"Ребенки" пленных не берут - Михаил Гвор

Общий смысл монолога сводился к тому, что сержанту осточертела опека, в штате Дивизии он не числится, оружие и боеприпасы имеет свои, и вообще не для того приперся из Сибири, чтобы отсиживаться за чужими спинами, когда впереди убивают его друга и начальника. И не задерживает же уважаемый полковник «ребенков», хотя те вообще сущие дети, а не тридцатилетний десантник! На робкое возражение ошарашенного взрывом Пилькевича: «Они к родным на помощь…», Борис выдал две приличные буквы: «А я?» и снова перешел на мат.

— Юриновы все одинаковы, — только и сказал полковник, отмахнулся от взбешенного сержанта и зашептался с Галкой.

Та, недолго поупиравшись, позвала Махонько, минуты две что-то втолковывала капитану и начала переодеваться.

На факт приставления личного телохранителя сержант не обратил ни малейшего внимания. Борис собирался, не отставая ни от упаковывающейся роты разведчиков, ни от тех самых «ребенков», во многом беря с них пример. А «дети гор», как их уже прозвали бойцы, в основном избавлялись от всевозможных вещей. В кузов выделенной под склад шишиги летели ботинки, штормовки, шапки… Поверх одежды аккуратно укладывались арбалеты в чехлах. На самих «ребенках» оставались только легкие ветрозащитные штаны поверх термобелья, да оригинальные самодельные разгрузки, быстро заполнявшиеся боеприпасами. И небольшие рюкзачки, словно срастающиеся со спиной. На собак грузили какие-то странные конструкции, напоминавшие гибрид хурджина и рюкзака.

Отказ горцев от обуви вызвал у Юринова некоторое удивление. Но, посмотрев на напоминающую подметку кожу на ступне Коли Стрижкова, разуваться предусмотрительно не стал, только сменил уже ставшие привычными берцы на удобные и легкие кроссовки, зато камуфляж полетел в «Тигра», вместе со штормовкой, прихваченной в Самаре. В итоге переодетый Борис отличался от горцев разве что наличием обуви.

Взятый «ребенками» темп сначала не показался сержанту быстрым, на тренировках в бригаде приходилось гонять и посерьезнее. Он легко удерживался в цепочке, и даже несколько раз выходил вперед, задавая ритм движения. Однако вскоре почувствовал, что всё не так просто. Новосибирские овраги — это одно, а большие горы — совсем другое. Постоянный бег вверх выматывал. Скорость строя держалась постоянной, сбрасывать ее «ребенки» не собирались. Армейские начали отставать. Боря пока держался, но чувствовал, что обещанные тридцать километров не выдержит. На очередном привале, пока хозяева кормили собак, Стрижков подошел к Петрову, командующему сборной ротой:

— Слышь, командир! Не гоните за нами. Сорвете дыхалку — совсем идти не сможете. Лучше опоздаете на час — другой.

— Хорошо… — выдохнул капитан, пытаясь восстановить дыхание, — сильны вы… бегать…

— Живем мы здесь, — ответил «ребенок», — а вы без аклимухи.

Юринову Стрижков тоже предложил остаться, но тот лишь упрямо мотнул головой. Даже жалобный взгляд Галки не изменил его решения.

— Иди с ротой, — сказал он девушке, — не женское это дело — за мужиками по горам бегать…

Та кивнула в сторону горцев, среди которых парней было не больше двух третей:

— Это ты при них говоришь?

— Они — особая песня.

— Я тоже не просто так. И приказ у меня.

— Наверху встретимся. Приказ приказом, а выше головы не прыгнешь.

Галка держалась до темноты, потом понемногу начала отставать. Борис не сразу и заметил, что девушка пропала. Ему было хреново. Сильно болели ноги. Дыхание потеряло всякий ритм, и стало похоже на всхлипы записной истерички. Сердце перепуганной птицей колотило по ребрам. Не слишком тяжелый в начале движения рюкзак навалился на плечи неподъемной тушей.

«Ребенки», как заведенные, бежали вперед. Не снижая скорости, не притормаживая на подъемах. Размеренная отмашка руками, монотонное шлепанье босых ног. Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп… Только периодически, одинокая фигурка впереди отходит в сторону и бежит параллельно, пропуская мимо колонну. Смена первого. Из «вертушки» выключаются только те, кто сдает. Сейчас отстающие — он и самая маленькая из девчонок. Но она-то бежит. А он?!

Сержант ускорился, догнал цепочку, уровнял скорости. Но стоило расслабиться, подумать о другом, как между ним и девочкой впереди образовался разрыв. Поднаджал. Сумел достать, понимая, что ненадолго. Еще днем он мог бы побороться, но в темноте, в неверном свете фонаря, когда путеводная спина впереди бегущего исчезает, стоит отстать на несколько метров.

«Держаться, — твердил Борис, — держаться. Вцепиться глазами в спину и не отставать. Я должен…». Боль в ногах становилась невыносимой. Худенькая спина девчушки опять растворилась в темноте. Он попытался ускориться. Не получилось, мышцы отказывались повиноваться.

«Не выдержу… — мелькнула предательская мысль, — слабо…».

Вспомнились вдруг слова песни, слышанной очень давно, еще до Войны: «…отставших не вернуть, из нас на перевал придет хоть кто-нибудь…», как Олег ругал эту песню: «До перевала должны доходить все. И возвращаться тоже. Иначе руководителя надо рвать, как Тузик клизму!»

Олег… Брат… Где-то там, далеко впереди готовится к бою. Или уже дерется. Один или с горсткой друзей перекрывает дорогу армии. Возможно и папа, забыв о больном сердце, пошел в бой. Да какое «возможно»?! Иначе быть не может. Тогда отец не будет собой. Маленькая Санечка, которая уже совсем не маленькая… Андрей, наверняка встретившийся с ними… Все, кто ему дорог… Они там, впереди, в ущелье… Им нужна помощь… Его помощь… Не дождутся… Он сдох… Не смог за двенадцать лет набрать форму!.. Слабак!.. Хлюпик!.. Тряпка!.. Урюк!.. Ишак карабахский!.. Тарзан подвяленный!..

Злость накатила холодной волной, прошла по телу, вымыла боль из натруженных мышц, напрочь погасила усталость. Дыхание выровнялось, ноги снова заработали в полную силу, бег стал легким и размеренным.

Чуть приотставший пес на ходу одобрительно ткнулся носом в руку. Правильный Чужой. Сильный. Будет хорошим Другом. Если останется, кто-нибудь из щенков его обязательно выберет.

Борис догнал цепочку, «вцепился» в спину замыкающей девчонки и больше не отставал, продолжая свой бесконечный бег. До рассвета… И после рассвета… Пока впереди не прозвучала команда, по которой «ребенки» рассыпались по соседним склонам, занимая позиции.

— Нет, ну что за невезуха?! — жаловался Андрей, удобно устроившись на коврике и прихлебывая крепкий чай из помятой кружки.

Он уже успел еще раз сбегать в каньон, на этот раз с Антоном и Олимом, чтобы поменять схему минирования с учетом принесенных альпинистами взрывчатки и мин. После первого, так быстро оборванного сеанса связи, капитан предусмотрел и такой вариант. И когда ставил обе свои МОНки, не стал заморачиваться с неизвлекаемостью. Теперь эти две красавицы, вкупе с остальными сестричками, принесенными запасливыми альпинистами, прятались на скальных уступах внизу. Они поджидали не тех джигитов, которые вломятся в каньон, а тех, кто сделать это не успеет. В стенках каньона Антон насооружал своих любимых камнеметных фугасов на основе тротиловых шашек, а саму тропу плотно усеяли банальными растяжками.

Пока минеры колдовали в расщелине, остальные распределили позиции, прикидывали, чтобы сектора обстрела перекрывались, тщательно обкладывали пулеметные гнезда камнями, готовили запасные огневые позиции. А потом работа кончилась. А до рассвета оставалось еще два долгих часа.

Андрей стрельнул у кого-то пробегающего мимо кружку, плесканул чая и отправился общаться с командующим укрепрайоном.

— Нет, ну что за невезуха?! — начал он, — Двенадцать лет хотел на тебя посмотреть. Все двенадцать считал, что не судьба. А когда, наконец, пересеклись — вокруг темно, как у негра в заднице!

— Насмотришься еще. Тоже, нашел знаменитость! — расхохотался старший из братьев Юриновых.

— Не скажи, Борька интересные вещи рассказывал… — лица капитана видно не было, но Олег был уверен, что Урусов хитро улыбается. По голосу чувствовалось.

— Ну, что ты хочешь от младшего брата. Да еще шахматиста…

— Да? А скажи мне, «не знаменитость», кто участвовал двенадцать лет назад в зачистке некоего кишлака?

— Да много кто. В первую очередь, Потап, с которым ты, как понимаю, знаком. Его ребята. И мы с Лехой.

— С майором я знаком, можно сказать, заочно. Пили как-то вместе, тоже в темноте. И очень давно. Не суть. Получается, шестеро вас было?

— Не совсем, — ответил Олег, — но, в основном, шестеро.

— А басмачей? — Урусов звучно отхлебнул, и сплюнул непрошеную чаинку.

— Не помню уже. Человек тридцать. Или сорок. Я их считал, что ли?

— Всего пятьдесят. Наших тридцать шесть, — вмешался Леха. — Майор считал. Остальных местные убрали, пока отстреливались.