкой на видео в Ютьюбе, где она теперь настоящая звезда, только не в том смысле, в каком ей хотелось бы, и она больше не может позволить себе остановиться в “Доме Намасте”, ведь, даже если Флёр не возьмет с нее денег, одна из отдыхающих здесь знаменитостей наверняка где-нибудь проговорится, и тогда явятся газетчики, вот Флёр и прячет Скай у себя в коттедже, и они до глубокой ночи пьют чай и говорят о своих матерях, и о стручках с семенами, и о том, какая тупая и непостижимая штука – деньги. Скай предлагает попробовать стручок, но вместо этого Флёр наливает ей своего особого чая и еще раз объясняет, что стручок может и в самом деле оказаться смертельно ядовит. Скай спрашивает, зачем тогда он всем им нужен. Какой прикол в этих стручках? Флёр говорит, что они представляют собой некую ценность, но никто толком не знает, в чем она заключается, и ее мать, вероятнее сего, погибла именно из-за этих стручков. Больше Флёр ничего рассказать не может, но Скай продолжает задавать вопросы – это интересная тема для ночного разговора. Скай предлагает подменить Флёр и провести вместо нее несколько занятий йогой. Это так мило с ее стороны, нет, правда, вот только сейчас все газеты только о ней и говорят, и тогда она звонит соседскому сыну, просто немного телефонного секса, потому что она так одинока, ну и еще можно пофантазировать вместе об убийстве Грега, ну а потом – о’кей, она оставляет для него ОДНО сообщение на автоответчике, указывает, где она, – на случай, если он захочет прислать ту демозапись, и вот через секунду весь невыкупленный сад за эко-шалашом наводнен журналистами, они подумали, что, возможно, найдут ее здесь; боже, нельзя ли оставить ее в покое и дать ей побыть, мать вашу, в тишине…

Лицо у него такого странного сероватого оттенка, что никак не удается его осветить. Студентка, которой Клем поручила освещение, уже обожгла ладони о шторки лампы, поэтому Клем направляет свет сама. Она никогда не беседует с героями фильмов заранее, снимает их без подготовки, чтобы они чувствовали себя полностью в ее власти – эдакие микробы в чашке Петри. Тогда они с большей вероятностью скажут правду. Она рассказала об этом Зоэ. Зоэ слушала вполуха: она в это время вела машину и в какой-то момент попыталась впечатлить Клем тем, что погналась по Коммершиал-роуд за машиной “скорой помощи”, одновременно затягиваясь самокруткой, в которой было разве что совсем чуть-чуть гашиша.

Когда снимаешь документальное кино, это, конечно, не то что кино художественное, ведь понятно же, что в документальных все правда, а в художественных – выдумка. Впрочем, документальные фильмы – тоже выдумка, ведь в них есть и сценарий, и раскадровка, и людей для интервью обычно выбирают таких, которые скажут именно то, что написано в сценарии, – например, что серые белки – злые, а этой осенью в тренде будет юбка-карандаш. И тогда вымысел все равно пытается побороть правду, просто немного другим способом. И все, разумеется, знают об этом. Но в процессе работы над любым фильмом – художественным или документальным – наступает вдруг безумный, волшебный поворот, когда персонажи “захватывают власть” и произносят фразы, которых ты не предвидел, и эти их слова так уместны и безупречны, что сам бы ты никогда до такого не додумался. Когда герои фильмов Клем берут слово (а все они – настоящие люди, которых Клем усаживает на особые стулья с подколенниками, придуманные специально для комфорта, но в то же время не вполне комфортные, потому что на них приходится сидеть, чуть подавшись вперед, и вскоре любой человек в таком положении начинает выглядеть так, будто ему не терпится поговорить и поделиться наболевшим), Клем слушает их либо со скучающим, либо с восторженным выражением. Скучающее лицо у нее бывает, когда персонаж произносит какие-то потрясающие вещи, а восторженное – когда ничего особенного не происходит. Это, конечно, нарочно. Вроде бы благодаря этой тактике они начинают рассказывать больше любопытных вещей.